Приступы жрачки на сладкое излечимы
Смыть в унитаз, измельчая, четыре с половиной килограмма сладкой выпечки Германии, подаренной мне на Рождество, доставило мне истинное наслаждение. А многую эту выпечку я купил ещё и сам, чтобы дарить, слать подарки, но я так ленив, что никому ничего не подарил и не послал, и оно всё скопилось в доме, опасной бомбой. И теперь решил, что и не буду никому ничего из этого фонда дарить и слать, потому что считаю это говно вредным всё, и решил, что больше не хочу жить по лжи, буду жить безблядно, как думаю - так и себе, и людям. Сахарная жирнятина - эти бомбы это очень плохо, они вредны и вызывают аддикцию, а это омерзительное чувство, постоянно дёргающее потом, как один раз отведаешь говна.
Наслаждение свободой испытал я сегодня. Я не знал, что с ними делать. Их было ведь и больше. Иногда они расстраивали меня: приступами жрача на сладкое. И тогда я обжирался этой мерзкой жирно-сахарно-изюмной имбирно-коричной тяжёлой массой штолленов, каких-то хлебцев-хуебцев и так далее говном, заточенным немцами под червя в середине нас, от наличия коего червя вообще очень мерзко на душе, от того, что иногда к нему обращаешься за дозой эндорфинов, заталкивая в себя в качестве платы ему всякое говно вроде тяжеловесной немецкой рождественской выпечки. Вся немецкая культура ориентирована на этот стержень человека - на этого гадкого тупого червя. Все немецкие практики жизни - это о том, как хорошо срать, крепко, здоровой жопой, в здоровой жопе здоровый кал, как жить, вовремя кормя своего червя, задавая ему правильный корм, и побольше.
Сегодня, ощутив прилив желания нажраться сладким, я недолго мучился: всё рачительно, медленно, поучительно я изничтожал руками и кормил унитаз. Он аж заливался от восторга журчанием и рёвом смыва, поглощая немецкую рождественскую хорошо, по правилам, сочно отлежавшуюся выпечку.
Остались ещё два штоллена, самые дорогие и сертифицированные, оставил их на следующий сеанс лечения от приступов сладкой жрачки. Её и спровоцировало то, что я недавно поел сладкого пару раз. Обычно я этого не делаю. Это как курить: потом снова хочется, если покуришь. Тело-то у нас тупое, допотопное. Со следующими штолленами думаю снять видео смешивания этой сладкой жирнятины мучной с говном и ссаками, отошлю в комбинат штолленов в Дрездене.
Доставать из красивых железных рельефных коробок, все эти бумажечки разворачивать, пропитки видеть, крошки звёздочки цукатов, апельсинов отряхать светящиеся обратно, чтобы ничего не обронить, и насрать крупным планом сверху, хорошими крепкими здоровых форм после немецкой жрачки отформованными крупными колбасами говна на них сверху.
И потом расхлестать всю плоть этих тяжёлых сладких масляных хлебов и самобытных своих говноколбас по унитазу крепкой уверенной струей мочи, сшибая слой сахарной пудры, расшибая цукаты, вымывая орехи и выбивая изюм. И месить там, в унитазе, потом сразу руками с говном. Надо ещё не забыть рвать эти сертификаты, печати, грызть их и плевать их разгрызая туда, рвать с обёрток зубами на ходу этот знатный сургуч печатей подлинности этой параши всей и туда вмешивать, вмешивать в середину этого теста в унитазе.
Наслаждение свободой испытал я сегодня. Я не знал, что с ними делать. Их было ведь и больше. Иногда они расстраивали меня: приступами жрача на сладкое. И тогда я обжирался этой мерзкой жирно-сахарно-изюмной имбирно-коричной тяжёлой массой штолленов, каких-то хлебцев-хуебцев и так далее говном, заточенным немцами под червя в середине нас, от наличия коего червя вообще очень мерзко на душе, от того, что иногда к нему обращаешься за дозой эндорфинов, заталкивая в себя в качестве платы ему всякое говно вроде тяжеловесной немецкой рождественской выпечки. Вся немецкая культура ориентирована на этот стержень человека - на этого гадкого тупого червя. Все немецкие практики жизни - это о том, как хорошо срать, крепко, здоровой жопой, в здоровой жопе здоровый кал, как жить, вовремя кормя своего червя, задавая ему правильный корм, и побольше.
Сегодня, ощутив прилив желания нажраться сладким, я недолго мучился: всё рачительно, медленно, поучительно я изничтожал руками и кормил унитаз. Он аж заливался от восторга журчанием и рёвом смыва, поглощая немецкую рождественскую хорошо, по правилам, сочно отлежавшуюся выпечку.
Остались ещё два штоллена, самые дорогие и сертифицированные, оставил их на следующий сеанс лечения от приступов сладкой жрачки. Её и спровоцировало то, что я недавно поел сладкого пару раз. Обычно я этого не делаю. Это как курить: потом снова хочется, если покуришь. Тело-то у нас тупое, допотопное. Со следующими штолленами думаю снять видео смешивания этой сладкой жирнятины мучной с говном и ссаками, отошлю в комбинат штолленов в Дрездене.
Доставать из красивых железных рельефных коробок, все эти бумажечки разворачивать, пропитки видеть, крошки звёздочки цукатов, апельсинов отряхать светящиеся обратно, чтобы ничего не обронить, и насрать крупным планом сверху, хорошими крепкими здоровых форм после немецкой жрачки отформованными крупными колбасами говна на них сверху.
И потом расхлестать всю плоть этих тяжёлых сладких масляных хлебов и самобытных своих говноколбас по унитазу крепкой уверенной струей мочи, сшибая слой сахарной пудры, расшибая цукаты, вымывая орехи и выбивая изюм. И месить там, в унитазе, потом сразу руками с говном. Надо ещё не забыть рвать эти сертификаты, печати, грызть их и плевать их разгрызая туда, рвать с обёрток зубами на ходу этот знатный сургуч печатей подлинности этой параши всей и туда вмешивать, вмешивать в середину этого теста в унитазе.