28. Битва в пути
Когда началась работа диспансера, я придавал, как я уже говорил, очень большое значение тому, чтобы всё, что должно быть сделано, делалось на возможно лучшем уровне. При этом не играло роли действительно ли это должно быть сделано, или просто требовалось инструкцией или распоряжениями, потому что если что-нибудь не выполнять, это невыполнение катастрофически распространялось на всю работу. Мои сотрудники не были в клинике имени Корсакова, но слушая мои рассказы о ней, они с интересом читали всё, что о ней было написано и поэтому лозунг «В диспансере не хуже, чем в клинике имени Корсакова» нашёл всеобщую поддержку. Первый из нейролептиков Chlorpromazin (под названием аминазин) к этому времени уже выпускался, хотя в количестве недостаточном для снабжения всей психиатрической сети, и когда после окончания очередной конференции психиатров Казахстана и Средней Азии по древнему обычаю устраивался банкет, а тамадой на нём был Эдуард Арминакович Бабаян, руководитель отдела психотропных средств и нелекарственного оборота наркотиков, он с кавказской широтой и обаянием принял на себя роль тамады. Профессорам он разливал армянский коньяк лично и весёлый и громогласный профессор Свядощь сказал ему: «Что Вы жмётесь, Вы же не аминазин распределяете?» Это вызвало всеобщий смех, потому что стало ясно, что аминазина в стране всё-таки меньше, чем коньяка. После моего доклада Эдуард Арминакович подошёл ко мне и сказал: «Хочешь, буду твоим научным руководителем?» «Нет, - сказал я, - для того, чтобы работать под чьим-то руководством, надо хотя бы самому понимать, что собираешься делать». Он пожал плечами и сказал: «Ну да, ты ещё молод, торопиться тебе ещё некуда». Применению аминазина было посвящено несколько докладов, на мой взгляд довольно слабеньких, поскольку вся суть их была в том, что в руках докладчика был новый препарат. Мне аминазин был нужен не для докладов. Он был эффективнее, чем инсулиновые шоки, он был значительно более щадящими, чем ЭСТ, а главное, он позволял варьировать продолжительность лечения и дозы и при правильном подборе времени и доз давал возможность существенно улучшать результаты.
Отец моей жены Дмитрий Иванович Галанов был главным бухгалтером минхимпрома, человек безукоризненно честный и принципиальный, он не сделал бы подачки своей дочери, но мне это и не было нужно. Он был умён, доброжелателен и не боялся риска. В частности, ему удалось спасти трёх человек во время «дела врачей», тасуя командировки так, что они отсутствовали всякий раз, когда органы безопасности начинали ими интересоваться. Я написал ему письмо, объяснил острую нехватку кадров на полиметаллическом комбинате и рудниках, возрастание риска возникновения психических заболеваний из-за хронического интоксикационного воздействия компонентов производства, утверждая при этом, что уже разработанная методика применения препарата позволяла предотвращать заболевание или быстро их купировать. Он отнёсся к письму серьёзно, задал по телефону несколько вопросов и сказал: «Ну, наверное, мне будет удобнее всего, чтобы ты Лену прислал в командировку, а я переговорю с директорами заводов». Время, которое потребовалось для того, чтобы аминазин оказался в диспансере, было равно времени, затраченному на транспортные перемещения.
