Детство. Травмы и защита. Продолжение
До сих пор, впрочем, многого не понимаю в том прошлом, а надо бы, прежде всего в терапевтической линии, понять. Например, как же так, что общество вокруг этого не видело? - Даже по его меркам я проявлял очень необычные вещи из избы навынос.
То есть, до школы умел читать-писать, а в школе разучился. Или: в семье ни у кого никогда в поколениях не было очков, а у меня сразу упало сильно зрение в близорукость (мой отец не верил, он уверенно думал, что я откашиваю, протестую, симулирую падение зрения, бил меня за это, долго не соглашался надеть на меня очки, исправлял зрение кулаками по голове, как старый телевизор у нас дома, и ремнём). Но, хм, педагогический эксперимент не прервали.
Или то, что я сразу стал избегать уроков физкультуры (кстати, тоже интериоризировав насилие там). И далее, уже совсем выдающиеся и видные через полгода школы, к шести годам, вещи: я вёл дневник, так вот, сразу с первого класса он стал наполняться совершенно шизофреническими секс-фантазиями, утопиями, напр., на 20 страниц описание концлагеря для мальчиков, где всех лечат от близорукости операциями на теле и регулярно всех вешают.
Мать находила эти регулярно воспроизводимые и обраставшие подробностями и иллюстрациями тексты, плевалась, трясла мне перед лицом, что это за бред, рвала, выбрасывала, иногда сразу потом садилась на пол рядом со мной, плакала или же отрешённо погружалась в состояние тоски, мути, так мне потом знакомое по себе и ставшее предметом терапии, так как оно и дошло до предела - диссоциация, выпадение в отсутствие, в анестезийную муть. Но, кажется, скрывала от отца. Он стал находить это позже, когда мне было 9 - 11, и он наблюдал уже почти бессильно на мне разрушение своих надежд на сына великого учёного, крах своих педагогических методов, и даже бил меня уже неохотно, только в приступах крайней ярости и спонтанно к 12 годам. Но он так охуевал от этих записок, когда их находил, что молчал о том, что он прочитал, и я и не знал, что он регулярно прикладывается к моим дневникам, он мог что-то оттуда лишь в ярости проболтаться, и так я однажды и понял, что он читает их.
Так вот, меня так, по наивности в шесть и в семь лет, когда всё это оформилось и как травма и как регулярность и как защитные стратегии, вдохновляли мои идеи воспитания мальчиков, я так быстро бессознательно научился интериоризировать и рационализировать насилие, что уже через неделю очередная выходка и новинка от отца вписывалась как новая глава и старательно фантазировалась и обкатывалась в мастурбации наедине с собой и с парой других похоже ебанутых мальчиков. Но пару раз меня пробивал капитальный восторг, и вот каким выносом из избы это заканчивалось три, четыре, может быть, и больше, но пока помню только эти три, раза:
1) я нарисовал большую стенгазету, красивую, со стихами своего сочинения и избранными мной цитатами из классиков, мне было семь, о воспитании, с рисунками виселиц, по периметру большого ватманского листа орнамент из мед. принадлежностей, ремней и так далее, в середине список всех двоечников и хулиганов школы, в красивой таблице, в колонке с символами их известных проделок, а в колонке справа назначенное им перевоспитание в духе моего мастурбатория - написал я анонимно, но припёр её в школу и повесил на входе у раздевалки, где все переобувались в сменную обувь;
2) этого мне было мало - скандала, шквальных пиздюлей в школе до выбитых зубов, бойкоты, срочная болезнь моей пизданутой классухи, отважившейся на пед. эксперимент (тогда начали думать вводить обучение в школе с шести лет), заслуженного учителя РСФСР, надолго, перевод в другой класс, я действительно не понимал, что же я плохого сделал, мне думалось, я страдаю за правду, я чувствовал себя героем, и вот я два раза повторил это в виде анонимной газеты, писал её печатными уже буквами, под копирку, изготовил первый раз 7 x 14 экземпляров, газета так и называлась, Семь На Четырнадцать, так как мне было семь лет, а номер школы был 14, плюс я придумал охуенную поэму в первый номер этой газеты про семерых юных гномов, которых казнили каждого за свою специфическую проделку, смертно, но потом великий Врач В Очках (кстати, я на всех Новых Годах до 12 лет сознательно и с удовольствием, ну вы уже поняли, кем я наряжался - доктором Айболитом, конечно же, отец мне сшил прекрасный халат и давал настоящий стетоскоп и всякие хромированные ужасные штуковины с работы на Ёлки чтобы ходил я) их воскрешал каждого, так вот, в первом номере газеты я призвал всех мальчиков и девочек двух девятиэтажек вокруг не выбрасывать свои школьные дневники, потому что я создал группу якобы по их поиску, и всё их враньё будет обнаружено, и их ждёт судьба этих