1050. Личное отступление. 2
Я буду писать в личном отступлении и о своих студенческих годах, и о своей работе после окончания института. Но сегодня я пишу о другом.
Смерть и воскрешение
Я не собирался умирать и воскресать. Еще в «Жаре» я писал:
Тот, кто дожил один до глубоких морщин,
До серых седин, до сплошных седин,
Тот сумеет уйти один.
К сожалению, мне не дали такой возможности.
Однако, как известно, сослагательное наклонение по отношению к прошлому бессмысленно, и я живу в той ситуации, в которой я оказался после того, как 7 ноября возвратился из стационара домой. Возможно, я повторяюсь, но я продолжу эту мысль. Сразу же после того как я оказался дома, я письменно оформил свой от новой госпитализации независимо от того, как будет меняться мое состояние, и все, кто имеет со мной дело, включая мою дочь, Наташу zewgma и тех медицинских сестер, которые сейчас обеспечивают наблюдение за мной, с этим отказом ознакомлены.
Я вновь собираюсь встретиться с Ионом Дегеном. Я поеду на эту встречу в машине «скорой помощи» корпорации «Семейная медицина» и перед отъездом вручу врачу копию моего отказа от госпитализации.
Я уже писал, что за 40 дней моего отсутствия читаемость журнала упала вдвое, а число активных моих корреспондентов сократилось с 40 до 15. Я не считаю нужным устанавливать прямую связь с теми, кто перестал быть моим активным читателем. Я могу писать только в журнале, который мои прежние взаимные друзья теперь не читают.
Появляются новые читатели. И за то непредсказуемое время, которое мне отпущено, количество моих активных корреспондентов вновь возрастет.
Этот маленький кусочек личного отступления я сегодня опубликую в журнале.
Я глубоко сожалею, что понятные, но противозаконные с точки зрения законодательства Европейского союза действия моей дочери и моей постоянной сотрудницы в журнале Натальи Ивановой (zewgma) привели меня к ненужному мне воскрешению, к той ситуации, о которой я еще раньше писал в той же «Жаре»:
Два года страданий? Зачем они?
Я лучше счет поведу на дни,
Но мои это будут дни.
Однако история не знает сослагательного наклонения. В мире, в котором я оказался, несмотря на то, каково теперь мое тело, я продолжаю вести журнал, и корреспонденции, которые я получаю из широкого мира, дают мне чувство, что я в этом мире еще присутствую. Вероятно, этим и следует закончить этот раздел моего личного отступления.
Мое восприятие нынешней ситуации
Я далек от идеализации советского строя. Но в Советском Союзе существовала наука, существовала промышленность, существовал интерес к изучению далеких окраин и к психологическим исследованиям, с которыми была связана кадровая политика важных для государства (тогда оно существовала) областях. В качестве примера я могу привести мои экспедиции, мои исследования в европейских полярных районах, в гражданской авиации и в научно-исследовательских организациях, ведущих исследования, имеющие оборонное значение и значение для общегосударственной политики. Отчеты об этих экспедициях и исследованиях тогда я направлял моим кураторам в Совете министров, Госплане и официально - в Государственный комитет по науке и технике и руководителям существовавшей тогда программы «Отчизна». Вряд ли кто-нибудь интересовался результатами этих исследований во властных структурах территории, ныне именуемой Россией.
Здесь мне хотелось бы вспомнить, как во время прогулки по довольно большому парку, примыкающему к Проспекту Вернадского, к нам с Еленой Дмитриевной подошла женщина, которая сказала, что она участник социологического исследования, и задала мне ряд вопросов. Полагаю, что для упомянутого социологического исследования эти вопросы были стандартными.
Она спросила меня, как я оцениваю те изменения государственного строя, которые произошли в постсоветский период. Мне предоставлялся выбор из четырех вариантов: положительно, скорее положительно, скорее отрицательно, отрицательно. Естественно, что я выбрал «отрицательно».
«Назовите причины такой оценки». И я процитировал высказывание руководителя Научного центра сердечно-сосудистой хирургии имени А. Н. Бакулева профессора Бокерии: «За постсоветские годы мы ничего не приобрели, а все, что имели, потеряли».
«Ваше собственное имущественное положение, - спросила женщина, - за постсоветское время улучшилось, осталось прежним, ухудшилось?» И я сказал: «Улучшилось».
«Изменение вашего собственного имущественного положения влияет на вашу общую оценку изменения государственного строя?» - «Нет», - ответил я.
