Проза. Но не жизни.
...
А между прочим (или между прочими), "Психи и психологи" неплохо продаются.
По крайней мере, в "Москве" книга уже несколько недель болтается на 2-3 месте, правда, в рейтинге раздела "Популярная психология" )) Ну, так что теперь.
А вот что. Теперь я решил здесь "запостить" худший из рассказов сборника - свой :)
На правах рекламы. То есть, если вы вдруг дочитали этот рассказ, то вам определенно надо купить и прочитать всю книгу. Как минимум, вы ее тоже прочтете целиком, а это не так мало.
Дизайнер
- Исайев!
Не шелохнулся.
- Рашид Каримович, да слезайте же, обход начинается!
Тот же результат.
Исайев сидел на подоконнике и, не мигая, вглядывался не то в темноту скупого предрассветного действа с той стороны стекла, не то во тьму внутри себя. Лена вспомнила их разговор накануне и невольно поежилась от мысли, что могло твориться сейчас в голове пациента.
Сквозь плохо вымытое окно палаты проглядывала по-утреннему хмурая Москва. С противоположной стороны улицы красным светом мигала вывеска «ы кры !». Когда-то это было зазывное «Мы открылись!», но время, Лена помнила, стирает всё, и над полуподвалом уцелело только какое-то анекдотически-мифологическое заклинание. В редких сполохах «ы кры !» Исайев выглядел мрачным романтическим героем малобюджетного боевика.
- Елена Валерьевна, а Вы его Императором покличьте, сразу и отзовется, - сосед по палате Бельтов страдал легким алкоголизмом на фоне тяжелой психопатии. По отделению лучшей клиники города он предпочитал ходить в казенной застиранной пижаме в полоску, хотя богатые и высокопоставленные родственники, регулярно запихивавшие его лечиться, к доставляемому в приемное отделение телу непременно прикладывали домашние костюмы Версаче. Но Бельтов был бережливым. Большую часть времени он проводил коридоре, донимая медсестер слезливыми историями о никчемной жизни, однако сейчас
лежал в полудреме на своем месте в палате.
Среди прочих радостей клиники, вроде часовни, ютившейся в бывшем кабинете парторга, библиотеки, большой и бессмысленно пестрой как турецкий отель, да картинной галереи, состоящей из работ художников сугубо районного значения, больные особенно ценили двухместные палаты и отсутствие решеток на окнах. Впрочем, в проемах все равно стояло непробиваемое корабельное стекло, а двери открывались только с помощью специальных психиатрических ключей.
- Рашид Каримович… ну, пожалуйста, - Лена стояла посреди палаты и не знала, что предпринять. В клинике она работала всего несколько месяцев, обладательнице красного диплома чудом удалось получить направление именно сюда - в ведущий научный центр страны. Она еще не успела привыкнуть к обращению по имени-отчеству, да и, собственно, какая из нее была Елена Валерьевна. До раздраженного замечания профессора она ходила на работе в линялых джинсах и кроссовках с разноцветными шнурками, теперь же по утрам старалась незаметно прошмыгнуть в ординаторскую, где переодевалась в неудобную длинную юбку, а туфли на довольно высоком каблуке были и вовсе первыми в ее жизни. Лена панически боялась, что кто-нибудь из коллег заметит ее в метро в наушниках от айпода, поэтому снимала их за несколько станций до своей и прятала в огромную сумку. Дорога без музыки становилась для неё еще длиннее, а окружающие еще более пахучими и шумно дышащими. Она боялась толпы, но толпе было решительно всё равно, и в часы пик в подземке Лене ощущала себя болтающейся внутри гигантского спящего червя.
В клинике большинство старших врачей были весьма холеными и несколько спесивыми, поддерживать с ними разговоры у Лены толком не получалось, и она даже пару раз украдкой плакала, немного сожалея, что не пошла, как большинство однокурсников, в обычную городскую больницу. Почти все врачи приезжали на работу на разных иномарках, и Лена стеснялась рассказывать, что ей приходится по утрам идти пешком, правда, всего-то каких-то десять минут - до ближайшей остановки, потом еще пятнадцать минут на трамвае, потом сорок на метро и опять пешком до клиники, потому что нужный автобус ходил редко.