гномов... обалденно... неделя игры, все во дворе двух домов дети и взрослые в каком-то охуении и разговоры только о моей поэме и газете, поиск автора... второй номер был изготовлен мной уже через неделю, я написал план издевательств и перевоспитания одной толстой девочки, которая жгла кота... надо отметить, что кота мы сожгли с ней вместе, упаковав его в пятилитровую банку, поставили на костёр и медленно жгли и мастурбировали друг другу, пока кот не перестал шевелиться, из него пошёл пар, наглухо скрыв его в банке в белой мути, и наглухо закрытая банка лопнула, весь процесс я фотографировал и вот как раз фотки меня и подвели, я их тайно проявил, напечатал и наклеил самые ужасные кадры в газету в каждый из 98 номеров, но, что интересно, обвинял в смерти кота только эту девочку, и на фотках была только она у костра... и вот это уже был полный транспиздос... меня сразу вычислили, так как никто больше не умел из детей двух домов фоткать, плюс девочка не выдержала и всё рассказала всем, и мой почтовый ящик был в один вечер и весь подъезд набит всеми номерами газет, отец просто впал в прострацию, мать куда-то была заблаговременно в отъезде, во дворе и в школе меня перестали трогать, просто не видели и демонстративно обходили стороной, я винил во всём эту девочку и выследив её, однажды бросил ей сильно огромный камень в голову с крыши трансформаторной будки, где она за будкой строила шалаш всегда себе и своим куклам, она там всегда одна играла в детский сад и строила дома из картона куклам, она упала в лужу, я убежал, больше не помню о ней ничего, но, скорее всего, она очухалась и была жива, но в больнице или переехала, так как вообще ноль последствий последовало и больше не помню о ней ничего, но кукол и коробок там уже не было тоже;
3) после того, как начала падать вслед за зрением и моя иммунная система на фоне всего этого ужаса, отец взялся на дому лечить мне нарывы... он думал, я копаюсь в грязном песке... грызу ногти... то есть, недисциплинированный, конечно же... хм... и он намеренно делал это максимально театрально и больно, без наркоза плюс приглашая мать держать меня во время этих вырезаний ногтевых пластин из живого мяса чтобы очистить так сказать нагноения... мать орала и визжала как дура витя я больше не могу это видеть витя отпусти его, я падал в обмороки от боли, помню судороги, когда я опять приходил в сознание, и этот безумный быстрый чик-чик маникюрных ножниц и скальпеля... так вот, я быстро интериоризировал и это, и тоже дрочил на это: мне нравилось наносить себе и сестрёнке (уже и ей, так как бойкот во дворе был нерушим и в школе с этого начиная сожжённого кота и фотодокументации наказания кота) шрамы, плюс я просил её, трёхлетнюю и потом четырёхлетнюю, душить меня шарфом и наносить мне бритвой медленные точные шрамы, я кончал от шрамов только, уже не мастурбируя генитально, только рассматривая себя или нас в зеркало, как мы играем типа в больницу, я лизал свою и её кровь, мне одуренно это нравилось играть в скорую помощь, в папу и маму. Мы потом ещё часто играли с ней в декабристов, вешали друг друга, случайно, кажется, только потому не повесились натурально, что не умели же, видимо, нормально повеситься... впрочем, я этого и боялся, что я её повешу, и тогда пиздец, меня просто убьют дома... потому, посмотрев однажды фильм советский трогательный фильм про декабристов, где Пестель или кто там во весь экран под дождём наебнулся с гнилой верёвки в лужу и был тут же помилован, я жутко завёлся от этой фантазии и вешал сестру именно так, чтобы верёвка оборвалась, к тому же это дополняло игру помилованием и раскаянием и прочей последующей ещё и игрой в каторгу и исправление-перевоспитание. Во время же повешения, с мешком на голове, моя сестра должна была молить о пощаде, я часто уже во время её нахождения на табуретке, или же всё чаще планомерно и заблаговременно писал ей приговор, перед повешением мастурбировал её, щекотал - и только вследствие своей суетливости, то есть, недисциплинированности она должна была сама соскользнуть с табуретки - и - вуаля! - подрезанная и закреплённая на отопительных трубах верёвка рвалась! и сестра, милая пухленькая девочка - падала с орбиты моих страстей на пол, максимум отделываясь шишками и парой порезов бритвой во время допроса перед повешением. Так вот: всё это видела соседка, она жила в одной комнате нашей трёхкомнатной квартиры "на подселении", тоже врач, тоже с девочкой пяти лет. Она не рассказала это моим родителям, но однажды завела меня к себе в комнату, рассказала мне, что всё это не раз уже в дверную щель в нашей детской комнате видела, и сказала, что если я хоть пальцем трону её Свету - она меня повесит не как Пестеля на гнилой верёвке, а по-настоящему.
