29. Наши праздники
Меня всегда удивляло, что в жизни не слишком богатой праздниками эти демонстрации превращаются из праздника в повинность. И я приложил максимум усилий для того чтобы люди чувствовали, что это действительно праздник. Втроём со старшей сестрой и председателем профкома мы сформулировали необходимые условия: этот праздник не должен утомлять, никто из сотрудников не должен ощущать давление или насилие. На этом празднике должно было появляться что-то такое, чего не бывает ни в какой другой день. И после первой же демонстрации мы убедились, что эти условия необходимы и достаточны. В это время в больших городах переходили от демонстраций трудящихся к демонстрациям представителей трудящихся, и на специальном совещании заместитель председателя горисполкома сказал: «В этих столичного типа метрополиях проблема массовости не стоит - у них людей даже слишком много, и количество их лимитируется организационными возможностями органов по охране порядка. У нас, к сожалению, ситуация другая. Тем более, что май в этом году с дождём и снегом, потому что ветер дует с Трёх Братьев, людей будет трудно убедить провести полдня на холодном ветру и дожде. Есть ли у кого-нибудь какие-нибудь соображения?»
«Я не вижу проблемы, - сказал я, - Демонстрация это не кросс, здесь не нужны большие дистанции, достаточно, чтобы колонна каждой организации прошла мимо трибуны, и если людям максимально это облегчить, их не придётся уговаривать демонстрировать свою преданность международной солидарности трудящихся». «Мы все умеем произносить политические лозунги, - сказал Вдовин, - никто не сомневается, что люди преданы советской власти, вопрос в том, готовы ли они ради демонстрации этой преданности переносить трудности и неудобства». «Я думаю, что готовы, - сказал я, - я уже 4 года работаю главным врачом, и ни разу ни в ком не замечал отсутствие этой готовности». «Ну, и как по-вашему, - сказал Вдовин, - какая часть Ваших сотрудников придёт на демонстрацию?». «Я думаю, все, кроме дежурных и больных». «Ну, если это действительно будет так, - сказал Вдовин, - я скажу, что Вы меня удивили». «Меня никогда не удивляла преданность Советской власти и международной солидарности трудящихся, которую я постоянно вижу в своих сотрудниках», - сказал я. «Может, прекратим демагогию», - сказал Вдовин. «С удовольствием, - сказал Я, - в том, что я говорил, демагогии просто не было». Когда совещание закончилось, Огарков (зампред горисполкома) сказал мне: «Зря ты горком провоцируешь. А если у тебя мало людей придёт, он же от этого большое удовольствие получит». «Мне жаль, Сергей Александрович, но такого удовольствия мне Вдовину не удастся доставить.
Вся организация демонстрации была отработана ещё на ноябрьские праздники. Плакаты и лозунги, закрытые от дождя брезентом, лежали в грузовике, и каждый знал, какой плакат он понесёт. Сбор был не в начале колонны, а во дворе диспансера. Преданность Советской власти подразумевалась сама собой, и поэтому обсуждали главным образом, как лучше расставить столы во время праздничного застолья (и это застолье я тоже рассматривал как демонстрацию радостного праздничного настроения).
Люди, теснясь, влезли в автобус, место остановки автобуса мы наметили ещё в прошлом году, и метров за 300 до трибуны, в заранее обусловленном месте, колонна высыпала из автобуса. Мгновенно расхватались плакаты, а наши фронтовики задали ритм движения. Любительница стихов Луиза Марарескул через громкоговоритель призвала всех к порядку: «Кто там шагает правой? Левой, левой, левой». Интеллектуальная часть молодёжи подхватила: «Тише, ораторы, ваше слово, товарищ Маузер». С этими словами мы подошли к трибуне, Огарков погрозил мне пальцем и выдал лозунг, который следовало повторить. Организованный народ повторил эти лозунги как раз к тому моменту, когда мы подошли к месту, где ждал наш автобус. Я любовался своими людьми: всё это делалось быстро, ловко, никакую другую колонну мы не стеснили и не сбили с ноги, не задержали и не ускорили. Плакаты быстро погрузили в грузовик, и когда колонна, которая шла следом за нами, достигла трибуны, наш автобус тронулся с места. А между тем прояснилось, и хотя было прохладно, погоду уже нельзя было назвать плохой. Когда мы въехали во двор, мы увидели накрытые столы, которые успела расставить подменяя друг друга дежурная смена.