Да, какая из нее Елена Валерьевна, если к двадцати четырем годам она не имела ни одного вечернего платья, всё еще числилась фанаткой Гарри Поттера, а бой-френд Тигран, с которым сегодня была намечена встреча в «Атриуме» в восемь, был всего лишь третьим мужчиной в ее жизни…
Хотя каждое свидание Лена ждала с изрядным трепетом, сию секунду она совершенно забыла о нем - с минуты на минуту профессор Шафранович должен был начать обход, а Исайев все еще сидел на подоконнике, разве что теперь на корточках. Профессор терпеть не мог беспорядок.
Лена покосилась на Бельтова, тот, вроде бы, слегка посапывал, отвернувшись к стене, и она решилась. Понизив голос и, еще раз опасливо оглянувшись, она почти прошептала: «Ваше Величество…»
Исайев повернул голову и словно впервые заметил чье-то присутствие.
- Здрасьте, - он спрыгнул на пол и встал перед Леной, сложив руки на груди. На какую-то секунду в мерцающем неоновом свете Лене почудилось, что Исайев и впрямь похож на самый известный портрет Наполеона. Но уже в следующее мгновение Исайев осклабился, морок исчез, и Лена снова увидела перед собой низкорослого и кривоногого уроженца города Учкудук Узбекской ССР.
Дверь резко распахнулась, и в палату вошел, почти влетел, Шафранович в сопровождении свиты из всех докторов отделения. Как всегда, профессор был в дорогом костюме со словно случайно накинутым поверх него идеально выглаженным, накрахмаленным и небрежно расстегнутым белым халатом.
- Елена Валерьевна, к началу обхода попрошу приходить к моему кабинету. И без опозданий! А на больных у Вас будет предостаточно времени после, - Шафранович говорил тихо, но каждое слово звучало как сухое щелканье хлыста, - Вы поняли меня?
Лена вряд ли смогла бы произнести хоть слово, коленки дрожали, хотелось сесть в уголочке, надеть наушники и… Поэтому она лишь склонила голову, что внешне выглядело одновременно и покорным признанием своей вины, и согласием, и просьбой о прощении.
Захар Шафранович, несмотря на приближающееся семидесятилетие, был полон энергии, жизненной силы и здорового цинизма. От его беспардонных фраз и выходок страдали не только простые ординаторы, тихой ненавистью были полны сердца всего ученого совета, а на международных конференциях с Шафрановичем спорили только патологические правдоборцы. Профессор был трижды женат, не помнил числа официальных «придворных» любовниц, не стесняясь в выражениях, ругал сменяющиеся власти, а в былые годы мог запросто запустить историей болезни в провинившегося врача, но, по слухам, всегда пользовал от разнообразных тайных пороков Очень Важных Пациентов, и потому мог ничего не бояться. Как ни странно, в своем отделении его любили, даже, сказать больше, души не чаяли. Считалось, что Шафранович строг, но справедлив, своих в обиду не дает, диссертации печет как пирожки, а уж для хорошеньких соискательниц и вовсе отец родной. Или что-то вроде того. Вот и сейчас взгляд его словно ощупывал Лену.
- Что, язык проглотила? Рассказывай, зачем пасешься в палате с утра пораньше, - голос профессора был всё еще недобрым, но уже каким-то насмешливым и почему-то располагающим. Лена внезапно расслабилась. Как оказалось, ненадолго.
- Захар Данилович, это наш новый пациент - Исайев, Рашид Каримович, тридцати семи лет, поступил в отделение позавчера вечером. На протяжении многих лет не работает, не женат, не поддерживает отношения с бывшими друзьями, редко выходит из дома…
- Почему?
Лена замялась
- Я спрашиваю, почему?
- Захар Данилович, пациент считает себя Наполеоном Бонапартом, Императором Франции, и ждет наступления своей армии на Москву…
Лена недоговорила.
- А… тот самый, - Шафранович прервал ее, и, казалось, помрачнел, - я знаю, рассказывали… на пятиминутке, - он посмотрел на Исайева, потом перевел взгляд на Лену, и не было в нем ни обычной иронии, ни задумчивости, всегда появлявшейся при разборе неординарных клинических случаев. Не было вообще ничего знакомого Лене. На нее смотрел печальный старик, словно пытавшийся припомнить что-то. Или кого-то…
Здесь все больные блатные, додумала Лена. Даже Исайев. Недаром он в одной палате вместе с Бельтовым лежит.
