буковки любимые
Меня второй месяц шпыняют, чтобы я выложида остальные тексты с Форта, ибо нельзя такому подвигу пропадать в безвестности.
Но я писала их не приходя в сознание, потому для выкладки надо причесать, а это же все не к спеху и леееень...
Но лед вроде утонул тронулся.
Комендант Форта Пут Ван Лайке, он же староста деревни Джеффри Джон (в первой редакции - заслуженный Ли Си Цин).
Основа персонажа волчьего авторства (ИХ ТЕЛА КЛЮЮТ ВОРОНЬЁ), моя переработка. Воплощение Странника (сперва предполагался Хиден).
Густой кокрейль из трех старших Форкосиганов, адмирала Юджина Форпатрила и, наверное, немножко Джима Рейнора. В роли жены Терезы - Тереза.
Фото авторства Алины (ka_ory) и Точки.
Отец всегда хотел, чтобы я был сильным. Чтобы был солдатом, бесстрашным защитником для страны и близких, достойным воином Императора.
Впрочем того же хотел и от Стефана с Микаэлем.
Он тренировал нас, каждый раз отрывая от работы хоть пару часов хоть полчаса, чтобы побыть с нами. Учил нас ориентироваться в лесу, крепко держать меч, преодолевать препятствия и плавать.
К сожалению, он умер за полгода до моего выпуска из Военной Академии. И Император позаботился о его душе.
А мать, она всегда твердила, что главное не сила, главное сохранить человеческое лицо. Быть верным своему слову, честным с собой и окружающими, справедливым к подчиненным и уважительным к старшим по званию
“Но на самом деле” сказала она однажды, “честь внутри тебя. Пусть же не будет более строгого судьи, чем ты сам”.
Стефан, получивший большую часть наследства, быстро промотал его в Столице, и почти спился. Сейчас живет за городом у матери - нам еле-еле удалось сохранить поместье - и представляет собой крайне жалкое зрелище.
Хорошо, что отец этого не видит.
Мик, отучившись вместе со мной, избрал карьеру чиновника и тихую семейную жизнь. Его старший не знает ни верховой езды, ни тренировочных мечей, ни гудящую черноту озера у бабушкиного дома. А две младших девчонки уже готовы стать столичными красотками, как их матушка. Достойное продолжение фамилии.
Я помню, как мы брали Саммерхейм. Чисто, как нож в масло мы вошли в ряды противника, отбросили их и подобрались к самой крепости. Но внезапно к врагам подошло подкрепление, наш небольшой отряд оказался отрезан и попал в плен. Вместо чудовищных пыток и смерти, обыкновенных для чудовищных и безжалостных жителей Фок Педре нас просто кинули в каменный мешок, в темноту и неизвестность.
Нас было семеро, трое ранены, а один паренек, совсем еще молодой, бился в агонии и стонал. Он потерял много крови и даже наши перевязки не смогли его спасти.
Вроде бы снаружи битва еще кипела.
А может быть, они поубивали там уже друг друга и мы, единственные выжившие на тысячу миль вокруг?
Может, мы всегда здесь были, а жизнь до войны мне просто приснилась?
Темнота. Неизвестность.
И смерть.
Подмога пришла всего-то через сутки. Но для нас эти сутки сложились в вечность. Вражеская крепость была взята, наши раскатали внешние стены по кирпичику.
Но из кучки пленников выжило всего пятеро, а двое навсегда потеряли рассудок.
И тогда я пообещал себе, что никогда. Никогда не брошу своих на поле боя или в плену.
После военной академии меня ждало серьезное испытание. Сперва меня рекомендовали для службы в штабе. Полгода я промучился в Столице, страшно уязвленный тем, что мои однокурсники, тоже, несомненно, достойные люди, отправлены на поля сражений, а я сижу канцелярской крысой над бумагами.
Я молился Императору о том, чтобы стать настоящим солдатом, как отец. И Он даровал мне шанс, в виде старого приятеля моего отца, полковника Распа.