При получении аминазина бухгалтерии заводов, выдавших этот аминазин были даны гарантийные письма, подтверждающие оплату препарата в месячный срок. Я не сомневался, что под такую редкостную добычу облздрав деньги для меня изыщет, но ситуация оказалась ещё более упрощённой. Как раз в это время минздрав СССР издал приказ о повышении нормы расходования финансовых средств на лекарственные препараты в психиатрических учреждениях. Мне ситуация была ясна. Пока не было дорогостоящих психотропных средств, на огромные загородные больницы не было смысла выделять крупные средства, ибо их было не на что тратить. Теперь психотропные препараты появились и я понимал, что увеличение ассигнований на их приобретение ставит своей целью уровнять расходы в психиатрических и в соматических больницах. Но заведующий горздравом и его главный бухгалтер восприняли приказ не как стремление выровнять расходы в соматических и психиатрических стационарах, а как стремление к приоритетному финансированию приобретения психотропных средств. Втроём мы долго сидели над сметами, пока главный бухгалтер сказал: «А ведь в туберкулёзном санатории только что повысили расходы на лекарственные средства, а средств этих у них ещё нет. Я думаю, что они не будут возражать против передачи части средств ЛПНД (Лениногорскому психоневрологическому диспансеру) так, чтобы этих денег хватило на покупку нежданного аминазина». Никто не возражал. Шефер действительно ещё не получал препараты, и в тот же день в обмен на гарантийные письма были переведены соответствующие средства. И только я один в Лениногорске понимал, что именно ЛПНД получил в полтора раза больше средств, чем любое другое психиатрическое учреждение. Однако я понимал и то, что средства туберкулёзному санаторию надо будет вернуть, и надеялся на появление ещё в этом финансовом году новых психотропных средств, которые тоже нужно будет покупать. Я позвонил начальнику ГЛАВКа лечебных учреждений Казахстана и объяснил ему ситуацию так, как она выглядела с формальной точки зрения. Он попросил перезвонить ему через полчаса и через полчаса сказал: "Пусть Щеглов со своим главным бухгалтеру пошлют телеграмму о срочном выделении этих средств для приобретения новых психотропных препаратов указать сумму в соответствие с расчётами, вытекающими из приказа. Ростислав не стал возражать, более того, он был восхищён оперативностью, с которой я получил средства непосредственно в министерстве. Через час телеграмма ушла в минздрав Казахстана, а утром следующего дня я получил АВИЗОвку на всю сумму. Теперь то обстоятельство, что ЛПНД имеет в полтора раза больше средств чем любое другое учреждение было утверждено министерством и я перестал беспокоиться по этому поводу.
Три килограмма препарата при разовой дозе 100мг проблему количества для нас решило сразу. Но мы многого ещё не знали и не умели, и, кроме того, нам нужны были аналитические весы 1-го класса. Этот последний вопрос был решён просто: мои постоянные друзья, сотрудники цеха контрольно-измерительных приборов полиметаллического комбината сказали: «Мы сегодня вечерком посмотрим, мы недавно списали 4 экземаляра таких весов. Чтоб среди 4-х экземпляров мы не нашли годных частей на один, представляется маловероятным». Они нашли эти части и ещё дали мне запасные на всякий случай, предупредив: «Вещь очень дорогая, сразу ставь на баланс, не было бы неприятностей». Но я рассудил по-другому, и решил, что пока они не находятся на балансе, а пребывают в моём личном распоряжении, с ними ничего не может случиться. Так это и было, и только уже уезжая из города 6 лет спустя, я поставил их на баланс. Другие вопросы оказались сложнее. Мы не знали, что препарат агрессивен, и что с ним можно работать только в защитных перчатках и в вытяжном шкафу. И только когда у Нади Костенко, которая занималась развешиванием и фасовкой аминазина, появились экзоматозные изменения кожи рук, мы взялись за ум. Всё те же наши друзья из цеха контрольно-измерительных приборов соорудили мощный вытяжной шкаф, достали специальные лёгкие тонкие и абсолютно непроницаемые перчатки, которые решили проблему, но Надя полгода с аминазином не работала. Это создало опыт, и когда мы сталкивались с новым препаратом, мы не довольствовались инструкциями, а длительно проверяли его в экспериментальной практике. Зато эффективность терапии у нас возросла в несколько раз. Старый мой инсулиновый опыт и наличие ЭСТ позволял вставлять эти элементы в курс аминазиновой терапии и существенно улучшать результат. Аппарата для ЭСТ у нас вначале не было. Потом в облздраве мне его одолжили на три дня и начальник цеха КИП в течение 20 минут точными скупыми движениями сделал чертежи. Я спросил "А дальше что?" Он сказал: "Тот аппарат, который вам дали в облзраве, вы можете возвращать, делать будем по этим чертежам. Только вот сверху и снизу прибору прикреплена перфорированная резиновая лента. Вам такая нужна?" "Не знаю" - сказал я. Он засмеялся и сказал: "Уверяю вас, что электротехнического смысла она не имеет". "Ну, тогда, - сказал я, - я могу без неё обойтись". Я думаю, что наш диспансер был рекордсменом по количеству сложной и точной аппаратуры, изготовленной специально для нас в цехе КИП. Резиновая лента оказалась приспособлением для крепления аппарата к голове. Мы сочли, что значительно удобнее делать это с помощью широкой ленты из эластичного полимера.