- Вот, значит, как? Именно Наполеон? Не Николай Второй, не Терминатор? Не Майкл Джексон, на худой конец? А именно Наполеон? Старомодно как-то, не находите? - голос Шафрановича снова стал узнаваемым.
Лена кивнула, и вдруг заговорил Исайев, тихо, спокойно и без обычного акцента.
- Да, я - Наполеон, Император Франции, тот самый. Разве Вы меня не узнали, Захарий Даниилович?
Шафранович усмехнулся.
- Наполеон… Что ж Вы, голубчик, здесь-то делаете?
- Жду дня, когда все начнется.
- Что начнется?
- А то Вы не знаете... Покайтесь, Захарий Даниилович, покайтесь, пока не началось, одумайтесь, стрельцы уже собрались…
- Стрельцы, говорите? Ну, нам ли, скорпионам, стрельцов бояться… Ты, вот что, дева, - профессор повернулся к Лене, - назначь-ка курс электрошоков, прямо с завтрашнего дня.
- Эээ, зачем шок, Захар Данилович, ошибаешься, дорогой, не надо шока,- Исайев затараторил, опять с акцентом и нервно, он попытался схватить профессора за рукав, заглянуть ему в глаза, - не надо шока, а, Захар Данилович?
- Исайев, а можете хоть что-то по-французски сказать? Про тот самый день, например. Нет? Вот так-то, - Шафранович развернулся, посмотрел на спящего Бельтова, махнул рукой и быстро вышел в коридор, за ним потянулась свита, и в палате осталась только растерянная Лена.
- По-французски… Могу, почему нет? Liberte, Egalite, Fraternite - едва слышно произнес вслед выходящим Исайев, снова без намека на акцент.
- Рашид Каримович, ну что же Вы… - Лене звучание французских слов показалось смутно знакомыми, но было не до того - что Вы такое говорите?!
- На русский это никак нельзя перевести, нет таких слов в русском языке, - не понял её Исайев. Лена устремилась за ушедшими, но Исайев преградил дорогу.
- Елена Валерьевна, возьмите, - он протянул ей пожелтевший конверт и, заметив, как Лена отпрянула, быстро добавил, - не бойтесь - не деньги, там письмо Вам - потом прочтете.
Проснувшийся Бельтов захохотал.
- Он Вам стихи любовные писал, я видел, Елена Валерьевна. Рашид, ты не Наполеон, ты - Петрарка.
- Кто это? Что за Педрарка, обидеть хочешь, да? - Исайев, сжав кулаки, пошел к кровати Бельтова.
- Да стойте же вы!!! - Лена кинулась из палаты звать на помощь.
Ночью Лена спала плохо, дневные переживания давали о себе знать, перевоплотившись в причудливый сон, где она была смуглым юношей, стоявшим на вершине огромной пирамиды. Вокруг суетились низкорослые темнокожие люди, было невыносимо жарко и пыльно, надсмотрщики кричали на рабов, рабы валились на камни от усталости, и были они именно рабами и надсмотрщиками, Лена откуда-то знала это наверняка. Потом начался какой-то трудно припоминаемый наутро разврат, но острый запах мускуса был настолько натурален и так сильно проникал в сознание, что Лена проснулась в холодном поту около пяти утра и решила больше уже не ложиться. Всё равно надо было вставать в полседьмого - заскочить до работы в поликлинику, сдать анализы, да и к гинекологу давно собиралась записаться.
Свидание накануне Лена отменила, после скандала в отделении ей хотелось снова стать маленькой девочкой, уткнувшейся в спасительные мамины колени. А с Тиграном надо было изображать взрослую, жаждущую секса женщину, говорить томным голосом пошлые фразы, и полночи убить на приятный, но несвоевременный вид спорта… Да и в поликлинику с баночкой мочи уходить утром от любовника было бы смешно. Тигран обиделся, наговорил Лене глупых и обидных слов, так что она повесила трубку и решила некоторое время ему не звонить.
Пряный и невоспроизводимо чувственный сон растворился почти без следа, и в зеркале на Лену смотрел ее двойник, бледный, осунувшийся, старше лет на десять…
- Господи, зачем я стала психиатром… - Лена подумала, что никакие удлиненные отпуска и психиатрические надбавки к зарплате не избавят ее ни от ночных кошмаров, ни от утренних призраков в зеркалах. Но надо было торопиться.