Мы встретились на отцовскую годовщину смерти, где собрался узкий круг друзей семьи.
Завершив все ритуалы и вознеся молитву об упокоении души, мы отправились в столовую. Разговоры становились все непринужденнее. И в какой-то момент уже подвыпивший полковник Расп хлопнул меня по плечу и поинтересовался, что хорошего в моей жизни на гражданке.
И тут меня прорвало.
Надо сказать, это произошло уже после третьего бокала вина, и именно вино решило за меня, что надо быть искренним, а не почтительным. Я выложил полковнику все про заветы отца, про патриотизм и службу Императору, про диплом академии с отличием и про мое горячее желание посвятить жизнь доблестным сражениям.
Полковник и его вино, тоже не меньше трех бокалов, оказались впечатлены. Он обещал помочь.
Правда дальнейшее я помню смутно, четвертый и пятые бокалы я опрокинул, заикаясь от волнения.
Буквально через день, когда я уже почти не мучился от похмелья, в дверь постучали.
Потом была бюрократия, нудная завхозная волокита. Прощание с матерью, которая разрывалась между гордостью и беспокойством за меня, её сына. Безобразная ссора со Стефаном, который решил, что став военным я пытаюсь доказать ему, что я лучше.
Объяснение с несколькими девицами, твердо намеревавшимися ждать меня с войны.
И вот, благодарение Императору, я попал на войну.
Я был готов убивать за мою Родину и умереть за нее. Я был хорошо обучен, я быстро учился новому. Я был хорошим солдатом и завоевал уважение командиров и восхищение подчиненных.
Я был бесстрашен.
Но я познал могучий страх.
Не за себя. За тех, кто доверил мне жизни. За тех, кем я командовал и кого отправил на бессмысленную смерть.
Они погибли. Все. Они погибли, потому что выполняли приказ. Они погибли, потому что я ошибался.
Это был мой первый бой в качестве командующего.
Это была кровавая каша.
Во имя Императора.
Их долг не дал ни дрогнуть им, ни отступить. Мой долг был сделать так, чтобы они победили.
Они и победили, но какой ценой! Враг бежал от оставшихся в живых, потому что на нашей стороне была правда и Император.
Большая часть из них не дожила до утра, когда, наконец, прибыло подкрепление. Я доложился старшему офицеру по всем правилам, но мой голос дрожал.
Я впервые потерял солдат. Все, что я мог сделать для них - не отдать их тела воронью. Я лично проследил, чтобы павшим была отдана последняя честь, а их имена были представлены Императору, как имена героев.
До сих пор помню то палящее чувство беспомощности.
Я стоял на холме и видел, как пешие воины падают под натиском кавалерии, зашедшей с тыла. Там не было уже людей, лошадей, оружия - все перемололось, смялось, смешалось в сплошную картину боли.
На том холме я дал себе клятву, что это не повторится.
Никогда.
Чего бы мне это ни стоило.
Каждый раз, когда я смотрю на строй новобранцев, еще совсем здоровых и веселых парней - за их спинами я вижу погибших. Я мог не помнить их имена и звания, но знал их в лицо.
За глаза меня называли Кошмарный Папа Джон.
Кошмарный, потому что, попадая под мое командование, парни оказывались в жестокой мясорубке тренировок и учений. Я сдирал с них по три шкуры, гонял марафоном с полной нагрузкой, поднимал по учебной тревоге в любое время суток и заставлял попадать в мишень в прыжке с переворотом.
Папа, потому что каждый солдат в моей роте знал - я за него в ответе, и я его не оставлю. Я помнил глаза матери, отправлявшей меня на войну, и заботился о том, чтобы парни могли спокойно написать письмо домой, и вовремя получали посылки. Благотворительный фонд Императора и Солдатских матерей был моей инициативой, и семьи моих ребят никогда не голодали. Медицинский блок, приписанный к моей армии, был оснащен по последнему слову науки. От простуды они лечили с тем же усердием, что и от кровавого кашля.
