Продолжение. Оно же окончание.
Окончание
На остановке, несмотря на ранний час и зимнюю еще темень, толпилось довольно много людей. Трамвай ушел из-под самого носа, следующий никак не появлялся, и Лена расстроилась, занервничала, что может опоздать и в поликлинику, и на работу, представила себе сдвинутые брови Шафрановича… Ей захотелось курить, и, забравшись рукой за сигаретами в сумку, она неожиданно нашарила незнакомый предмет, не предмет даже - какой-то сверток, перевязанный ленточкой. Лене показалось, что он словно бы зашевелился и сам заполз к ней в ладонь, и как будто даже обжег ее. Она испуганно отдернула руку, и, распахнув сумку пошире, увидела на дне светящийся ядовито желтым светом свиток. Это был давешний конверт Исайева, про который она вовсе забыла, но только конверт этот, оставаясь совершенно узнаваемым, претерпел непостижимую метаморфозу.
Люди вокруг томились ожиданием трамвая, обменивались короткими бессмысленными фразами, курили в сторонке и тихо матерились, и никому не было дела до того, что в эту самую секунду внутри Лениной сумки попирались законы термодинамики и здравого смысла.
Лена потрогала свиток пальцем, тот был действительно теплым и немного хрупким, место, которого она коснулась, прогнулось и осыпалось мелкими хлопьями.
- Лучше его вытащить, еще сгорит сумка, - механически подумала Лена и потянула за опоясывавшую свиток ленточку.
Снаружи свиток стал стремительно разворачиваться, и Лена инстинктивно подхватила его. В руках ее оказался рассыпающийся пергамент - господи, действительно пергамент! - на котором шариковой ручкой были выведены корявые строки.
Пергамент, крошась в местах, где его пыталась держать Лена, рассыпался буквально на глазах, и она судорожно, боясь не успеть, торопясь и пропуская слова, начала читать:
Я жду трамвая, я не такая
Никак Твой бег собой не прерывая, о, Время, я изменчива как сон,
Стою на остановке, жду трамвая, и в то же время я - Тутанхамон,
В депо, наверно, кончились вагоны, а может быть, не платятся рубли,
Мне ж гибелью грозят центурионы,
И Римские глумятся легионы
Над девами Египетской земли.
Я, то есть я, которая в кроссовках, похожая на бледный серп Луны,
Нас много, лун, висит на остановках, в предчувствии трамвая видя сны,
Вот эта я, бывает, чуть не плачу и по счетам чужим всю жизнь плачу,
Но верю, что могла бы жить иначе,
К врачу вот не попала - незадача,
Кому бы сдать мне в баночке мочу?
О, горний повелитель поликлиник, на что Тутанхамона ты обрёк,
Какой, должно быть, ты гордец и циник, какой придумал дьявольский оброк!
Империи египетские ночи моя не одолеет голова,
Империей - не править между прочим,
А тут опять анализы не очень...
История! О, как ты - не права!
Пергамент рассыпался.
Откуда-то издалека послышался рев труб и собачий лай.
Лена подняла голову.
По трамвайным рельсам на нее двигалась огромная черная колесница, запряженная двумя неповоротливыми животными, более всего похожими на перекормленных скорпионов, но с длинной шерстью: один скорпион был черный, другой - белый, у обоих были морды или, вернее, лица Шафрановича. Черный Шафранович укоризненно смотрел на Лену, а белый, будто бы и не замечая ее вовсе, время от времени устало изрыгал из пасти вялый голубоватый огонь, напоминающий логотип Газпрома. Тащить колесницу было явно непросто, при каждом шаге Шафрановичи тяжело вздыхали и били хвостами по крутившейся рядом облезлой собаке. Та уворачивалась, скулила, но, будучи привязанной к колеснице стальной цепью, была обречена на новые и новые удары. По бокам колесницы сидело полдюжины стрельцов в соболиных шубах и с автоматами Калашникова наперевес. Увидев Лену, самый старший из стрельцов, седобородый и сгорбленный, щелкнул каким-то рычагом, трубы смолкли, тогда он гулко прокашлялся и затянул песню, остальные тут же подхватили ее нестройным хором: «Любо, братцы, любо в нашем мире жить, с нашим атаманом не приходится тужить…» Впереди на колеснице стоял Исайев в бутафорской короне, тоге из больничной простыни и большим бубном в руках. Навес колесницы держался на четырех разноцветных столбах, каждый из которых был подписан: на ближнем, оранжевом, столбе горели яркие буквы «о г о н ь», на сером угадывалось слово «земля», на белом - «здесь был…», дальше надпись уходила на невидимую Лене сторону, и наконец, на голубом, самом дальнем от нее столбе, можно было разглядеть только букву «х». Спереди на навесе мигала красная вывеска «Ы КРЫ!», а обращенную к Лене боковину украшала позолоченная надпись «Монгол Шудан».