Окончание - см. следующий пост
А между прочим (или между прочими), "Психи и психологи" неплохо продаются.
По крайней мере, в "Москве" книга уже несколько недель болтается на 2-3 месте, правда, в рейтинге раздела "Популярная психология" )) Ну, так что теперь.
А вот что. Теперь я решил здесь "запостить" худший из рассказов сборника - свой :)
На правах рекламы. То есть, если вы вдруг дочитали этот рассказ, то вам определенно надо купить и прочитать всю книгу. Как минимум, вы ее тоже прочтете целиком, а это не так мало.
Дизайнер
- Исайев!
Не шелохнулся.
- Рашид Каримович, да слезайте же, обход начинается!
Тот же результат.
Исайев сидел на подоконнике и, не мигая, вглядывался не то в темноту скупого предрассветного действа с той стороны стекла, не то во тьму внутри себя. Лена вспомнила их разговор накануне и невольно поежилась от мысли, что могло твориться сейчас в голове пациента.
Сквозь плохо вымытое окно палаты проглядывала по-утреннему хмурая Москва. С противоположной стороны улицы красным светом мигала вывеска «ы кры !». Когда-то это было зазывное «Мы открылись!», но время, Лена помнила, стирает всё, и над полуподвалом уцелело только какое-то анекдотически-мифологическое заклинание. В редких сполохах «ы кры !» Исайев выглядел мрачным романтическим героем малобюджетного боевика.
- Елена Валерьевна, а Вы его Императором покличьте, сразу и отзовется, - сосед по палате Бельтов страдал легким алкоголизмом на фоне тяжелой психопатии. По отделению лучшей клиники города он предпочитал ходить в казенной застиранной пижаме в полоску, хотя богатые и высокопоставленные родственники, регулярно запихивавшие его лечиться, к доставляемому в приемное отделение телу непременно прикладывали домашние костюмы Версаче. Но Бельтов был бережливым. Большую часть времени он проводил коридоре, донимая медсестер слезливыми историями о никчемной жизни, однако сейчас
лежал в полудреме на своем месте в палате.
Среди прочих радостей клиники, вроде часовни, ютившейся в бывшем кабинете парторга, библиотеки, большой и бессмысленно пестрой как турецкий отель, да картинной галереи, состоящей из работ художников сугубо районного значения, больные особенно ценили двухместные палаты и отсутствие решеток на окнах. Впрочем, в проемах все равно стояло непробиваемое корабельное стекло, а двери открывались только с помощью специальных психиатрических ключей.
- Рашид Каримович… ну, пожалуйста, - Лена стояла посреди палаты и не знала, что предпринять. В клинике она работала всего несколько месяцев, обладательнице красного диплома чудом удалось получить направление именно сюда - в ведущий научный центр страны. Она еще не успела привыкнуть к обращению по имени-отчеству, да и, собственно, какая из нее была Елена Валерьевна. До раздраженного замечания профессора она ходила на работе в линялых джинсах и кроссовках с разноцветными шнурками, теперь же по утрам старалась незаметно прошмыгнуть в ординаторскую, где переодевалась в неудобную длинную юбку, а туфли на довольно высоком каблуке были и вовсе первыми в ее жизни. Лена панически боялась, что кто-нибудь из коллег заметит ее в метро в наушниках от айпода, поэтому снимала их за несколько станций до своей и прятала в огромную сумку. Дорога без музыки становилась для неё еще длиннее, а окружающие еще более пахучими и шумно дышащими. Она боялась толпы, но толпе было решительно всё равно, и в часы пик в подземке Лене ощущала себя болтающейся внутри гигантского спящего червя.
В клинике большинство старших врачей были весьма холеными и несколько спесивыми, поддерживать с ними разговоры у Лены толком не получалось, и она даже пару раз украдкой плакала, немного сожалея, что не пошла, как большинство однокурсников, в обычную городскую больницу. Почти все врачи приезжали на работу на разных иномарках, и Лена стеснялась рассказывать, что ей приходится по утрам идти пешком, правда, всего-то каких-то десять минут - до ближайшей остановки, потом еще пятнадцать минут на трамвае, потом сорок на метро и опять пешком до клиники, потому что нужный автобус ходил редко.