Праздник был ещё и кулинарным конкурсом. У нас были специалисты по пирогам, специалисты по заливным блюдам, по редким и невиданным салатам. Спиртные напитки не были разрешены ещё и потому, что после долгих дискуссий мы разрешили принять участие в празднестве пациентов из санаторных отделений. В утешение другим пациентам лучшими кулинарами диспансера был накрыт праздничный стол.
О том, что нужно кого-то просить прийти на демонстрацию никто не думал с самого начала, а когда пошли шарады, игры, танцы, то мысль об этом казалась нелепой. Праздник расходился, разгуливался всё шире и шире, единственное, о чём приходилось заботиться, это о том, чтобы шум не вызвал у кого-нибудь из тяжёлых пациентов эпизодов неадекватного поведения, и без всякого моего напоминания время от времени кто-то наливал стакан Сельтерской воды и провозглашал тост за международную солидарность трудящихся, Советскую власть и нерушимое единство народов. Я не спрашивал, но думаю, что это всё-таки в этом была и некоторая доля иронии. Ближе к 22 ч. столы перенесли на полянку подальше (в 22 ч. был отбой), и те люди, у которых были семьи и дела, потихоньку стали расходиться. Никто не забыл попрощаться, никто не забыл поблагодарить организаторов. Маленькие группки людей, которым нечего было делать дома, задержались ещё на часок, но, почувствовать неловкость своей особой позиции, тоже простились с организаторами. В 22:30 менялась смена и освободившиеся люди под дружный смех и «Дубинушку» внесли и расставили в обычном порядке столы, стулья и посуду. Праздник в основном кончился, и только тогда я вспомнил, что даже не сделал попытки посчитать количество людей, которые прошли перед трибуной. О том, как важно подсчитывать и записывать участников массовых мероприятий, я узнал много позже уже в Москве.
От того, какие люди что возглавляли и чем занимались, зависело мироощущение и мировоззрение человеческих масс, и никакие университеты Марксизма-Ленинизма заменить этого не могли.
«Я не вижу проблемы, - сказал я, - Демонстрация это не кросс, здесь не нужны большие дистанции, достаточно, чтобы колонна каждой организации прошла мимо трибуны, и если людям максимально это облегчить, их не придётся уговаривать демонстрировать свою преданность международной солидарности трудящихся». «Мы все умеем произносить политические лозунги, - сказал Вдовин, - никто не сомневается, что люди преданы советской власти, вопрос в том, готовы ли они ради демонстрации этой преданности переносить трудности и неудобства». «Я думаю, что готовы, - сказал я, - я уже 4 года работаю главным врачом, и ни разу ни в ком не замечал отсутствие этой готовности». «Ну, и как по-вашему, - сказал Вдовин, - какая часть Ваших сотрудников придёт на демонстрацию?». «Я думаю, все, кроме дежурных и больных». «Ну, если это действительно будет так, - сказал Вдовин, - я скажу, что Вы меня удивили». «Меня никогда не удивляла преданность Советской власти и международной солидарности трудящихся, которую я постоянно вижу в своих сотрудниках», - сказал я. «Может, прекратим демагогию», - сказал Вдовин. «С удовольствием, - сказал Я, - в том, что я говорил, демагогии просто не было». Когда совещание закончилось, Огарков (зампред горисполкома) сказал мне: «Зря ты горком провоцируешь. А если у тебя мало людей придёт, он же от этого большое удовольствие получит». «Мне жаль, Сергей Александрович, но такого удовольствия мне Вдовину не удастся доставить.