Исайев ударил в бубен, и колесница с лязгом остановилась. Стрельцы замолчали, старший исподлобья мрачно посмотрел на Лену и достал колоду карт. Шафрановичи моментально упали на землю, придавив собой зазевавшегося пса. Внезапную тишину прорезал отчаянный собачий визг.
Лена не заметила, когда и как получилось, что на остановке не осталось ни одного человека, кроме нее. Она не могла оторвать глаз от Шафрановичей, теперь оба были мрачными и безразличными к происходящему.
Наконец всё стихло. Исайев еще раз ударил в бубен, на этот раз трижды, и обратился к Лене:
- Получила ли ты послание, о, дева?
- Послание? - испуганно переспросила Лена, но тут же вспомнила пергамент, - да-да, получила! Только оно это… Он… в общем, исчез, рассыпался, но я ничего с ним не делала, он сам, он светился и крошился…
- Согласна ли ты, дева, принять лик Тутанхамона?! - прервал её Исайев, взор его затуманился, глаза закатились, голос звучал простуженным контрабасом.
- Тутанхамона? Нет, я - Лена… Елена Валерьевна. Я - д-доктор, а не ф-фараон, - Лена вдруг стала заикаться
Исайев присел на корточки и наклонил к ней голову:
- Ты, Лена, Тутанхамон, - он скептически оглядел ее с ног до головы, - и ничего с этим не поделаешь. Пора тебе фараонить, давай, полезай к нам.
- Н-нет, - Лена почувствовала, что из колесницы назад, в свою жизнь, она уже не вернется никогда, - у меня здесь семья, р-работа… Я н-не хочу в Тут-та…
- Ты - сирота, - Исайев расхохотался, - и работа - не волк, в лес не убежит, а с нами пойдет, - он кивнул в сторону скорпионов, - давай, фараон, не задерживай!
- У меня любимый есть…
- Тигранка? - Исайев кивнул на виднеющегося из-под скорпионов пса, - да вот же он, не узнала?
- Нет, - Лена смотрела в собачьи глаза и не видела ничего, кроме боли и испуга; глаза были знакомыми, но ни проблеска родного и близкого в них точно не было, - это не мой, - отрезала она холодно и поняла, что заикаться больше не будет.
- Как так? - Исайев поднялся, достал из-под тоги черный молескин и некоторое время в нем озадаченно копался, - мда, похоже, ошибочка вышла. Ну, не твой, да. Но твой - такой же. Понимаешь? Ты - наша. Ты - не из этого мира.
- Значит, я должна покинуть этот мир? - Лене вдруг захотелось в метро - в толпу.
- А зачем тебе этот мир? Мудрость мудрецов его погибла, а разума у разумных не стало. Они думают, что приближаются к Истине устами, но на деле, именно так они забалтывают ее. Сердца их далеки от веры, благоговеют они лишь перед красотой собственных словес, а не их сутью.
Лена помолчала. От стрельцов доносилась легкая ругань и шлепки карт друг о друга.
- Рашид Каримович, а вы кто?