Да, какая из нее Елена Валерьевна, если к двадцати четырем годам она не имела ни одного вечернего платья, всё еще числилась фанаткой Гарри Поттера, а бой-френд Тигран, с которым сегодня была намечена встреча в «Атриуме» в восемь, был всего лишь третьим мужчиной в ее жизни…
Хотя каждое свидание Лена ждала с изрядным трепетом, сию секунду она совершенно забыла о нем - с минуты на минуту профессор Шафранович должен был начать обход, а Исайев все еще сидел на подоконнике, разве что теперь на корточках. Профессор терпеть не мог беспорядок.
Лена покосилась на Бельтова, тот, вроде бы, слегка посапывал, отвернувшись к стене, и она решилась. Понизив голос и, еще раз опасливо оглянувшись, она почти прошептала: «Ваше Величество…»
Исайев повернул голову и словно впервые заметил чье-то присутствие.
- Здрасьте, - он спрыгнул на пол и встал перед Леной, сложив руки на груди. На какую-то секунду в мерцающем неоновом свете Лене почудилось, что Исайев и впрямь похож на самый известный портрет Наполеона. Но уже в следующее мгновение Исайев осклабился, морок исчез, и Лена снова увидела перед собой низкорослого и кривоногого уроженца города Учкудук Узбекской ССР.
Дверь резко распахнулась, и в палату вошел, почти влетел, Шафранович в сопровождении свиты из всех докторов отделения. Как всегда, профессор был в дорогом костюме со словно случайно накинутым поверх него идеально выглаженным, накрахмаленным и небрежно расстегнутым белым халатом.
- Елена Валерьевна, к началу обхода попрошу приходить к моему кабинету. И без опозданий! А на больных у Вас будет предостаточно времени после, - Шафранович говорил тихо, но каждое слово звучало как сухое щелканье хлыста, - Вы поняли меня?
Лена вряд ли смогла бы произнести хоть слово, коленки дрожали, хотелось сесть в уголочке, надеть наушники и… Поэтому она лишь склонила голову, что внешне выглядело одновременно и покорным признанием своей вины, и согласием, и просьбой о прощении.
Захар Шафранович, несмотря на приближающееся семидесятилетие, был полон энергии, жизненной силы и здорового цинизма. От его беспардонных фраз и выходок страдали не только простые ординаторы, тихой ненавистью были полны сердца всего ученого совета, а на международных конференциях с Шафрановичем спорили только патологические правдоборцы. Профессор был трижды женат, не помнил числа официальных «придворных» любовниц, не стесняясь в выражениях, ругал сменяющиеся власти, а в былые годы мог запросто запустить историей болезни в провинившегося врача, но, по слухам, всегда пользовал от разнообразных тайных пороков Очень Важных Пациентов, и потому мог ничего не бояться. Как ни странно, в своем отделении его любили, даже, сказать больше, души не чаяли. Считалось, что Шафранович строг, но справедлив, своих в обиду не дает, диссертации печет как пирожки, а уж для хорошеньких соискательниц и вовсе отец родной. Или что-то вроде того. Вот и сейчас взгляд его словно ощупывал Лену.
- Что, язык проглотила? Рассказывай, зачем пасешься в палате с утра пораньше, - голос профессора был всё еще недобрым, но уже каким-то насмешливым и почему-то располагающим. Лена внезапно расслабилась. Как оказалось, ненадолго.
- Захар Данилович, это наш новый пациент - Исайев, Рашид Каримович, тридцати семи лет, поступил в отделение позавчера вечером. На протяжении многих лет не работает, не женат, не поддерживает отношения с бывшими друзьями, редко выходит из дома…
- Почему?
Лена замялась
- Я спрашиваю, почему?
- Захар Данилович, пациент считает себя Наполеоном Бонапартом, Императором Франции, и ждет наступления своей армии на Москву…
Лена недоговорила.
- А… тот самый, - Шафранович прервал ее, и, казалось, помрачнел, - я знаю, рассказывали… на пятиминутке, - он посмотрел на Исайева, потом перевел взгляд на Лену, и не было в нем ни обычной иронии, ни задумчивости, всегда появлявшейся при разборе неординарных клинических случаев. Не было вообще ничего знакомого Лене. На нее смотрел печальный старик, словно пытавшийся припомнить что-то. Или кого-то…
Здесь все больные блатные, додумала Лена. Даже Исайев. Недаром он в одной палате вместе с Бельтовым лежит.