Осложнения воспринимались сотрудниками как общая беда, а ликвидация их - как общая победа. Сотрудники санаторных отделений регулярно обучались различным психотерапевтическим методам (в том числе, моему любимому - когнитивному) и неожиданно обнаружили, что «на хвосте» психофармакологической терапии психотерапия ускоряет лечение и делает результат значительно более стойким. К этому времени я решил, что пришла пора вводить трудовую терапию. И не какие-нибудь конвертики клеить, а делать полноценную продукцию, которая пользовалась бы спросом в городе.
Мы создали столярный цех. Специалисты работали в этом цеху в качестве трудовых инструкторов, и только им разрешалось работать с механическим инструментом. Завмастерскими подошёл ко мне и сказал: «Феликс Борисович, очень нужна переносная универсальная пила. Можете что-нибудь для этого придумать?» Я посоветовался со своим завхозом, который вообще не увидел проблемы. Он сказал: «Вы не имеете права покупать готовые изделия, которые не были выделены по плану на диспансер, но Вы имеете право заказывать их изготовление. Неограниченные возможности договорных работ определяются только суммой, имеющейся в Вашем распоряжении». «Володя, - сказал я ему, - Вы что, всерьёз думаете, что такой сложный агрегат можно изготовить в кустарных условиях?» «Не знаю, есть специалисты, с ними надо поговорить». Уже на следующий день он привёл ко мне двух серьёзных и вдумчивых людей, которые сказали: «К вечеру мы Вам принесём смету, а завтра начнём изготовление». Готовая пила была у меня через три дня. Номенклатура цеха колоссально расширилась: столы и стулья, грузовые лотки, а для индивидуальных и влиятельных заказчиков, строивших прекрасные дачи, мы поставляли всю необходимую столярную продукцию. Неприятность была только одна. Через несколько дней после появления пилы в диспансер пришёл помощник прокурора. «У Вас, говорят, универсальная пила появилась?» Я сказал: «Да». «А где Вы её взяли?» «Мы её заказали по договору, и нам её прекрасно изготовили». «Вы серьёзно думаете, - сказал помощник прокурора, - что такую вещь можно в кустарных условиях изготовить?» «Не знаю, - сказал я, - в этой области я не специалист, но я могу Вам дать паспортные данные людей, которые этим занимались, и с ними Вы сможете всё подробно обсудить». «Да ещё нужно понять, надо ли это», - сказал помощник прокурора и попросил принести пилу в кабинет. Сильной лупой он зафиксировал все заводские номера компонентов пилы, положил пилу на стол и достал из кармана такой же листок с заводскими номерами. «Нет, - сказал он, - не эта. Совсем другие номера. На Вашу пилу никаких заявлений не было. Значит, не краденая. Работайте». И мы продолжали работать.
Я придавал очень большое значение тому, чтобы всё, что делалось в диспансере, делалось на максимально высоком уровне, и когда минздрав СССР распорядился, чтобы в каждом медучреждении были отряды гражданской обороны, которые обязательно должны были возглавляться руководителем учреждения, я категорически возразил против всяких насмешек на эту тему. Я сказал: «Мы получили задание. Мы не знаем, кто его формулировал и каких результатов от этого ждут, может быть, даже на самом верху. Наше дело - сделать хорошо, а в остальном пусть разбираются другие». И два раза в неделю по два часа мы занимались гражданской обороной. Мои сотрудники овладели несколькими марками дозиметров, научились использовать аппарат «Жив-Мёртв» и усвоили, что реанимация на первом этапе лечебных мероприятий не проводится. Телефоны были не у всех, мы создали цепочки, которые позволяли за 4 минуты оповещать всех, у кого нет телефона. Мои коллеги смеялись, глядя на эти усилия, и говорили: «Чего, собственно, ты хочешь?» «Я хочу, - говорил я, - чтобы всё, что делается, делалось хорошо». Через полгода штаб гражданской обороны минздрава СССР и штаб гражданской обороны минздрава Казахской ССР назначили комплексную проверку готовности. Назначили внезапно, вручив программу действий накануне вечером. Поскольку мой персонал проходил проверку готовности не реже раза в месяц, распоряжение никого не смутило, но смутило меня, поскольку сбор подразделения