Вся организация демонстрации была отработана ещё на ноябрьские праздники. Плакаты и лозунги, закрытые от дождя брезентом, лежали в грузовике, и каждый знал, какой плакат он понесёт. Сбор был не в начале колонны, а во дворе диспансера. Преданность Советской власти подразумевалась сама собой, и поэтому обсуждали главным образом, как лучше расставить столы во время праздничного застолья (и это застолье я тоже рассматривал как демонстрацию радостного праздничного настроения).
Люди, теснясь, влезли в автобус, место остановки автобуса мы наметили ещё в прошлом году, и метров за 300 до трибуны, в заранее обусловленном месте, колонна высыпала из автобуса. Мгновенно расхватались плакаты, а наши фронтовики задали ритм движения. Любительница стихов Луиза Марарескул через громкоговоритель призвала всех к порядку: «Кто там шагает правой? Левой, левой, левой». Интеллектуальная часть молодёжи подхватила: «Тише, ораторы, ваше слово, товарищ Маузер». С этими словами мы подошли к трибуне, Огарков погрозил мне пальцем и выдал лозунг, который следовало повторить. Организованный народ повторил эти лозунги как раз к тому моменту, когда мы подошли к месту, где ждал наш автобус. Я любовался своими людьми: всё это делалось быстро, ловко, никакую другую колонну мы не стеснили и не сбили с ноги, не задержали и не ускорили. Плакаты быстро погрузили в грузовик, и когда колонна, которая шла следом за нами, достигла трибуны, наш автобус тронулся с места. А между тем прояснилось, и хотя было прохладно, погоду уже нельзя было назвать плохой. Когда мы въехали во двор, мы увидели накрытые столы, которые успела расставить подменяя друг друга дежурная смена.
Праздник был ещё и кулинарным конкурсом. У нас были специалисты по пирогам, специалисты по заливным блюдам, по редким и невиданным салатам. Спиртные напитки не были разрешены ещё и потому, что после долгих дискуссий мы разрешили принять участие в празднестве пациентов из санаторных отделений. В утешение другим пациентам лучшими кулинарами диспансера был накрыт праздничный стол.
О том, что нужно кого-то просить прийти на демонстрацию никто не думал с самого начала, а когда пошли шарады, игры, танцы, то мысль об этом казалась нелепой. Праздник расходился, разгуливался всё шире и шире, единственное, о чём приходилось заботиться, это о том, чтобы шум не вызвал у кого-нибудь из тяжёлых пациентов эпизодов неадекватного поведения, и без всякого моего напоминания время от времени кто-то наливал стакан Сельтерской воды и провозглашал тост за международную солидарность трудящихся, Советскую власть и нерушимое единство народов. Я не спрашивал, но думаю, что это всё-таки в этом была и некоторая доля иронии. Ближе к 22 ч. столы перенесли на полянку подальше (в 22 ч. был отбой), и те люди, у которых были семьи и дела, потихоньку стали расходиться. Никто не забыл попрощаться, никто не забыл поблагодарить организаторов. Маленькие группки людей, которым нечего было делать дома, задержались ещё на часок, но, почувствовать неловкость своей особой позиции, тоже простились с организаторами. В 22:30 менялась смена и освободившиеся люди под дружный смех и «Дубинушку» внесли и расставили в обычном порядке столы, стулья и посуду. Праздник в основном кончился, и только тогда я вспомнил, что даже не сделал попытки посчитать количество людей, которые прошли перед трибуной. О том, как важно подсчитывать и записывать участников массовых мероприятий, я узнал много позже уже в Москве.
От того, какие люди что возглавляли и чем занимались, зависело мироощущение и мировоззрение человеческих масс, и никакие университеты Марксизма-Ленинизма заменить этого не могли.