- Я, Лена… да не объяснишь это по-русски, нет у вас таких слов… Ну, давай скажем так, я - дизайнер, я хочу всё изменить, строю новый дивный мир, - Исайев снова расхохотался, - ну, давай, фараон, залезай к нам, батыры вон ждут, - он кивнул в сторону стрельцов.
Стрельцы подняли головы, на мгновение оторвавшись от игры. Лена заметила, что у каждого из них на лбу был прикреплен бубновый туз, но удивиться сейчас именно этому обстоятельству было бы как-то странно.
- Батыры? Стрельцы? А где же ваши французы?
- Дизайн, Тутанхамон, изменился. Какие теперь французы? Арабы в теме, а скоро и монголы в наступление перейдут.
- А мне же всего двадцать четыре, - Лена ухватилась за край колесницы и полезла наверх, - и Тутанхамон совсем юным умер, так ведь? Я жить хочу, Рашид Каримович.
- Побудешь фараоном, а там я еще что-то придумаю. Жить с дизайном значит быть живым. А потом, глядишь, уже и день придет. И Он тоже.
- Кто - он?
- Да кто же его знает, Тутанхамон, кто он…
Исайев не договорил. Со всех сторон вдруг забурлила, закрутилась и запенилась вода, она всё прибывала и прибывала, с невиданной мощью увлекая за собой лавочки на остановке, урну, затем окружающие кусты и деревья. Вот завыли сигнализации машин, и наконец, сами машины поплыли словно бумажные кораблики. И только стрельцы, держась за бубновые тузы как за спасательные плоты, дружно погребли куда-то в сторону. Последнее, что запомнила Лена, была стремительно идущая ко дну колесница, захлебывающийся Исайев и отчаянно яркое, нестерпимое, нездешнее солнце над головой.
Потом спустилась тьма.
Потом снова появился свет, и Лена проснулась уже не Леной и ничего о Лене не помнила.
* * *
Он стоял посреди сверкающего белизной санузла. Внизу шумел унитаз, вверху сияли лампы дневного света. Он забеспокоился, не попали ли брызги воды на отутюженную и как обычно накрахмаленную белую рясу, одернул ее и только сейчас заметил, что в левой руке все еще держит газету и фотографии.
- Эх, надо было всё сразу, что ж это я…
Он еще раз пробежал глазами заметку.
Газета «Московский комсомолец», рубрика «Происшествия»:
«Накануне поздно вечером в отделении одной из столичных психиатрических больниц были найдены тела пациента и его лечащего доктора, молодой женщины. Оперативники утверждают, что оба трупа несут на себе следы насильственной смерти в виде утопления. Как это могло произойти, пока никто объяснить не может, ведется следствие, в интересах которого имена погибших не разглашаются»
На газете стояло завтрашнее число.
Он медленно разорвал её на мелкие клочки и спустил их в унитаз, туда же последовали и фотографии совсем еще молодой женщины и смуглого мужчины средних лет.
- Эх, вы, наполеоны… Вечно заигрываетесь… На вас шафрановичей не напасешься… и тутанхамонов жалко… Дизайнеры они, как же! - Захарий вернулся в кабинет к белоснежному рабочему столу.
- Тоже мне, хитрец, пророчество он не прочитал, - Захарий потрогал лежащий на столе желтый светящийся свиток, - прочитал - не прочитал, всё равно сбудется…
Свиток стал медленно осыпаться, но Захарий не обращал на него никакого внимания. Он выдвинул верхний ящик стола, достал оттуда чистый лист пергамента, взял шариковую ручку и торопливо что-то застрочил.
Если бы кто-то успел заглянуть в старый рассыпающийся свиток, то прочел бы корявые строчки, написанные всё той же шариковой ручкой:
танцуй шаман последнюю лезгинку
монголы наступают
в век отлива
на берега выходят под сурдинку
Тутанхамоны
чтоб без перерыва
лежать в гробницах улыбаясь чёрным глазом
трём водолазам
танцуй шаман и карты пересдай
полдюжины тузов в одной колоде
не наберётся
кстати
нет бубновых вроде
танцуй
но завтра к водолазам
в нижний рай
Да только некому было успевать.