Но мои ребята были самыми лучшими. Сливки практически, даром что пехота, а не “илитная” кавалерия с перышками и стразами.
Разумеется, это заметили выше. И стали бросать моих ребят в самые опасные места и яростные бои.
Где-то в глубине души, я знал, что не смогу сбежать от смерти сам и сберечь моих подчиненных. Война это война, а потери это потери.
Но все же с каждым убитым солдатом мое сердце все больше и больше кровоточило.
И вот однажды все повторилось. Нас бросили прикрывать отход колонны. Всего три сотни солдат в узком ущелье против десяти с лишним тысяч.
Нам нужно было продержаться несколько часов, чтобы потрепанная гвардия смогла подняться на гору и, перегруппировавшись, дождавшись подкрепления, ударить сбоку.
Мы держались почти полтора суток.
Подкрепления все не было. Нас осталось тридцать семь уставших, раненых, но не сделавших ни шагу назад солдат. Уже никто не думал о победе или возвращении домой. Никто не предложил сбежать. Все понимали, что вы должны стоять как можно дольше, пока еще можем стоять.
Кошмар повторился.
Да и когда кавалерия подошла, я не сразу увидел её. Зато отдохнувшая и чуть менее измученная, чем мы, гвардия медленно спустилась с горы и ударила сбоку.
Мы снова победили.
Но какой ценой?
Это было последней моей мыслью, а потом в груди разорвался огненный цветок, и наступила тьма.
Моя пехота была разбита, уцелели лишь единицы. Мое здоровье сильно подорвали раны. К строевой службе я был уже не годен.
Об этом я узнал неделю спустя, очнувшись в госпитале. И мир мой заветрелся и рухнул свинцовой тяжестью на грудь.
Я не видел смысла дальше жить. Мне хотелось смалодушничать и уйти в небытие и спасительный бред.
Но Тереза мне не дала.
Да, никто, наверное, не поверит в то, что страсть может захватить немолодого раненого и потерявшего желание жить мужчину и не менее усталую и привыкшую к одиночеству женщину. Но, тем не менее, мы встретились не просто так.
Может это была воля Императора или каких-то других не менее могущественных сил, но наш с Терезой союз стал путеводный огоньком в безысходности жизни. Нам было теперь зачем и с кем жить.
Просто однажды дойдя до пределов бреда и уже занеся ногу, перешагнуть Последнюю Черту к забвению, я услышал ее голос.
И я вернулся.
Она позвала меня как раз тогда, когда я получил свое последнее назначение. Меня повысили и отправили в последний путь. В жопу мира.
Ну, то есть на почетную службу в форт Пут ван Лайке.
Приказ был написан каллиграфическим почерком на четырех листах с примечаниями еще на двух.
Но суть его была проста. Отправиться в форт и защищать его до последнего... дня? солдата? вздоха?
И вот моя невыполненная клятва, мой офицерский долг, моя преданность Императору и - что уж таить, не в последнюю очередь - моя жена, мой молчаливый ангел Тереза удержали меня на этой земле.
Но так-то я умер, да. Я умер человеком, и проснулся орудием Его, в чьих руках защита и поддержание жизни в этом темном и пыльном углу империи.
Это было пятнадцать лет назад.
Тереза сразу же поддержала мой переезд в глухомань, ни разу не оглянувшись на огни Столицы.
Поначалу было жутко и странно тут. Да, жутко, даже загрубелого душой вояку проняли все эти легенды, слухи, тайны связанные с этим местом. Никто не возвращался отсюда, но мне ли было хотеть возвращения?
В остальном... жизнь как жизнь. Сам форт уже обветшал, но возникшая рядом с ним деревенька неотличима от тысяч таких же по всей Империи.
Люди тут более осторожные, но дружелюбные и честные. Ну да, станешь тут осторожным, когда на каждом шагу, что в лесу, что в овраге можно наткнуться на старую нору нежити, или не до конца разряженный могущественный амулет.
В общем, жизнь наша и не жизнь последние пятнадцать лет была не так уж и дурна.