Ну, в общем, и это ещё не всё. Но набраны и эти пункты просто за 27 минут на клавиатуре. Если, да, это разнообразить моментами успехов в школе, рассказами из двух лет, когда отец и мать расстались и весь этот кошмар закончился, когда мы жили только с мамой, пока она не додумалась поехать к нему на его зов к возрождению любви на Север, и Север, там я стал здороветь тогда, что парадоксально, когда моя реальность стала хуже, чем мои антиутопии-концлагерь в моём дневнике 1981 года, вот если всё это чередовать - наверное, при том, что пишу я крайне быстро - может быть и бестселлер выйдет, если я верно представляю. Идея меня увлекла. Прочитал твой, Таня, комментарий пару часов назад, раздумывал и решил полистать свои дневники, я же их почти все сохранил, что не уничтожили родители, я сам в ярости или по глупости или что само не растерялось в переездах... да... настолько другой мир, но теперь мне уже и чужой и понятный, и дорогой уже как свидетельство странной тяги человеческой моей детской натуры к переработке, выздоровлению, выживанию. Даже пусть и тоже в диких дублировавших брутал формах.
То есть, до школы умел читать-писать, а в школе разучился. Или: в семье ни у кого никогда в поколениях не было очков, а у меня сразу упало сильно зрение в близорукость (мой отец не верил, он уверенно думал, что я откашиваю, протестую, симулирую падение зрения, бил меня за это, долго не соглашался надеть на меня очки, исправлял зрение кулаками по голове, как старый телевизор у нас дома, и ремнём). Но, хм, педагогический эксперимент не прервали.
Или то, что я сразу стал избегать уроков физкультуры (кстати, тоже интериоризировав насилие там). И далее, уже совсем выдающиеся и видные через полгода школы, к шести годам, вещи: я вёл дневник, так вот, сразу с первого класса он стал наполняться совершенно шизофреническими секс-фантазиями, утопиями, напр., на 20 страниц описание концлагеря для мальчиков, где всех лечат от близорукости операциями на теле и регулярно всех вешают.
Мать находила эти регулярно воспроизводимые и обраставшие подробностями и иллюстрациями тексты, плевалась, трясла мне перед лицом, что это за бред, рвала, выбрасывала, иногда сразу потом садилась на пол рядом со мной, плакала или же отрешённо погружалась в состояние тоски, мути, так мне потом знакомое по себе и ставшее предметом терапии, так как оно и дошло до предела - диссоциация, выпадение в отсутствие, в анестезийную муть. Но, кажется, скрывала от отца. Он стал находить это позже, когда мне было 9 - 11, и он наблюдал уже почти бессильно на мне разрушение своих надежд на сына великого учёного, крах своих педагогических методов, и даже бил меня уже неохотно, только в приступах крайней ярости и спонтанно к 12 годам. Но он так охуевал от этих записок, когда их находил, что молчал о том, что он прочитал, и я и не знал, что он регулярно прикладывается к моим дневникам, он мог что-то оттуда лишь в ярости проболтаться, и так я однажды и понял, что он читает их.
