Из воспоминаний Э.Б.Тареевой. Тоталитарная история. Продолжение.
Продолжаем публикацию воспоминаний Энгелины Борисовны Тареевой под названием "Тоталитарная история". Начало, с предисловием, опубликовано здесь . Я подумала, что ту часть ее воспоминаний Энгелины Борисовны, которая касается только ее внутреннего мира и ее личных отношений с любимым институтским преподавателем Феликса Березина Степаном Тимофеевичем, лучше читать в ее журнале. А здесь оставлю только то, что можно назвать "Воспоминания о Феликсе Борисовиче".
zewgma
День мой складывался так. Утром Степан приносил мне большое мокрое полотенце и выходил из комнаты. Полотенце было ледяное - горячей воды в общежитии ВПШ не было. Там были две умывальные комнаты на этаж, расположенные в противоположных концах коридора. Этим ледяным полотенцем я обтиралась с головы до ног, растиралась сухим полотенцем, и это был мой утренний туалет, таким же был вечерний. Потом мы завтракали, за завтраком мы уже не боялись, что меня увидят в комнате Степана.
После завтрака я ехала в город и там весь день ходила по инстанциям, оббивала пороги. Занятие это было не из приятных. Бюрократы отфутболивали меня от одного к другому. Всюду нужно было записываться на прием, всюду говорили, что запись на ближайший приемный день закончена и нужно прийти завтра или послезавтра, чтобы записаться на следующий приемный день. Потом говорили, что заявление написано неправильно, не по форме, что нужно его переписать и прийти в следующий раз. Принимали меня всюду неприветливо, сочувствия я не встретила ни разу.
(...)
"Мужицкий бог" Спас Ярое Око. 14 век, московская школа, Успенский собор.
Иллюстрация к пропущенной части текста.
Источник
Вечером я возвращалась в общежитие и отчитывалась о проделанной за день работе. В 11 Степан гасил свет, чтобы все думали, что он спит, и никому из соседей не взбрело бы в голову зайти к нему в гости. А мы, лежа в постелях, разговаривали ночи напролет. Нам было о чем поговорить. Мы оба были людьми, для которых то, что происходит в стране, в тысячи раз важнее того, что происходит с нами лично. А мы большую часть истории страны прожили врозь и теперь делились впечатлениями. Нам нужно было все обсудить с самого начала. А началом была революция. Вот мы и говорили о революции, Гражданской войне, НЭПе, коллективизации, сталинских репрессиях, в которых Степан уцелел необъяснимым чудом, и т.д. Но больше всего говорили о сегодняшнем дне, о том, как дошло до того, до чего дошло… Где мы свернули с правильного пути? Мы были уверены, что на правильном пути мы были, и нужно только на него вернуться. И 10 лет спустя, шестидесятники тоже так думали, призывали вернуться к «Ленинским нормам». Вот вернемся к этим нормам, и всё будет хорошо. Мы, кажется, не обсуждали вопрос о том, что нам не удалось построить бесклассовое общество, в стране сформировался новый привилегированный класс - бюрократия, интересы которого не совпадают с интересами народа. А если это так, то получается, что государство не служит народу, а защищает интересы бюрократии. Я точно помню, что эти мысли, страшные мысли, пришли мне в голову в 1951 году, но очевидно, что к моменту встречи со Степаном, они еще как-то не сложились в систему, я их не сформулировала для себя. Они, возможно, вообще еще были на невербальном уровне. Несмотря на эти мысли, я еще верила в социалистическое государство как в некую прогрессивную силу, верила в то, что оно будет развиваться и там, в перспективе, коммунизм. Верил в это и Степан.
Темой его диссертации была «Государство как инструмент изменения мира». Я попытаюсь объяснить, что это значит. Маркс когда-то сказал, что прежде перед философией стояла задача объяснить мир, теперь перед ней стоит задача изменить мир. Вот Степан рассматривал наше социалистическое государство как инструмент для марксового изменения мира. Сейчас это кажется смешным, но тогда было иначе. Даже мои друзья в Москве, которым я рассказывала об этой диссертации, были в восторге от темы. А эти друзья в последствии стали известными диссидентами. Вот такой путь мы прошли.