- Вот, значит, как? Именно Наполеон? Не Николай Второй, не Терминатор? Не Майкл Джексон, на худой конец? А именно Наполеон? Старомодно как-то, не находите? - голос Шафрановича снова стал узнаваемым.
Лена кивнула, и вдруг заговорил Исайев, тихо, спокойно и без обычного акцента.
- Да, я - Наполеон, Император Франции, тот самый. Разве Вы меня не узнали, Захарий Даниилович?
Шафранович усмехнулся.
- Наполеон… Что ж Вы, голубчик, здесь-то делаете?
- Жду дня, когда все начнется.
- Что начнется?
- А то Вы не знаете... Покайтесь, Захарий Даниилович, покайтесь, пока не началось, одумайтесь, стрельцы уже собрались…
- Стрельцы, говорите? Ну, нам ли, скорпионам, стрельцов бояться… Ты, вот что, дева, - профессор повернулся к Лене, - назначь-ка курс электрошоков, прямо с завтрашнего дня.
- Эээ, зачем шок, Захар Данилович, ошибаешься, дорогой, не надо шока,- Исайев затараторил, опять с акцентом и нервно, он попытался схватить профессора за рукав, заглянуть ему в глаза, - не надо шока, а, Захар Данилович?
- Исайев, а можете хоть что-то по-французски сказать? Про тот самый день, например. Нет? Вот так-то, - Шафранович развернулся, посмотрел на спящего Бельтова, махнул рукой и быстро вышел в коридор, за ним потянулась свита, и в палате осталась только растерянная Лена.
- По-французски… Могу, почему нет? Liberte, Egalite, Fraternite - едва слышно произнес вслед выходящим Исайев, снова без намека на акцент.
- Рашид Каримович, ну что же Вы… - Лене звучание французских слов показалось смутно знакомыми, но было не до того - что Вы такое говорите?!
- На русский это никак нельзя перевести, нет таких слов в русском языке, - не понял её Исайев. Лена устремилась за ушедшими, но Исайев преградил дорогу.
- Елена Валерьевна, возьмите, - он протянул ей пожелтевший конверт и, заметив, как Лена отпрянула, быстро добавил, - не бойтесь - не деньги, там письмо Вам - потом прочтете.
Проснувшийся Бельтов захохотал.
- Он Вам стихи любовные писал, я видел, Елена Валерьевна. Рашид, ты не Наполеон, ты - Петрарка.
- Кто это? Что за Педрарка, обидеть хочешь, да? - Исайев, сжав кулаки, пошел к кровати Бельтова.
- Да стойте же вы!!! - Лена кинулась из палаты звать на помощь.
Ночью Лена спала плохо, дневные переживания давали о себе знать, перевоплотившись в причудливый сон, где она была смуглым юношей, стоявшим на вершине огромной пирамиды. Вокруг суетились низкорослые темнокожие люди, было невыносимо жарко и пыльно, надсмотрщики кричали на рабов, рабы валились на камни от усталости, и были они именно рабами и надсмотрщиками, Лена откуда-то знала это наверняка. Потом начался какой-то трудно припоминаемый наутро разврат, но острый запах мускуса был настолько натурален и так сильно проникал в сознание, что Лена проснулась в холодном поту около пяти утра и решила больше уже не ложиться. Всё равно надо было вставать в полседьмого - заскочить до работы в поликлинику, сдать анализы, да и к гинекологу давно собиралась записаться.
Свидание накануне Лена отменила, после скандала в отделении ей хотелось снова стать маленькой девочкой, уткнувшейся в спасительные мамины колени. А с Тиграном надо было изображать взрослую, жаждущую секса женщину, говорить томным голосом пошлые фразы, и полночи убить на приятный, но несвоевременный вид спорта… Да и в поликлинику с баночкой мочи уходить утром от любовника было бы смешно. Тигран обиделся, наговорил Лене глупых и обидных слов, так что она повесила трубку и решила некоторое время ему не звонить.
Пряный и невоспроизводимо чувственный сон растворился почти без следа, и в зеркале на Лену смотрел ее двойник, бледный, осунувшийся, старше лет на десять…
- Господи, зачем я стала психиатром… - Лена подумала, что никакие удлиненные отпуска и психиатрические надбавки к зарплате не избавят ее ни от ночных кошмаров, ни от утренних призраков в зеркалах. Но надо было торопиться.
Окончание - см. следующий пост