Елена Дмитриевна на ее вопросы отвечать отказалась и сказала при этом: «Если у меня и есть какие-то разногласии с моим мужем, они не представляют интереса для социологических исследований».
Ко времени этого разговора моя лаборатория уже прекратила свое существование. Я оставался профессором кафедры психиатрии и медицинской психологии, но отнюдь не профессорская зарплата обуславливала мою материальную обеспеченность. Я работал в качестве консультанта по психологическим вопросам в международной небанковской финансовой корпорации, а ко времени этой беседы уже был главным консультантом по психологическим аспектам кадровой политики в корпорации «Консультант». Консультант в «Консультанте» - звучит как тавтология, но так было тогда. И тогда же я подготовил для продолжения этой работы корпорации «Консультант» трех бывших сотрудниц моей лаборатории (Антонина Болеславовна Юзвяк называет их девочками, хотя младшей из них скоро будет 60).
В Советском Союзе читали мои экспертные отчеты. Другое дело, что мнение экспертов далеко не всегда принималось во внимание (даже тогда, когда я экспертом считался уже официально). Но все-таки я почувствовал духовную близость к своей читательнице, которая писала мне уже из Израиля: “Мы все отпуска проводили в путешествиях, добирались даже до Камчатки, откуда был родом мой муж, а страна была такая огромная и такая своя”.
Республики стали независимыми, и даже мои друзья из Эстонии, где я ежегодно читал курс лекций в Тартуском университете, вдруг забыли о моем существовании. Советский Союз был моей родиной, и что бы о нем ни говорить, я как родину его и воспринимал. После того, как он распался, я живу без родины, но до смерти Елены Дмитриевны моей родиной был мой дом.
Вчера Антонина Болеславовна Юзвяк вспоминала, что в лаборатории я говорил: “Болезнь - не основание для того, чтобы не работать. Только смерть освобождает ставку”. И не только декларировал это, но и вел себя таким же образом. У меня не бывало так называемых больничных листов, и что такое лечебное пособие, я узнал уже тогда, когда в возрасте 85 лет был госпитализирован в отделение реанимации и интенсивной терапии (напоминаю, что это было сделано после того, как я потерял сознание). Впрочем, к тому времени я уже числился пенсионером, никаких больничных листов не оформлял, и лечебное пособие мне выделила все та же корпорация «Консультант».
На территории независимой Украины я был только один раз. Я приезжал туда по приглашению Нафтогаза, и администратор гостиницы (хорошей гостиницы, на фасаде которой красовались три звезды, а где-нибудь в Германии она бы числилась по крайней мере четырехзвездочной) высокомерно сказала мне: «У вас, наверное, рубли. Вон напротив бюро обмена, поменяйте эти ваши рубли на гривны». «Я не выезжаю на территорию других государств с рублями, - сказал я. - У меня нет рублей, только доллары». И спросил: «А доллары менять нужно?» «Нет, - сказали мне, - доллары давайте так».
Водитель такси, на котором я доехал до гостиницы, был готов принять и рубли, но долларам обрадовался больше.
Больше на территории независимой Украины я не бывал.
Я жил на территории Украины, вначале Восточной, а потом Западной, в возрасте с четырех до двадцати двух с половиной лет, за исключением четырех лет эвакуации.
Я вполне солидарен со словами журналиста, который еще перед провозглашением независимости Украины уехал с Украины в Англию. А сейчас он говорит: «Я люблю Украину, хотя не приемлю, а порой и ненавижу возникшее там государство. Как можно любить Украину и так относиться к ее государству? Вероятно, это возможно потому, что теперь я не живу на Украине и знаю, что больше никогда жить там не буду». Я вполне разделяю это мнение. Просто слово «ненавижу» для меня слишком эмоционально. Особенности моей личности исключают ненависть как понятие. Во всем остальном я чувствую то же. Я знаю, что люблю Украину и что категорически не приемлю созданное там нацистское государство.
Разумеется, я люблю и Россию. Хотя, в отличие от советского времени, у меня нет личных контактов с теми, кто осуществляет власть на территории, именуемой Россией.
Это было короткое отступление от «Личного отступления», и в продолжении своего личного отступления я напишу об окончании своих студенческих лет, о своей последующей работе, вероятно, в значительной степени повторяя уже опубликованные воспоминания.
Продолжение следует
Смерть и воскрешение
Я не собирался умирать и воскресать. Еще в «Жаре» я писал:
Тот, кто дожил один до глубоких морщин,
До серых седин, до сплошных седин,
Тот сумеет уйти один.
К сожалению, мне не дали такой возможности.