То, что я прочла из диссертации, то, что было уже написано, больше было похоже на исповедь, чем на научный труд. Но он эту работу только начал.
Мы разговаривали очень тихо. Если бы кто-нибудь услышал, что в комнате посторонний, да еще женщина, то тогда не то что диссертацию защищать, а вообще «партбилет на стол» и хорошо, если в дворники возьмут. Степан рисковал очень. Он рисковал всем, потому что работа была для него всем. А я как записная эгоистка позволяла ему рисковать. Но я это делала не для себя, а для Феликса. И Степан Феликса очень любил, так что рисковал ради него.
(Читать 2-ю часть воспоминаний Э.Б.Тареевой полностью)
В Киев из Станислава приехала Оксана Петровна - преподаватель инфекционных болезней в Станиславском мединституте. Приехала по делу, немного похожему на мое. Она писала диссертацию на тему: «Скарлатина, как вирусное заболевание». Возбудитель скарлатины не был найден, не знаю, найден ли он теперь, а вирусы тогда были в большой моде. Если помните, брат Вениамина Александровича Каверина, советский иммунолог и вирусолог (создатель советской школы медицинской вирусологии Лев Зильбер, который трижды был арестован и работал в шарашке), выдвинул тогда вирусную теорию рака, она и теперь не опровергнута.
Лев Зильбер в микробиологической лаборатории, 1922 год. В Московском университете на таком оборудовании продолжали работать и в конце 20-го века, следовательно, наверняка в 50-е годы культуры микроорганизмов выделялись и велись в похожих условиях. Газовые горелки и отдельный бокс помогают обеспечить стерильность.
Источник
Скарлатина тогда свирепствовала, и летальные исходы были тогда не редкостью. Оксана Петровна увлеченно работала и вдруг тему ей закрыли. Оказалось, что эта тема «со звездочкой» и ей занимается какой-то республиканский НИИ. Тема «со звездочкой» - приоритетная тема. И тогда был такой порядок, что разрабатывать тему мог только один научный коллектив, дублирование не допускалось. Мне это кажется неправильным, если тема важна, то пусть как можно больше народу над ней работают, скорее найдут решение, но это было жесткое правило. Оксана Петровна надеялась в Министерстве здравоохранения получить разрешение на продолжение работы над своей темой и еще она собиралась пойти в НИИ и, если получится, договориться с ними о совместной работе. Приехала она с 8-ми летним сыном, оставить мальчика было не с кем, отца у него не было. Приехав в Киев, она, как и я, тотчас разыскала Степана Тимофеевича, чтобы посоветоваться с ним, что ей делать. Разыскать его ей было легче, чем мне, в институте были его координаты. Придя в общежитие, она застала там меня. Степан ей меня представил как сестру Феликса Березина. С моим братом у нее, так же как у Степана, сложились отношения любимого учителя и любимого ученика. Феликс даже ей посвятил стихотворение, которое называлось «Туберкулёзный менингит». Все стихотворение наизусть не помню, а последние строчки были такие:
«И ко всему привычный врач сказал
Конец. Туберкулёзный менингит».
(...)
Оксане Петровне в Киеве ничего добиться не удалось. В Министерстве ее и слушать не стали, а в НИИ зав. лабораторией посмотрела все, что Оксана сделала и сказала, что она все это опубликует. Это все, что она для Оксаны может сделать и это очень щедрое предложение. А в дальнейшем, работать над темой ни самостоятельно, ни совместно с их лабораторией, Оксана не должна.