Но пока приказ о защите не отозван, нет мне упокоения.
Но я писала их не приходя в сознание, потому для выкладки надо причесать, а это же все не к спеху и леееень...
Но лед вроде утонул тронулся.
Комендант Форта Пут Ван Лайке, он же староста деревни Джеффри Джон (в первой редакции - заслуженный Ли Си Цин).
Основа персонажа волчьего авторства (ИХ ТЕЛА КЛЮЮТ ВОРОНЬЁ), моя переработка. Воплощение Странника (сперва предполагался Хиден).
Густой кокрейль из трех старших Форкосиганов, адмирала Юджина Форпатрила и, наверное, немножко Джима Рейнора. В роли жены Терезы - Тереза.
Фото авторства Алины (ka_ory) и Точки.
Отец всегда хотел, чтобы я был сильным. Чтобы был солдатом, бесстрашным защитником для страны и близких, достойным воином Императора.
Впрочем того же хотел и от Стефана с Микаэлем.
Он тренировал нас, каждый раз отрывая от работы хоть пару часов хоть полчаса, чтобы побыть с нами. Учил нас ориентироваться в лесу, крепко держать меч, преодолевать препятствия и плавать.
К сожалению, он умер за полгода до моего выпуска из Военной Академии. И Император позаботился о его душе.
А мать, она всегда твердила, что главное не сила, главное сохранить человеческое лицо. Быть верным своему слову, честным с собой и окружающими, справедливым к подчиненным и уважительным к старшим по званию
“Но на самом деле” сказала она однажды, “честь внутри тебя. Пусть же не будет более строгого судьи, чем ты сам”.
Стефан, получивший большую часть наследства, быстро промотал его в Столице, и почти спился. Сейчас живет за городом у матери - нам еле-еле удалось сохранить поместье - и представляет собой крайне жалкое зрелище.
Хорошо, что отец этого не видит.
Мик, отучившись вместе со мной, избрал карьеру чиновника и тихую семейную жизнь. Его старший не знает ни верховой езды, ни тренировочных мечей, ни гудящую черноту озера у бабушкиного дома. А две младших девчонки уже готовы стать столичными красотками, как их матушка. Достойное продолжение фамилии.
Я помню, как мы брали Саммерхейм. Чисто, как нож в масло мы вошли в ряды противника, отбросили их и подобрались к самой крепости. Но внезапно к врагам подошло подкрепление, наш небольшой отряд оказался отрезан и попал в плен. Вместо чудовищных пыток и смерти, обыкновенных для чудовищных и безжалостных жителей Фок Педре нас просто кинули в каменный мешок, в темноту и неизвестность.
Нас было семеро, трое ранены, а один паренек, совсем еще молодой, бился в агонии и стонал. Он потерял много крови и даже наши перевязки не смогли его спасти.
Вроде бы снаружи битва еще кипела.
А может быть, они поубивали там уже друг друга и мы, единственные выжившие на тысячу миль вокруг?
Может, мы всегда здесь были, а жизнь до войны мне просто приснилась?
Темнота. Неизвестность.
И смерть.
Подмога пришла всего-то через сутки. Но для нас эти сутки сложились в вечность. Вражеская крепость была взята, наши раскатали внешние стены по кирпичику.
Но из кучки пленников выжило всего пятеро, а двое навсегда потеряли рассудок.
И тогда я пообещал себе, что никогда. Никогда не брошу своих на поле боя или в плену.
После военной академии меня ждало серьезное испытание. Сперва меня рекомендовали для службы в штабе. Полгода я промучился в Столице, страшно уязвленный тем, что мои однокурсники, тоже, несомненно, достойные люди, отправлены на поля сражений, а я сижу канцелярской крысой над бумагами.
Я молился Императору о том, чтобы стать настоящим солдатом, как отец. И Он даровал мне шанс, в виде старого приятеля моего отца, полковника Распа.
Мы встретились на отцовскую годовщину смерти, где собрался узкий круг друзей семьи.