На остановке, несмотря на ранний час и зимнюю еще темень, толпилось довольно много людей. Трамвай ушел из-под самого носа, следующий никак не появлялся, и Лена расстроилась, занервничала, что может опоздать и в поликлинику, и на работу, представила себе сдвинутые брови Шафрановича… Ей захотелось курить, и, забравшись рукой за сигаретами в сумку, она неожиданно нашарила незнакомый предмет, не предмет даже - какой-то сверток, перевязанный ленточкой. Лене показалось, что он словно бы зашевелился и сам заполз к ней в ладонь, и как будто даже обжег ее. Она испуганно отдернула руку, и, распахнув сумку пошире, увидела на дне светящийся ядовито желтым светом свиток. Это был давешний конверт Исайева, про который она вовсе забыла, но только конверт этот, оставаясь совершенно узнаваемым, претерпел непостижимую метаморфозу.
Люди вокруг томились ожиданием трамвая, обменивались короткими бессмысленными фразами, курили в сторонке и тихо матерились, и никому не было дела до того, что в эту самую секунду внутри Лениной сумки попирались законы термодинамики и здравого смысла.
Лена потрогала свиток пальцем, тот был действительно теплым и немного хрупким, место, которого она коснулась, прогнулось и осыпалось мелкими хлопьями.
- Лучше его вытащить, еще сгорит сумка, - механически подумала Лена и потянула за опоясывавшую свиток ленточку.
Снаружи свиток стал стремительно разворачиваться, и Лена инстинктивно подхватила его. В руках ее оказался рассыпающийся пергамент - господи, действительно пергамент! - на котором шариковой ручкой были выведены корявые строки.
Пергамент, крошась в местах, где его пыталась держать Лена, рассыпался буквально на глазах, и она судорожно, боясь не успеть, торопясь и пропуская слова, начала читать:
Я жду трамвая, я не такая
Никак Твой бег собой не прерывая, о, Время, я изменчива как сон,
Стою на остановке, жду трамвая, и в то же время я - Тутанхамон,
В депо, наверно, кончились вагоны, а может быть, не платятся рубли,
Мне ж гибелью грозят центурионы,
И Римские глумятся легионы
Над девами Египетской земли.
Я, то есть я, которая в кроссовках, похожая на бледный серп Луны,
Нас много, лун, висит на остановках, в предчувствии трамвая видя сны,
Вот эта я, бывает, чуть не плачу и по счетам чужим всю жизнь плачу,
Но верю, что могла бы жить иначе,
К врачу вот не попала - незадача,
Кому бы сдать мне в баночке мочу?
О, горний повелитель поликлиник, на что Тутанхамона ты обрёк,
Какой, должно быть, ты гордец и циник, какой придумал дьявольский оброк!
Империи египетские ночи моя не одолеет голова,
Империей - не править между прочим,
А тут опять анализы не очень...
История! О, как ты - не права!
Пергамент рассыпался.
Откуда-то издалека послышался рев труб и собачий лай.
Лена подняла голову.
По трамвайным рельсам на нее двигалась огромная черная колесница, запряженная двумя неповоротливыми животными, более всего похожими на перекормленных скорпионов, но с длинной шерстью: один скорпион был черный, другой - белый, у обоих были морды или, вернее, лица Шафрановича. Черный Шафранович укоризненно смотрел на Лену, а белый, будто бы и не замечая ее вовсе, время от времени устало изрыгал из пасти вялый голубоватый огонь, напоминающий логотип Газпрома. Тащить колесницу было явно непросто, при каждом шаге Шафрановичи тяжело вздыхали и били хвостами по крутившейся рядом облезлой собаке. Та уворачивалась, скулила, но, будучи привязанной к колеснице стальной цепью, была обречена на новые и новые удары. По бокам колесницы сидело полдюжины стрельцов в соболиных шубах и с автоматами Калашникова наперевес. Увидев Лену, самый старший из стрельцов, седобородый и сгорбленный, щелкнул каким-то рычагом, трубы смолкли, тогда он гулко прокашлялся и затянул песню, остальные тут же подхватили ее нестройным хором: «Любо, братцы, любо в нашем мире жить, с нашим атаманом не приходится тужить…» Впереди на колеснице стоял Исайев в бутафорской короне, тоге из больничной простыни и большим бубном в руках. Навес колесницы держался на четырех разноцветных столбах, каждый из которых был подписан: на ближнем, оранжевом, столбе горели яркие буквы «о г о н ь», на сером угадывалось слово «земля», на белом - «здесь был…», дальше надпись уходила на невидимую Лене сторону, и наконец, на голубом, самом дальнем от нее столбе, можно было разглядеть только букву «х». Спереди на навесе мигала красная вывеска «Ы КРЫ!», а обращенную к Лене боковину украшала позолоченная надпись «Монгол Шудан».