Оксана уехала, а я вернулась в общежитие ВПШ. Теперь мы действительно могли говорить шепотом, почти на ухо друг другу. И мы говорили. Иногда Степан засыпал, а я после этих разговоров долго лежала без сна и ворочала в голове трудные мысли. Часто героями этих мыслей были двое мужчин, нуждавшихся в моей помощи, Феликс и Степан. Как-то Степан сказал: «Я чувствовал ночью, как ты меня гладила, осторожно-осторожно, почти не прикасаясь, как будто тебе меня очень жалко». Так оно и было, но конечно я скрывала жалость. Кто я такая, чтобы его жалеть. Мне жалеть такого как он, это просто нахальство.
Читать 3-ю часть воспоминаний Э.Б.Тареевой полностью
(...)
На вид Степану было лет 35 и все его так воспринимали. Когда он сказал, что участвовал в Гражданской войне, я ему не поверила. Сказала: «А в Куликовской битве вы не участвовали?» Он доказал мне, что действительно участвовал в Гражданской войне, и сказал, что ему 51 год. Это меня ошеломило, я поверить в это не могла. Вдруг что-то рухнуло, что-то изменилось. Как будто обнаружилось, что Степан не тот человек, за которого я его принимала, и теперь наши отношения должны измениться. Но как?
Я обращалась с ним почти как с ровесником, а он, оказывается, ровесник моих родителей. И ведь он сказал, что считает себя учеником моего отца. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: УАМЛИН летом собирал преподавателей марксизма всех ВУЗов республики и проводил с ними занятия, что-то вроде курсов усовершенствования. Так что ученики моего отца вполне могли быть го ровесниками, а могли быть и старше его. Я как-то это не сообразила.
(...)
В Киев приехала мама. Она приехала на республиканский съезд профсоюзов. На своем заводе она была не только зав. лабораторией, но и председателем завкома, и ее включили в делегацию на этот съезд от Станиславской области. Маму поселили в одноместном номере гостиницы, и несколько дней, пока шел съезд, я жила у нее. Я познакомила маму со Степаном, и они сразу дружески сошлись, как будто знали друг друга всю жизнь. Они были похожи, сделаны из одного теста. Как-то мы втроем провели в городе чуть ли не целый день. Вместе обедали, а потом маме нужно было позвонить в Станислав, мы с ней пошли на переговорный пункт главпочтамта и там ждали разговора часа 3. Нам втроем было очень хорошо. Окружающий мир становился все более враждебным и опасным, но когда мы трое сидели лицом друг к другу и спиной к этому миру, возникало даже какое-то чувство уюта и покоя. Мы обсуждали диссертацию Степана, и мама почему-то все время над ним подтрунивала. Он сказал: «У меня в диссертации написано, что Гегель сказал…». Мама сказала: «Нет, вы посмотрите на него, у него в диссертации написано, что Гегель сказал. Значит, если бы не его диссертация, то об этом высказывании Гегеля мы бы никогда не узнали».
На мамины подтрунивания Степан не обижался, улыбался своей редкой, беззащитной улыбкой. Когда вечером прощались, мы с мамой ехали в гостиницу, а Степан в Голосеево, Степан сказал, что завтра у него дела в городе и в 15.00 часов он будет….. он назвал учреждение, где он будет и адрес. Утром мама спросила у меня, собираюсь ли я к трём часам подъехать в это учреждение. Я сказала, что не собираюсь. Мама сказала: «А он будет тебя ждать». Я сказала, что ждать он меня не будет, потому что мне там делать нечего. Мама сказала: «Тогда зачем он указал тебе так точно время и адрес?». И еще она спросила: «тебе не кажется, что он тобой увлекся?» Я сказала, что нет, не кажется. Мама спросила: «А ты им?». Я сказала, что я и подавно. Мама сказала: «Я тебе верю. В нем я не так уверена, но ничего, он справится, он человек железный.» И я не стала объяснять, что сейчас я, не железная, захотела стать и стала для него опорой. Подставила плечо и чувствую, что он на него оперся.