был назначен на вокзале, и предполагалась поездка в Усть-Каменогорск, где имитировался очаг массового поражения. Уже была ночь, никто не был предупреждён, что надо будет брать с собой еду и воду. Я не знал, куда мы поедем с вокзала и как долго будет продолжаться эта командировка. Я вызвал сестру-хозяйку. Мы взломали склад, завхоз, насколько я помню, не входил в цепочку, составили акт об изъятии провизии и напитков, и опечатали склад пломбой. Сбор на вокзале, как оказалось, был назначен для многих подразделений, и московский начальник почему-то особенно заинтересовался нашим подразделением. Но подразделение было натренировано, ему легко объясняли принцип действия всех марок дозиметров, преимущества и недостатки их, и показали их действие на практике. Очень быстро прошли с аппаратом «Жив-Мёртв» через валяющуюся на земле толпу, и даже в трёх случаях провели реанимационные мероприятия, заявив, что у нас уже не осталось людей, которые в таких мероприятиях не нуждались. Человек из Москвы удивлялся всё больше и больше, и, наконец, выдал свой коронный вопрос: «Вы приедете в очаг радиационного поражения?» «Да», - говорю я. «Там поражено всё: пища, вода. Что Вы будете делать?» «Естественно, - сказал я, - я буду поить их незаражённой водой и кормить незаражённой пищей». «И где же Вы её возьмёте?» «А вот в этой машине скорой помощи, она у нас полностью загружена медикаментами, напитками и продовольствием». Он не поверил, он потребовал, чтобы я отрыл машину и тщательно обследовал её содержимое. Когда он вылез, он приказал, что бы я построил свой отряд и сказал: «От имени службы и от себя лично благодарю за отличную подготовку к гражданской обороне! Естественно, я не ограничусь устным поздравлением, такую подготовку я ещё не встречал». Отъезд в Усть-Каменогорск был отменён, подразделения в организованном порядке отбыли к местам своей дислокации, и когда мы вернулись в диспансер, я сказал: «Дорогие мои товарищи, два раза вскрывать склад нет никакого резона. Давайте посмотрим, что мы оттуда достали, и как это можно сейчас употребить». Через полчаса уже кипели чайники, раскладывались на тарелках консервы и бутерброды. Единственно, на что я наложил запрет, это на спиртные напитки, которых на складе не было, и, следовательно, не могло быть у нас.
Через две недели мы получили правительственную телеграмму, копия которой была направлена в облздравотдел и в горздравотдел, в которой отмечался высокий уровень военно-патриотической работы в Лениногорском психоневрологическом диспансере, объявлялись персональные благодарности и назначались премии. «Слушай, - сказала мне Стефа, - а как ты додумался до этого фокуса с продовольствием?» «Стефания Григорьевна, - сказал я, - мне же сказали, что меня в Усть-Каменогорск повезут. Очаг массового поражения был имитирован, но мои люди пить и есть хотели реально, я понятия не имел, на сколько всё это затянется» «А где взяли ночью продовольствие?» «Вскрыли склад» «Да, - сказала Стефа, - бандит он и есть бандит».
Отец моей жены Дмитрий Иванович Галанов был главным бухгалтером минхимпрома, человек безукоризненно честный и принципиальный, он не сделал бы подачки своей дочери, но мне это и не было нужно. Он был умён, доброжелателен и не боялся риска. В частности, ему удалось спасти трёх человек во время «дела врачей», тасуя командировки так, что они отсутствовали всякий раз, когда органы безопасности начинали ими интересоваться. Я написал ему письмо, объяснил острую нехватку кадров на полиметаллическом комбинате и рудниках, возрастание риска возникновения психических заболеваний из-за хронического интоксикационного воздействия компонентов производства, утверждая при этом, что уже разработанная методика применения препарата позволяла предотвращать заболевание или быстро их купировать. Он отнёсся к письму серьёзно, задал по телефону несколько вопросов и сказал: «Ну, наверное, мне будет удобнее всего, чтобы ты Лену прислал в командировку, а я переговорю с директорами заводов». Время, которое потребовалось для того, чтобы аминазин оказался в диспансере, было равно времени, затраченному на транспортные перемещения.