Завершив все ритуалы и вознеся молитву об упокоении души, мы отправились в столовую. Разговоры становились все непринужденнее. И в какой-то момент уже подвыпивший полковник Расп хлопнул меня по плечу и поинтересовался, что хорошего в моей жизни на гражданке.
И тут меня прорвало.
Надо сказать, это произошло уже после третьего бокала вина, и именно вино решило за меня, что надо быть искренним, а не почтительным. Я выложил полковнику все про заветы отца, про патриотизм и службу Императору, про диплом академии с отличием и про мое горячее желание посвятить жизнь доблестным сражениям.
Полковник и его вино, тоже не меньше трех бокалов, оказались впечатлены. Он обещал помочь.
Правда дальнейшее я помню смутно, четвертый и пятые бокалы я опрокинул, заикаясь от волнения.
Буквально через день, когда я уже почти не мучился от похмелья, в дверь постучали.
Потом была бюрократия, нудная завхозная волокита. Прощание с матерью, которая разрывалась между гордостью и беспокойством за меня, её сына. Безобразная ссора со Стефаном, который решил, что став военным я пытаюсь доказать ему, что я лучше.
Объяснение с несколькими девицами, твердо намеревавшимися ждать меня с войны.
И вот, благодарение Императору, я попал на войну.
Я был готов убивать за мою Родину и умереть за нее. Я был хорошо обучен, я быстро учился новому. Я был хорошим солдатом и завоевал уважение командиров и восхищение подчиненных.
Я был бесстрашен.
Но я познал могучий страх.
Не за себя. За тех, кто доверил мне жизни. За тех, кем я командовал и кого отправил на бессмысленную смерть.
Они погибли. Все. Они погибли, потому что выполняли приказ. Они погибли, потому что я ошибался.
Это был мой первый бой в качестве командующего.
Это была кровавая каша.
Во имя Императора.
Их долг не дал ни дрогнуть им, ни отступить. Мой долг был сделать так, чтобы они победили.
Они и победили, но какой ценой! Враг бежал от оставшихся в живых, потому что на нашей стороне была правда и Император.
Большая часть из них не дожила до утра, когда, наконец, прибыло подкрепление. Я доложился старшему офицеру по всем правилам, но мой голос дрожал.
Я впервые потерял солдат. Все, что я мог сделать для них - не отдать их тела воронью. Я лично проследил, чтобы павшим была отдана последняя честь, а их имена были представлены Императору, как имена героев.
До сих пор помню то палящее чувство беспомощности.
Я стоял на холме и видел, как пешие воины падают под натиском кавалерии, зашедшей с тыла. Там не было уже людей, лошадей, оружия - все перемололось, смялось, смешалось в сплошную картину боли.
На том холме я дал себе клятву, что это не повторится.
Никогда.
Чего бы мне это ни стоило.
Каждый раз, когда я смотрю на строй новобранцев, еще совсем здоровых и веселых парней - за их спинами я вижу погибших. Я мог не помнить их имена и звания, но знал их в лицо.
За глаза меня называли Кошмарный Папа Джон.
Кошмарный, потому что, попадая под мое командование, парни оказывались в жестокой мясорубке тренировок и учений. Я сдирал с них по три шкуры, гонял марафоном с полной нагрузкой, поднимал по учебной тревоге в любое время суток и заставлял попадать в мишень в прыжке с переворотом.
Папа, потому что каждый солдат в моей роте знал - я за него в ответе, и я его не оставлю. Я помнил глаза матери, отправлявшей меня на войну, и заботился о том, чтобы парни могли спокойно написать письмо домой, и вовремя получали посылки. Благотворительный фонд Императора и Солдатских матерей был моей инициативой, и семьи моих ребят никогда не голодали. Медицинский блок, приписанный к моей армии, был оснащен по последнему слову науки. От простуды они лечили с тем же усердием, что и от кровавого кашля.
Но мои ребята были самыми лучшими. Сливки практически, даром что пехота, а не “илитная” кавалерия с перышками и стразами.