Мама уехала. Я провожала ее чуть ли не со слезами. И Степану жаль было с ней расставаться. Мы с ним и вдвоем как-то выживали, но, когда был еще кто-нибудь - Оксана, мама … то было как-то веселее.
Читать 4-ю часть воспоминаний Э.Б.Тареевой полностью
Продолжение следует
zewgma
День мой складывался так. Утром Степан приносил мне большое мокрое полотенце и выходил из комнаты. Полотенце было ледяное - горячей воды в общежитии ВПШ не было. Там были две умывальные комнаты на этаж, расположенные в противоположных концах коридора. Этим ледяным полотенцем я обтиралась с головы до ног, растиралась сухим полотенцем, и это был мой утренний туалет, таким же был вечерний. Потом мы завтракали, за завтраком мы уже не боялись, что меня увидят в комнате Степана.
После завтрака я ехала в город и там весь день ходила по инстанциям, оббивала пороги. Занятие это было не из приятных. Бюрократы отфутболивали меня от одного к другому. Всюду нужно было записываться на прием, всюду говорили, что запись на ближайший приемный день закончена и нужно прийти завтра или послезавтра, чтобы записаться на следующий приемный день. Потом говорили, что заявление написано неправильно, не по форме, что нужно его переписать и прийти в следующий раз. Принимали меня всюду неприветливо, сочувствия я не встретила ни разу.
(...)
"Мужицкий бог" Спас Ярое Око. 14 век, московская школа, Успенский собор.
Иллюстрация к пропущенной части текста.
Источник
Вечером я возвращалась в общежитие и отчитывалась о проделанной за день работе. В 11 Степан гасил свет, чтобы все думали, что он спит, и никому из соседей не взбрело бы в голову зайти к нему в гости. А мы, лежа в постелях, разговаривали ночи напролет. Нам было о чем поговорить. Мы оба были людьми, для которых то, что происходит в стране, в тысячи раз важнее того, что происходит с нами лично. А мы большую часть истории страны прожили врозь и теперь делились впечатлениями. Нам нужно было все обсудить с самого начала. А началом была революция. Вот мы и говорили о революции, Гражданской войне, НЭПе, коллективизации, сталинских репрессиях, в которых Степан уцелел необъяснимым чудом, и т.д. Но больше всего говорили о сегодняшнем дне, о том, как дошло до того, до чего дошло… Где мы свернули с правильного пути? Мы были уверены, что на правильном пути мы были, и нужно только на него вернуться. И 10 лет спустя, шестидесятники тоже так думали, призывали вернуться к «Ленинским нормам». Вот вернемся к этим нормам, и всё будет хорошо. Мы, кажется, не обсуждали вопрос о том, что нам не удалось построить бесклассовое общество, в стране сформировался новый привилегированный класс - бюрократия, интересы которого не совпадают с интересами народа. А если это так, то получается, что государство не служит народу, а защищает интересы бюрократии. Я точно помню, что эти мысли, страшные мысли, пришли мне в голову в 1951 году, но очевидно, что к моменту встречи со Степаном, они еще как-то не сложились в систему, я их не сформулировала для себя. Они, возможно, вообще еще были на невербальном уровне. Несмотря на эти мысли, я еще верила в социалистическое государство как в некую прогрессивную силу, верила в то, что оно будет развиваться и там, в перспективе, коммунизм. Верил в это и Степан.
Темой его диссертации была «Государство как инструмент изменения мира». Я попытаюсь объяснить, что это значит. Маркс когда-то сказал, что прежде перед философией стояла задача объяснить мир, теперь перед ней стоит задача изменить мир. Вот Степан рассматривал наше социалистическое государство как инструмент для марксового изменения мира. Сейчас это кажется смешным, но тогда было иначе. Даже мои друзья в Москве, которым я рассказывала об этой диссертации, были в восторге от темы. А эти друзья в последствии стали известными диссидентами. Вот такой путь мы прошли.
