Я, Лёня Енгибаров. Театр Эрмитаж. 16.10.2022. Премьера
Три очень талантливых и очень красивых девочки - Алевтина Пузырникова, Мария Глянц и Екатерина Виноградова. Режиссер и две актрисы.
И замечательный автор маленьких и очень трогательных, но одновременно смешных новелл - Леонид Енгибаров. Безумно талантливый клоун. И рано ушедший…
Спектакль длится всего час. Но, мне кажется, всё это время тем, кто сидит в малом зале Эрмитажа, будет ХОРОШО. Тревоги, заботы, плохое настроение, гадкая осенняя погода = всё это прочь. Будет только вот это - смешное и одновременно немного грустное…
Собственно говоря, спектакль этот был премьерой только на эрмитажной сцене. Раньше он, пусть в укороченном виде, уже игрался где-то на других площадках. Я не смотрела. Зато я видела в театре, еще там, в «Школе клоунов» в саду Эрмитаж, его как бы «нулевую» версию, где читал и играл Евгений Кулаков.
Хорошо, что Енгибаров снова возник в Эрмитаже - не только портретом на стене большого зала, но и вот так: в уважении, любви и понимании трех замечательных девушек. Режиссера и двух актрис.
Спасибо!
А это стихотворение, которое Владимир Высоцкий посветил Енгибарову - умершему в 1972 году в 37 лет. Его могила, с очень элегантным памятником, на Ваганьково, сразу за церковью…
Енгибарову от зрителей
Шут был вор: он воровал минуты -
Грустные минуты тут и там.
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.
В светлом цирке между номерами,
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован -
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: «Да разве это клоун?!
Если клоун - должен быть смешной!»
Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:
«Вышел на арену - так смеши!» -
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненье - век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой,
Клоун, правда, слишком мрачноватый -
Невеселый клоун, не живой.
Ну, а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал -
Горе наше брал он на себя.
Только - балагуря, тараторя -
Всё грустнее становился мим,
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы -
Шут сгибался в световом кольце,
Делались всё горше пантомимы,
И - морщины глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас,
Будто многим обезболил роды,
А себе - защиты не припас.
Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
«Ах, как нас прекрасно обокрали -
Взяли то, что так мешало нам!»
Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая своё.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами её.
Злое наше вынес добрый гений
За кулисы - вот нам и смешно.
Вдруг - весь рой украденных мгновений
В нём сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь - и тишина…
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего - и сломана спина.
Зрители - и люди между ними -
Думали: вот пьяница упал…
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался - и переиграл.
Он застыл - не где-то, не за морем -
Возле нас, как бы прилёг, устав, -
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперёд неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк уже не пантомима:
Смерть была - царица пантомим!
Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты -
Грустные минуты у людей.
Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживём и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно - на руках…
Сгинул, канул он - как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?..
Только я колпак ему - придумал,
Этот клоун был без колпака.
1972 г.
И замечательный автор маленьких и очень трогательных, но одновременно смешных новелл - Леонид Енгибаров. Безумно талантливый клоун. И рано ушедший…
Спектакль длится всего час. Но, мне кажется, всё это время тем, кто сидит в малом зале Эрмитажа, будет ХОРОШО. Тревоги, заботы, плохое настроение, гадкая осенняя погода = всё это прочь. Будет только вот это - смешное и одновременно немного грустное…
Собственно говоря, спектакль этот был премьерой только на эрмитажной сцене. Раньше он, пусть в укороченном виде, уже игрался где-то на других площадках. Я не смотрела. Зато я видела в театре, еще там, в «Школе клоунов» в саду Эрмитаж, его как бы «нулевую» версию, где читал и играл Евгений Кулаков.
Хорошо, что Енгибаров снова возник в Эрмитаже - не только портретом на стене большого зала, но и вот так: в уважении, любви и понимании трех замечательных девушек. Режиссера и двух актрис.
Спасибо!
А это стихотворение, которое Владимир Высоцкий посветил Енгибарову - умершему в 1972 году в 37 лет. Его могила, с очень элегантным памятником, на Ваганьково, сразу за церковью…
Енгибарову от зрителей
Шут был вор: он воровал минуты -
Грустные минуты тут и там.
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.
В светлом цирке между номерами,
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован -
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: «Да разве это клоун?!
Если клоун - должен быть смешной!»
Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:
«Вышел на арену - так смеши!» -
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненье - век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой,
Клоун, правда, слишком мрачноватый -
Невеселый клоун, не живой.
Ну, а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал -
Горе наше брал он на себя.
Только - балагуря, тараторя -
Всё грустнее становился мим,
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы -
Шут сгибался в световом кольце,
Делались всё горше пантомимы,
И - морщины глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас,
Будто многим обезболил роды,
А себе - защиты не припас.
Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
«Ах, как нас прекрасно обокрали -
Взяли то, что так мешало нам!»
Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая своё.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами её.
Злое наше вынес добрый гений
За кулисы - вот нам и смешно.
Вдруг - весь рой украденных мгновений
В нём сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь - и тишина…
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего - и сломана спина.
Зрители - и люди между ними -
Думали: вот пьяница упал…
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался - и переиграл.
Он застыл - не где-то, не за морем -
Возле нас, как бы прилёг, устав, -
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперёд неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк уже не пантомима:
Смерть была - царица пантомим!
Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты -
Грустные минуты у людей.
Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживём и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно - на руках…
Сгинул, канул он - как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?..
Только я колпак ему - придумал,
Этот клоун был без колпака.
1972 г.