Исайев ударил в бубен, и колесница с лязгом остановилась. Стрельцы замолчали, старший исподлобья мрачно посмотрел на Лену и достал колоду карт. Шафрановичи моментально упали на землю, придавив собой зазевавшегося пса. Внезапную тишину прорезал отчаянный собачий визг.
Лена не заметила, когда и как получилось, что на остановке не осталось ни одного человека, кроме нее. Она не могла оторвать глаз от Шафрановичей, теперь оба были мрачными и безразличными к происходящему.
Наконец всё стихло. Исайев еще раз ударил в бубен, на этот раз трижды, и обратился к Лене:
- Получила ли ты послание, о, дева?
- Послание? - испуганно переспросила Лена, но тут же вспомнила пергамент, - да-да, получила! Только оно это… Он… в общем, исчез, рассыпался, но я ничего с ним не делала, он сам, он светился и крошился…
- Согласна ли ты, дева, принять лик Тутанхамона?! - прервал её Исайев, взор его затуманился, глаза закатились, голос звучал простуженным контрабасом.
- Тутанхамона? Нет, я - Лена… Елена Валерьевна. Я - д-доктор, а не ф-фараон, - Лена вдруг стала заикаться
Исайев присел на корточки и наклонил к ней голову:
- Ты, Лена, Тутанхамон, - он скептически оглядел ее с ног до головы, - и ничего с этим не поделаешь. Пора тебе фараонить, давай, полезай к нам.
- Н-нет, - Лена почувствовала, что из колесницы назад, в свою жизнь, она уже не вернется никогда, - у меня здесь семья, р-работа… Я н-не хочу в Тут-та…
- Ты - сирота, - Исайев расхохотался, - и работа - не волк, в лес не убежит, а с нами пойдет, - он кивнул в сторону скорпионов, - давай, фараон, не задерживай!
- У меня любимый есть…
- Тигранка? - Исайев кивнул на виднеющегося из-под скорпионов пса, - да вот же он, не узнала?
- Нет, - Лена смотрела в собачьи глаза и не видела ничего, кроме боли и испуга; глаза были знакомыми, но ни проблеска родного и близкого в них точно не было, - это не мой, - отрезала она холодно и поняла, что заикаться больше не будет.
- Как так? - Исайев поднялся, достал из-под тоги черный молескин и некоторое время в нем озадаченно копался, - мда, похоже, ошибочка вышла. Ну, не твой, да. Но твой - такой же. Понимаешь? Ты - наша. Ты - не из этого мира.
- Значит, я должна покинуть этот мир? - Лене вдруг захотелось в метро - в толпу.
- А зачем тебе этот мир? Мудрость мудрецов его погибла, а разума у разумных не стало. Они думают, что приближаются к Истине устами, но на деле, именно так они забалтывают ее. Сердца их далеки от веры, благоговеют они лишь перед красотой собственных словес, а не их сутью.
Лена помолчала. От стрельцов доносилась легкая ругань и шлепки карт друг о друга.
- Рашид Каримович, а вы кто?