При получении аминазина бухгалтерии заводов, выдавших этот аминазин были даны гарантийные письма, подтверждающие оплату препарата в месячный срок. Я не сомневался, что под такую редкостную добычу облздрав деньги для меня изыщет, но ситуация оказалась ещё более упрощённой. Как раз в это время минздрав СССР издал приказ о повышении нормы расходования финансовых средств на лекарственные препараты в психиатрических учреждениях. Мне ситуация была ясна. Пока не было дорогостоящих психотропных средств, на огромные загородные больницы не было смысла выделять крупные средства, ибо их было не на что тратить. Теперь психотропные препараты появились и я понимал, что увеличение ассигнований на их приобретение ставит своей целью уровнять расходы в психиатрических и в соматических больницах. Но заведующий горздравом и его главный бухгалтер восприняли приказ не как стремление выровнять расходы в соматических и психиатрических стационарах, а как стремление к приоритетному финансированию приобретения психотропных средств. Втроём мы долго сидели над сметами, пока главный бухгалтер сказал: «А ведь в туберкулёзном санатории только что повысили расходы на лекарственные средства, а средств этих у них ещё нет. Я думаю, что они не будут возражать против передачи части средств ЛПНД (Лениногорскому психоневрологическому диспансеру) так, чтобы этих денег хватило на покупку нежданного аминазина». Никто не возражал. Шефер действительно ещё не получал препараты, и в тот же день в обмен на гарантийные письма были переведены соответствующие средства. И только я один в Лениногорске понимал, что именно ЛПНД получил в полтора раза больше средств, чем любое другое психиатрическое учреждение. Однако я понимал и то, что средства туберкулёзному санаторию надо будет вернуть, и надеялся на появление ещё в этом финансовом году новых психотропных средств, которые тоже нужно будет покупать. Я позвонил начальнику ГЛАВКа лечебных учреждений Казахстана и объяснил ему ситуацию так, как она выглядела с формальной точки зрения. Он попросил перезвонить ему через полчаса и через полчаса сказал: "Пусть Щеглов со своим главным бухгалтеру пошлют телеграмму о срочном выделении этих средств для приобретения новых психотропных препаратов указать сумму в соответствие с расчётами, вытекающими из приказа. Ростислав не стал возражать, более того, он был восхищён оперативностью, с которой я получил средства непосредственно в министерстве. Через час телеграмма ушла в минздрав Казахстана, а утром следующего дня я получил АВИЗОвку на всю сумму. Теперь то обстоятельство, что ЛПНД имеет в полтора раза больше средств чем любое другое учреждение было утверждено министерством и я перестал беспокоиться по этому поводу.
Три килограмма препарата при разовой дозе 100мг проблему количества для нас решило сразу. Но мы многого ещё не знали и не умели, и, кроме того, нам нужны были аналитические весы 1-го класса. Этот последний вопрос был решён просто: мои постоянные друзья, сотрудники цеха контрольно-измерительных приборов полиметаллического комбината сказали: «Мы сегодня вечерком посмотрим, мы недавно списали 4 экземаляра таких весов. Чтоб среди 4-х экземпляров мы не нашли годных частей на один, представляется маловероятным». Они нашли эти части и ещё дали мне запасные на всякий случай, предупредив: «Вещь очень дорогая, сразу ставь на баланс, не было бы неприятностей». Но я рассудил по-другому, и решил, что пока они не находятся на балансе, а пребывают в моём личном распоряжении, с ними ничего не может случиться. Так это и было, и только уже уезжая из города 6 лет спустя, я поставил их на баланс. Другие вопросы оказались сложнее. Мы не знали, что препарат агрессивен, и что с ним можно работать только в защитных перчатках и в вытяжном шкафу. И только когда у Нади Костенко, которая занималась развешиванием и фасовкой аминазина, появились экзоматозные изменения кожи рук, мы взялись за ум. Всё те же наши друзья из цеха контрольно-измерительных приборов соорудили мощный вытяжной шкаф, достали специальные лёгкие тонкие и абсолютно непроницаемые перчатки, которые решили проблему, но Надя полгода с аминазином не работала. Это создало опыт, и когда мы сталкивались с новым препаратом, мы не довольствовались инструкциями, а длительно проверяли его в экспериментальной практике. Зато эффективность терапии у нас возросла в несколько раз. Старый мой инсулиновый опыт и наличие ЭСТ позволял вставлять эти элементы в курс аминазиновой терапии и существенно улучшать результат. Аппарата для ЭСТ у нас вначале не было. Потом в облздраве мне его одолжили на три дня и начальник цеха КИП в течение 20 минут точными скупыми движениями сделал чертежи. Я спросил "А дальше что?" Он сказал: "Тот аппарат, который вам дали в облзраве, вы можете возвращать, делать будем по этим чертежам. Только вот сверху и снизу прибору прикреплена перфорированная резиновая лента. Вам такая нужна?" "Не знаю" - сказал я. Он засмеялся и сказал: "Уверяю вас, что электротехнического смысла она не имеет". "Ну, тогда, - сказал я, - я могу без неё обойтись". Я думаю, что наш диспансер был рекордсменом по количеству сложной и точной аппаратуры, изготовленной специально для нас в цехе КИП. Резиновая лента оказалась приспособлением для крепления аппарата к голове. Мы сочли, что значительно удобнее делать это с помощью широкой ленты из эластичного полимера.