Так вот, меня так, по наивности в шесть и в семь лет, когда всё это оформилось и как травма и как регулярность и как защитные стратегии, вдохновляли мои идеи воспитания мальчиков, я так быстро бессознательно научился интериоризировать и рационализировать насилие, что уже через неделю очередная выходка и новинка от отца вписывалась как новая глава и старательно фантазировалась и обкатывалась в мастурбации наедине с собой и с парой других похоже ебанутых мальчиков. Но пару раз меня пробивал капитальный восторг, и вот каким выносом из избы это заканчивалось три, четыре, может быть, и больше, но пока помню только эти три, раза:
1) я нарисовал большую стенгазету, красивую, со стихами своего сочинения и избранными мной цитатами из классиков, мне было семь, о воспитании, с рисунками виселиц, по периметру большого ватманского листа орнамент из мед. принадлежностей, ремней и так далее, в середине список всех двоечников и хулиганов школы, в красивой таблице, в колонке с символами их известных проделок, а в колонке справа назначенное им перевоспитание в духе моего мастурбатория - написал я анонимно, но припёр её в школу и повесил на входе у раздевалки, где все переобувались в сменную обувь;
2) этого мне было мало - скандала, шквальных пиздюлей в школе до выбитых зубов, бойкоты, срочная болезнь моей пизданутой классухи, отважившейся на пед. эксперимент (тогда начали думать вводить обучение в школе с шести лет), заслуженного учителя РСФСР, надолго, перевод в другой класс, я действительно не понимал, что же я плохого сделал, мне думалось, я страдаю за правду, я чувствовал себя героем, и вот я два раза повторил это в виде анонимной газеты, писал её печатными уже буквами, под копирку, изготовил первый раз 7 x 14 экземпляров, газета так и называлась, Семь На Четырнадцать, так как мне было семь лет, а номер школы был 14, плюс я придумал охуенную поэму в первый номер этой газеты про семерых юных гномов, которых казнили каждого за свою специфическую проделку, смертно, но потом великий Врач В Очках (кстати, я на всех Новых Годах до 12 лет сознательно и с удовольствием, ну вы уже поняли, кем я наряжался - доктором Айболитом, конечно же, отец мне сшил прекрасный халат и давал настоящий стетоскоп и всякие хромированные ужасные штуковины с работы на Ёлки чтобы ходил я) их воскрешал каждого, так вот, в первом номере газеты я призвал всех мальчиков и девочек двух девятиэтажек вокруг не выбрасывать свои школьные дневники, потому что я создал группу якобы по их поиску, и всё их враньё будет обнаружено, и их ждёт судьба этих гномов... обалденно... неделя игры, все во дворе двух домов дети и взрослые в каком-то охуении и разговоры только о моей поэме и газете, поиск автора... второй номер был изготовлен мной уже через неделю, я написал план издевательств и перевоспитания одной толстой девочки, которая жгла кота... надо отметить, что кота мы сожгли с ней вместе, упаковав его в пятилитровую банку, поставили на костёр и медленно жгли и мастурбировали друг другу, пока кот не перестал шевелиться, из него пошёл пар, наглухо скрыв его в банке в белой мути, и наглухо закрытая банка лопнула, весь процесс я фотографировал и вот как раз фотки меня и подвели, я их тайно проявил, напечатал и наклеил самые ужасные кадры в газету в каждый из 98 номеров, но, что интересно, обвинял в смерти кота только эту девочку, и на фотках была только она у костра... и вот это уже был полный транспиздос... меня сразу вычислили, так как никто больше не умел из детей двух домов фоткать, плюс девочка не выдержала и всё рассказала всем, и мой почтовый ящик был в один вечер и весь подъезд набит всеми номерами газет, отец просто впал в прострацию, мать куда-то была заблаговременно в отъезде, во дворе и в школе меня перестали трогать, просто не видели и демонстративно обходили стороной, я винил во всём эту девочку и выследив её, однажды бросил ей сильно огромный камень в голову с крыши трансформаторной будки, где она за будкой строила шалаш всегда себе и своим куклам, она там всегда одна играла в детский сад и строила дома из картона куклам, она упала в лужу, я убежал, больше не помню о ней ничего, но, скорее всего, она очухалась и была жива, но в больнице или переехала, так как вообще ноль последствий последовало и больше не помню о ней ничего, но кукол и коробок там уже не было тоже;