То, что я прочла из диссертации, то, что было уже написано, больше было похоже на исповедь, чем на научный труд. Но он эту работу только начал.
Мы разговаривали очень тихо. Если бы кто-нибудь услышал, что в комнате посторонний, да еще женщина, то тогда не то что диссертацию защищать, а вообще «партбилет на стол» и хорошо, если в дворники возьмут. Степан рисковал очень. Он рисковал всем, потому что работа была для него всем. А я как записная эгоистка позволяла ему рисковать. Но я это делала не для себя, а для Феликса. И Степан Феликса очень любил, так что рисковал ради него.
(Читать 2-ю часть воспоминаний Э.Б.Тареевой полностью)
В Киев из Станислава приехала Оксана Петровна - преподаватель инфекционных болезней в Станиславском мединституте. Приехала по делу, немного похожему на мое. Она писала диссертацию на тему: «Скарлатина, как вирусное заболевание». Возбудитель скарлатины не был найден, не знаю, найден ли он теперь, а вирусы тогда были в большой моде. Если помните, брат Вениамина Александровича Каверина, советский иммунолог и вирусолог (создатель советской школы медицинской вирусологии Лев Зильбер, который трижды был арестован и работал в шарашке), выдвинул тогда вирусную теорию рака, она и теперь не опровергнута.
Лев Зильбер в микробиологической лаборатории, 1922 год. В Московском университете на таком оборудовании продолжали работать и в конце 20-го века, следовательно, наверняка в 50-е годы культуры микроорганизмов выделялись и велись в похожих условиях. Газовые горелки и отдельный бокс помогают обеспечить стерильность.
Источник
Скарлатина тогда свирепствовала, и летальные исходы были тогда не редкостью. Оксана Петровна увлеченно работала и вдруг тему ей закрыли. Оказалось, что эта тема «со звездочкой» и ей занимается какой-то республиканский НИИ. Тема «со звездочкой» - приоритетная тема. И тогда был такой порядок, что разрабатывать тему мог только один научный коллектив, дублирование не допускалось. Мне это кажется неправильным, если тема важна, то пусть как можно больше народу над ней работают, скорее найдут решение, но это было жесткое правило. Оксана Петровна надеялась в Министерстве здравоохранения получить разрешение на продолжение работы над своей темой и еще она собиралась пойти в НИИ и, если получится, договориться с ними о совместной работе. Приехала она с 8-ми летним сыном, оставить мальчика было не с кем, отца у него не было. Приехав в Киев, она, как и я, тотчас разыскала Степана Тимофеевича, чтобы посоветоваться с ним, что ей делать. Разыскать его ей было легче, чем мне, в институте были его координаты. Придя в общежитие, она застала там меня. Степан ей меня представил как сестру Феликса Березина. С моим братом у нее, так же как у Степана, сложились отношения любимого учителя и любимого ученика. Феликс даже ей посвятил стихотворение, которое называлось «Туберкулёзный менингит». Все стихотворение наизусть не помню, а последние строчки были такие:
«И ко всему привычный врач сказал
Конец. Туберкулёзный менингит».
(...)
Оксане Петровне в Киеве ничего добиться не удалось. В Министерстве ее и слушать не стали, а в НИИ зав. лабораторией посмотрела все, что Оксана сделала и сказала, что она все это опубликует. Это все, что она для Оксаны может сделать и это очень щедрое предложение. А в дальнейшем, работать над темой ни самостоятельно, ни совместно с их лабораторией, Оксана не должна.
Оксана уехала, а я вернулась в общежитие ВПШ. Теперь мы действительно могли говорить шепотом, почти на ухо друг другу. И мы говорили. Иногда Степан засыпал, а я после этих разговоров долго лежала без сна и ворочала в голове трудные мысли. Часто героями этих мыслей были двое мужчин, нуждавшихся в моей помощи, Феликс и Степан. Как-то Степан сказал: «Я чувствовал ночью, как ты меня гладила, осторожно-осторожно, почти не прикасаясь, как будто тебе меня очень жалко». Так оно и было, но конечно я скрывала жалость. Кто я такая, чтобы его жалеть. Мне жалеть такого как он, это просто нахальство.