Осложнения воспринимались сотрудниками как общая беда, а ликвидация их - как общая победа. Сотрудники санаторных отделений регулярно обучались различным психотерапевтическим методам (в том числе, моему любимому - когнитивному) и неожиданно обнаружили, что «на хвосте» психофармакологической терапии психотерапия ускоряет лечение и делает результат значительно более стойким. К этому времени я решил, что пришла пора вводить трудовую терапию. И не какие-нибудь конвертики клеить, а делать полноценную продукцию, которая пользовалась бы спросом в городе.
Мы создали столярный цех. Специалисты работали в этом цеху в качестве трудовых инструкторов, и только им разрешалось работать с механическим инструментом. Завмастерскими подошёл ко мне и сказал: «Феликс Борисович, очень нужна переносная универсальная пила. Можете что-нибудь для этого придумать?» Я посоветовался со своим завхозом, который вообще не увидел проблемы. Он сказал: «Вы не имеете права покупать готовые изделия, которые не были выделены по плану на диспансер, но Вы имеете право заказывать их изготовление. Неограниченные возможности договорных работ определяются только суммой, имеющейся в Вашем распоряжении». «Володя, - сказал я ему, - Вы что, всерьёз думаете, что такой сложный агрегат можно изготовить в кустарных условиях?» «Не знаю, есть специалисты, с ними надо поговорить». Уже на следующий день он привёл ко мне двух серьёзных и вдумчивых людей, которые сказали: «К вечеру мы Вам принесём смету, а завтра начнём изготовление». Готовая пила была у меня через три дня. Номенклатура цеха колоссально расширилась: столы и стулья, грузовые лотки, а для индивидуальных и влиятельных заказчиков, строивших прекрасные дачи, мы поставляли всю необходимую столярную продукцию. Неприятность была только одна. Через несколько дней после появления пилы в диспансер пришёл помощник прокурора. «У Вас, говорят, универсальная пила появилась?» Я сказал: «Да». «А где Вы её взяли?» «Мы её заказали по договору, и нам её прекрасно изготовили». «Вы серьёзно думаете, - сказал помощник прокурора, - что такую вещь можно в кустарных условиях изготовить?» «Не знаю, - сказал я, - в этой области я не специалист, но я могу Вам дать паспортные данные людей, которые этим занимались, и с ними Вы сможете всё подробно обсудить». «Да ещё нужно понять, надо ли это», - сказал помощник прокурора и попросил принести пилу в кабинет. Сильной лупой он зафиксировал все заводские номера компонентов пилы, положил пилу на стол и достал из кармана такой же листок с заводскими номерами. «Нет, - сказал он, - не эта. Совсем другие номера. На Вашу пилу никаких заявлений не было. Значит, не краденая. Работайте». И мы продолжали работать.