3) после того, как начала падать вслед за зрением и моя иммунная система на фоне всего этого ужаса, отец взялся на дому лечить мне нарывы... он думал, я копаюсь в грязном песке... грызу ногти... то есть, недисциплинированный, конечно же... хм... и он намеренно делал это максимально театрально и больно, без наркоза плюс приглашая мать держать меня во время этих вырезаний ногтевых пластин из живого мяса чтобы очистить так сказать нагноения... мать орала и визжала как дура витя я больше не могу это видеть витя отпусти его, я падал в обмороки от боли, помню судороги, когда я опять приходил в сознание, и этот безумный быстрый чик-чик маникюрных ножниц и скальпеля... так вот, я быстро интериоризировал и это, и тоже дрочил на это: мне нравилось наносить себе и сестрёнке (уже и ей, так как бойкот во дворе был нерушим и в школе с этого начиная сожжённого кота и фотодокументации наказания кота) шрамы, плюс я просил её, трёхлетнюю и потом четырёхлетнюю, душить меня шарфом и наносить мне бритвой медленные точные шрамы, я кончал от шрамов только, уже не мастурбируя генитально, только рассматривая себя или нас в зеркало, как мы играем типа в больницу, я лизал свою и её кровь, мне одуренно это нравилось играть в скорую помощь, в папу и маму. Мы потом ещё часто играли с ней в декабристов, вешали друг друга, случайно, кажется, только потому не повесились натурально, что не умели же, видимо, нормально повеситься... впрочем, я этого и боялся, что я её повешу, и тогда пиздец, меня просто убьют дома... потому, посмотрев однажды фильм советский трогательный фильм про декабристов, где Пестель или кто там во весь экран под дождём наебнулся с гнилой верёвки в лужу и был тут же помилован, я жутко завёлся от этой фантазии и вешал сестру именно так, чтобы верёвка оборвалась, к тому же это дополняло игру помилованием и раскаянием и прочей последующей ещё и игрой в каторгу и исправление-перевоспитание. Во время же повешения, с мешком на голове, моя сестра должна была молить о пощаде, я часто уже во время её нахождения на табуретке, или же всё чаще планомерно и заблаговременно писал ей приговор, перед повешением мастурбировал её, щекотал - и только вследствие своей суетливости, то есть, недисциплинированности она должна была сама соскользнуть с табуретки - и - вуаля! - подрезанная и закреплённая на отопительных трубах верёвка рвалась! и сестра, милая пухленькая девочка - падала с орбиты моих страстей на пол, максимум отделываясь шишками и парой порезов бритвой во время допроса перед повешением. Так вот: всё это видела соседка, она жила в одной комнате нашей трёхкомнатной квартиры "на подселении", тоже врач, тоже с девочкой пяти лет. Она не рассказала это моим родителям, но однажды завела меня к себе в комнату, рассказала мне, что всё это не раз уже в дверную щель в нашей детской комнате видела, и сказала, что если я хоть пальцем трону её Свету - она меня повесит не как Пестеля на гнилой верёвке, а по-настоящему.
Ну, в общем, и это ещё не всё. Но набраны и эти пункты просто за 27 минут на клавиатуре. Если, да, это разнообразить моментами успехов в школе, рассказами из двух лет, когда отец и мать расстались и весь этот кошмар закончился, когда мы жили только с мамой, пока она не додумалась поехать к нему на его зов к возрождению любви на Север, и Север, там я стал здороветь тогда, что парадоксально, когда моя реальность стала хуже, чем мои антиутопии-концлагерь в моём дневнике 1981 года, вот если всё это чередовать - наверное, при том, что пишу я крайне быстро - может быть и бестселлер выйдет, если я верно представляю. Идея меня увлекла. Прочитал твой, Таня, комментарий пару часов назад, раздумывал и решил полистать свои дневники, я же их почти все сохранил, что не уничтожили родители, я сам в ярости или по глупости или что само не растерялось в переездах... да... настолько другой мир, но теперь мне уже и чужой и понятный, и дорогой уже как свидетельство странной тяги человеческой моей детской натуры к переработке, выздоровлению, выживанию. Даже пусть и тоже в диких дублировавших брутал формах.
Click to view