Читать 3-ю часть воспоминаний Э.Б.Тареевой полностью
(...)
На вид Степану было лет 35 и все его так воспринимали. Когда он сказал, что участвовал в Гражданской войне, я ему не поверила. Сказала: «А в Куликовской битве вы не участвовали?» Он доказал мне, что действительно участвовал в Гражданской войне, и сказал, что ему 51 год. Это меня ошеломило, я поверить в это не могла. Вдруг что-то рухнуло, что-то изменилось. Как будто обнаружилось, что Степан не тот человек, за которого я его принимала, и теперь наши отношения должны измениться. Но как?
Я обращалась с ним почти как с ровесником, а он, оказывается, ровесник моих родителей. И ведь он сказал, что считает себя учеником моего отца. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: УАМЛИН летом собирал преподавателей марксизма всех ВУЗов республики и проводил с ними занятия, что-то вроде курсов усовершенствования. Так что ученики моего отца вполне могли быть го ровесниками, а могли быть и старше его. Я как-то это не сообразила.
(...)
В Киев приехала мама. Она приехала на республиканский съезд профсоюзов. На своем заводе она была не только зав. лабораторией, но и председателем завкома, и ее включили в делегацию на этот съезд от Станиславской области. Маму поселили в одноместном номере гостиницы, и несколько дней, пока шел съезд, я жила у нее. Я познакомила маму со Степаном, и они сразу дружески сошлись, как будто знали друг друга всю жизнь. Они были похожи, сделаны из одного теста. Как-то мы втроем провели в городе чуть ли не целый день. Вместе обедали, а потом маме нужно было позвонить в Станислав, мы с ней пошли на переговорный пункт главпочтамта и там ждали разговора часа 3. Нам втроем было очень хорошо. Окружающий мир становился все более враждебным и опасным, но когда мы трое сидели лицом друг к другу и спиной к этому миру, возникало даже какое-то чувство уюта и покоя. Мы обсуждали диссертацию Степана, и мама почему-то все время над ним подтрунивала. Он сказал: «У меня в диссертации написано, что Гегель сказал…». Мама сказала: «Нет, вы посмотрите на него, у него в диссертации написано, что Гегель сказал. Значит, если бы не его диссертация, то об этом высказывании Гегеля мы бы никогда не узнали».
На мамины подтрунивания Степан не обижался, улыбался своей редкой, беззащитной улыбкой. Когда вечером прощались, мы с мамой ехали в гостиницу, а Степан в Голосеево, Степан сказал, что завтра у него дела в городе и в 15.00 часов он будет….. он назвал учреждение, где он будет и адрес. Утром мама спросила у меня, собираюсь ли я к трём часам подъехать в это учреждение. Я сказала, что не собираюсь. Мама сказала: «А он будет тебя ждать». Я сказала, что ждать он меня не будет, потому что мне там делать нечего. Мама сказала: «Тогда зачем он указал тебе так точно время и адрес?». И еще она спросила: «тебе не кажется, что он тобой увлекся?» Я сказала, что нет, не кажется. Мама спросила: «А ты им?». Я сказала, что я и подавно. Мама сказала: «Я тебе верю. В нем я не так уверена, но ничего, он справится, он человек железный.» И я не стала объяснять, что сейчас я, не железная, захотела стать и стала для него опорой. Подставила плечо и чувствую, что он на него оперся.
Мама уехала. Я провожала ее чуть ли не со слезами. И Степану жаль было с ней расставаться. Мы с ним и вдвоем как-то выживали, но, когда был еще кто-нибудь - Оксана, мама … то было как-то веселее.
Читать 4-ю часть воспоминаний Э.Б.Тареевой полностью
Продолжение следует