- Я, Лена… да не объяснишь это по-русски, нет у вас таких слов… Ну, давай скажем так, я - дизайнер, я хочу всё изменить, строю новый дивный мир, - Исайев снова расхохотался, - ну, давай, фараон, залезай к нам, батыры вон ждут, - он кивнул в сторону стрельцов.
Стрельцы подняли головы, на мгновение оторвавшись от игры. Лена заметила, что у каждого из них на лбу был прикреплен бубновый туз, но удивиться сейчас именно этому обстоятельству было бы как-то странно.
- Батыры? Стрельцы? А где же ваши французы?
- Дизайн, Тутанхамон, изменился. Какие теперь французы? Арабы в теме, а скоро и монголы в наступление перейдут.
- А мне же всего двадцать четыре, - Лена ухватилась за край колесницы и полезла наверх, - и Тутанхамон совсем юным умер, так ведь? Я жить хочу, Рашид Каримович.
- Побудешь фараоном, а там я еще что-то придумаю. Жить с дизайном значит быть живым. А потом, глядишь, уже и день придет. И Он тоже.
- Кто - он?
- Да кто же его знает, Тутанхамон, кто он…
Исайев не договорил. Со всех сторон вдруг забурлила, закрутилась и запенилась вода, она всё прибывала и прибывала, с невиданной мощью увлекая за собой лавочки на остановке, урну, затем окружающие кусты и деревья. Вот завыли сигнализации машин, и наконец, сами машины поплыли словно бумажные кораблики. И только стрельцы, держась за бубновые тузы как за спасательные плоты, дружно погребли куда-то в сторону. Последнее, что запомнила Лена, была стремительно идущая ко дну колесница, захлебывающийся Исайев и отчаянно яркое, нестерпимое, нездешнее солнце над головой.
Потом спустилась тьма.
Потом снова появился свет, и Лена проснулась уже не Леной и ничего о Лене не помнила.
* * *
Он стоял посреди сверкающего белизной санузла. Внизу шумел унитаз, вверху сияли лампы дневного света. Он забеспокоился, не попали ли брызги воды на отутюженную и как обычно накрахмаленную белую рясу, одернул ее и только сейчас заметил, что в левой руке все еще держит газету и фотографии.
- Эх, надо было всё сразу, что ж это я…
Он еще раз пробежал глазами заметку.
Газета «Московский комсомолец», рубрика «Происшествия»:
«Накануне поздно вечером в отделении одной из столичных психиатрических больниц были найдены тела пациента и его лечащего доктора, молодой женщины. Оперативники утверждают, что оба трупа несут на себе следы насильственной смерти в виде утопления. Как это могло произойти, пока никто объяснить не может, ведется следствие, в интересах которого имена погибших не разглашаются»
На газете стояло завтрашнее число.
Он медленно разорвал её на мелкие клочки и спустил их в унитаз, туда же последовали и фотографии совсем еще молодой женщины и смуглого мужчины средних лет.
- Эх, вы, наполеоны… Вечно заигрываетесь… На вас шафрановичей не напасешься… и тутанхамонов жалко… Дизайнеры они, как же! - Захарий вернулся в кабинет к белоснежному рабочему столу.
- Тоже мне, хитрец, пророчество он не прочитал, - Захарий потрогал лежащий на столе желтый светящийся свиток, - прочитал - не прочитал, всё равно сбудется…
Свиток стал медленно осыпаться, но Захарий не обращал на него никакого внимания. Он выдвинул верхний ящик стола, достал оттуда чистый лист пергамента, взял шариковую ручку и торопливо что-то застрочил.
Если бы кто-то успел заглянуть в старый рассыпающийся свиток, то прочел бы корявые строчки, написанные всё той же шариковой ручкой:
танцуй шаман последнюю лезгинку
монголы наступают
в век отлива
на берега выходят под сурдинку
Тутанхамоны
чтоб без перерыва
лежать в гробницах улыбаясь чёрным глазом
трём водолазам
танцуй шаман и карты пересдай
полдюжины тузов в одной колоде
не наберётся
кстати
нет бубновых вроде
танцуй
но завтра к водолазам
в нижний рай
Да только некому было успевать.