Разумеется, это заметили выше. И стали бросать моих ребят в самые опасные места и яростные бои.
Где-то в глубине души, я знал, что не смогу сбежать от смерти сам и сберечь моих подчиненных. Война это война, а потери это потери.
Но все же с каждым убитым солдатом мое сердце все больше и больше кровоточило.
И вот однажды все повторилось. Нас бросили прикрывать отход колонны. Всего три сотни солдат в узком ущелье против десяти с лишним тысяч.
Нам нужно было продержаться несколько часов, чтобы потрепанная гвардия смогла подняться на гору и, перегруппировавшись, дождавшись подкрепления, ударить сбоку.
Мы держались почти полтора суток.
Подкрепления все не было. Нас осталось тридцать семь уставших, раненых, но не сделавших ни шагу назад солдат. Уже никто не думал о победе или возвращении домой. Никто не предложил сбежать. Все понимали, что вы должны стоять как можно дольше, пока еще можем стоять.
Кошмар повторился.
Да и когда кавалерия подошла, я не сразу увидел её. Зато отдохнувшая и чуть менее измученная, чем мы, гвардия медленно спустилась с горы и ударила сбоку.
Мы снова победили.
Но какой ценой?
Это было последней моей мыслью, а потом в груди разорвался огненный цветок, и наступила тьма.
Моя пехота была разбита, уцелели лишь единицы. Мое здоровье сильно подорвали раны. К строевой службе я был уже не годен.
Об этом я узнал неделю спустя, очнувшись в госпитале. И мир мой заветрелся и рухнул свинцовой тяжестью на грудь.
Я не видел смысла дальше жить. Мне хотелось смалодушничать и уйти в небытие и спасительный бред.
Но Тереза мне не дала.
Да, никто, наверное, не поверит в то, что страсть может захватить немолодого раненого и потерявшего желание жить мужчину и не менее усталую и привыкшую к одиночеству женщину. Но, тем не менее, мы встретились не просто так.
Может это была воля Императора или каких-то других не менее могущественных сил, но наш с Терезой союз стал путеводный огоньком в безысходности жизни. Нам было теперь зачем и с кем жить.
Просто однажды дойдя до пределов бреда и уже занеся ногу, перешагнуть Последнюю Черту к забвению, я услышал ее голос.
И я вернулся.
Она позвала меня как раз тогда, когда я получил свое последнее назначение. Меня повысили и отправили в последний путь. В жопу мира.
Ну, то есть на почетную службу в форт Пут ван Лайке.
Приказ был написан каллиграфическим почерком на четырех листах с примечаниями еще на двух.
Но суть его была проста. Отправиться в форт и защищать его до последнего... дня? солдата? вздоха?
И вот моя невыполненная клятва, мой офицерский долг, моя преданность Императору и - что уж таить, не в последнюю очередь - моя жена, мой молчаливый ангел Тереза удержали меня на этой земле.
Но так-то я умер, да. Я умер человеком, и проснулся орудием Его, в чьих руках защита и поддержание жизни в этом темном и пыльном углу империи.
Это было пятнадцать лет назад.
Тереза сразу же поддержала мой переезд в глухомань, ни разу не оглянувшись на огни Столицы.
Поначалу было жутко и странно тут. Да, жутко, даже загрубелого душой вояку проняли все эти легенды, слухи, тайны связанные с этим местом. Никто не возвращался отсюда, но мне ли было хотеть возвращения?
В остальном... жизнь как жизнь. Сам форт уже обветшал, но возникшая рядом с ним деревенька неотличима от тысяч таких же по всей Империи.
Люди тут более осторожные, но дружелюбные и честные. Ну да, станешь тут осторожным, когда на каждом шагу, что в лесу, что в овраге можно наткнуться на старую нору нежити, или не до конца разряженный могущественный амулет.
В общем, жизнь наша и не жизнь последние пятнадцать лет была не так уж и дурна.
Но пока приказ о защите не отозван, нет мне упокоения.