Я придавал очень большое значение тому, чтобы всё, что делалось в диспансере, делалось на максимально высоком уровне, и когда минздрав СССР распорядился, чтобы в каждом медучреждении были отряды гражданской обороны, которые обязательно должны были возглавляться руководителем учреждения, я категорически возразил против всяких насмешек на эту тему. Я сказал: «Мы получили задание. Мы не знаем, кто его формулировал и каких результатов от этого ждут, может быть, даже на самом верху. Наше дело - сделать хорошо, а в остальном пусть разбираются другие». И два раза в неделю по два часа мы занимались гражданской обороной. Мои сотрудники овладели несколькими марками дозиметров, научились использовать аппарат «Жив-Мёртв» и усвоили, что реанимация на первом этапе лечебных мероприятий не проводится. Телефоны были не у всех, мы создали цепочки, которые позволяли за 4 минуты оповещать всех, у кого нет телефона. Мои коллеги смеялись, глядя на эти усилия, и говорили: «Чего, собственно, ты хочешь?» «Я хочу, - говорил я, - чтобы всё, что делается, делалось хорошо». Через полгода штаб гражданской обороны минздрава СССР и штаб гражданской обороны минздрава Казахской ССР назначили комплексную проверку готовности. Назначили внезапно, вручив программу действий накануне вечером. Поскольку мой персонал проходил проверку готовности не реже раза в месяц, распоряжение никого не смутило, но смутило меня, поскольку сбор подразделения был назначен на вокзале, и предполагалась поездка в Усть-Каменогорск, где имитировался очаг массового поражения. Уже была ночь, никто не был предупреждён, что надо будет брать с собой еду и воду. Я не знал, куда мы поедем с вокзала и как долго будет продолжаться эта командировка. Я вызвал сестру-хозяйку. Мы взломали склад, завхоз, насколько я помню, не входил в цепочку, составили акт об изъятии провизии и напитков, и опечатали склад пломбой. Сбор на вокзале, как оказалось, был назначен для многих подразделений, и московский начальник почему-то особенно заинтересовался нашим подразделением. Но подразделение было натренировано, ему легко объясняли принцип действия всех марок дозиметров, преимущества и недостатки их, и показали их действие на практике. Очень быстро прошли с аппаратом «Жив-Мёртв» через валяющуюся на земле толпу, и даже в трёх случаях провели реанимационные мероприятия, заявив, что у нас уже не осталось людей, которые в таких мероприятиях не нуждались. Человек из Москвы удивлялся всё больше и больше, и, наконец, выдал свой коронный вопрос: «Вы приедете в очаг радиационного поражения?» «Да», - говорю я. «Там поражено всё: пища, вода. Что Вы будете делать?» «Естественно, - сказал я, - я буду поить их незаражённой водой и кормить незаражённой пищей». «И где же Вы её возьмёте?» «А вот в этой машине скорой помощи, она у нас полностью загружена медикаментами, напитками и продовольствием». Он не поверил, он потребовал, чтобы я отрыл машину и тщательно обследовал её содержимое. Когда он вылез, он приказал, что бы я построил свой отряд и сказал: «От имени службы и от себя лично благодарю за отличную подготовку к гражданской обороне! Естественно, я не ограничусь устным поздравлением, такую подготовку я ещё не встречал». Отъезд в Усть-Каменогорск был отменён, подразделения в организованном порядке отбыли к местам своей дислокации, и когда мы вернулись в диспансер, я сказал: «Дорогие мои товарищи, два раза вскрывать склад нет никакого резона. Давайте посмотрим, что мы оттуда достали, и как это можно сейчас употребить». Через полчаса уже кипели чайники, раскладывались на тарелках консервы и бутерброды. Единственно, на что я наложил запрет, это на спиртные напитки, которых на складе не было, и, следовательно, не могло быть у нас.
Через две недели мы получили правительственную телеграмму, копия которой была направлена в облздравотдел и в горздравотдел, в которой отмечался высокий уровень военно-патриотической работы в Лениногорском психоневрологическом диспансере, объявлялись персональные благодарности и назначались премии. «Слушай, - сказала мне Стефа, - а как ты додумался до этого фокуса с продовольствием?» «Стефания Григорьевна, - сказал я, - мне же сказали, что меня в Усть-Каменогорск повезут. Очаг массового поражения был имитирован, но мои люди пить и есть хотели реально, я понятия не имел, на сколько всё это затянется» «А где взяли ночью продовольствие?» «Вскрыли склад» «Да, - сказала Стефа, - бандит он и есть бандит».