Однако, как известно, сослагательное наклонение по отношению к прошлому бессмысленно, и я живу в той ситуации, в которой я оказался после того, как 7 ноября возвратился из стационара домой. Возможно, я повторяюсь, но я продолжу эту мысль. Сразу же после того как я оказался дома, я письменно оформил свой от новой госпитализации независимо от того, как будет меняться мое состояние, и все, кто имеет со мной дело, включая мою дочь, Наташу zewgma и тех медицинских сестер, которые сейчас обеспечивают наблюдение за мной, с этим отказом ознакомлены.
Я вновь собираюсь встретиться с Ионом Дегеном. Я поеду на эту встречу в машине «скорой помощи» корпорации «Семейная медицина» и перед отъездом вручу врачу копию моего отказа от госпитализации.
Я уже писал, что за 40 дней моего отсутствия читаемость журнала упала вдвое, а число активных моих корреспондентов сократилось с 40 до 15. Я не считаю нужным устанавливать прямую связь с теми, кто перестал быть моим активным читателем. Я могу писать только в журнале, который мои прежние взаимные друзья теперь не читают.
Появляются новые читатели. И за то непредсказуемое время, которое мне отпущено, количество моих активных корреспондентов вновь возрастет.
Этот маленький кусочек личного отступления я сегодня опубликую в журнале.
Я глубоко сожалею, что понятные, но противозаконные с точки зрения законодательства Европейского союза действия моей дочери и моей постоянной сотрудницы в журнале Натальи Ивановой (zewgma) привели меня к ненужному мне воскрешению, к той ситуации, о которой я еще раньше писал в той же «Жаре»:
Два года страданий? Зачем они?
Я лучше счет поведу на дни,
Но мои это будут дни.
Однако история не знает сослагательного наклонения. В мире, в котором я оказался, несмотря на то, каково теперь мое тело, я продолжаю вести журнал, и корреспонденции, которые я получаю из широкого мира, дают мне чувство, что я в этом мире еще присутствую. Вероятно, этим и следует закончить этот раздел моего личного отступления.
Мое восприятие нынешней ситуации
Я далек от идеализации советского строя. Но в Советском Союзе существовала наука, существовала промышленность, существовал интерес к изучению далеких окраин и к психологическим исследованиям, с которыми была связана кадровая политика важных для государства (тогда оно существовала) областях. В качестве примера я могу привести мои экспедиции, мои исследования в европейских полярных районах, в гражданской авиации и в научно-исследовательских организациях, ведущих исследования, имеющие оборонное значение и значение для общегосударственной политики. Отчеты об этих экспедициях и исследованиях тогда я направлял моим кураторам в Совете министров, Госплане и официально - в Государственный комитет по науке и технике и руководителям существовавшей тогда программы «Отчизна». Вряд ли кто-нибудь интересовался результатами этих исследований во властных структурах территории, ныне именуемой Россией.
Здесь мне хотелось бы вспомнить, как во время прогулки по довольно большому парку, примыкающему к Проспекту Вернадского, к нам с Еленой Дмитриевной подошла женщина, которая сказала, что она участник социологического исследования, и задала мне ряд вопросов. Полагаю, что для упомянутого социологического исследования эти вопросы были стандартными.
Она спросила меня, как я оцениваю те изменения государственного строя, которые произошли в постсоветский период. Мне предоставлялся выбор из четырех вариантов: положительно, скорее положительно, скорее отрицательно, отрицательно. Естественно, что я выбрал «отрицательно».
«Назовите причины такой оценки». И я процитировал высказывание руководителя Научного центра сердечно-сосудистой хирургии имени А. Н. Бакулева профессора Бокерии: «За постсоветские годы мы ничего не приобрели, а все, что имели, потеряли».
«Ваше собственное имущественное положение, - спросила женщина, - за постсоветское время улучшилось, осталось прежним, ухудшилось?» И я сказал: «Улучшилось».
«Изменение вашего собственного имущественного положения влияет на вашу общую оценку изменения государственного строя?» - «Нет», - ответил я.
Елена Дмитриевна на ее вопросы отвечать отказалась и сказала при этом: «Если у меня и есть какие-то разногласии с моим мужем, они не представляют интереса для социологических исследований».
Ко времени этого разговора моя лаборатория уже прекратила свое существование. Я оставался профессором кафедры психиатрии и медицинской психологии, но отнюдь не профессорская зарплата обуславливала мою материальную обеспеченность. Я работал в качестве консультанта по психологическим вопросам в международной небанковской финансовой корпорации, а ко времени этой беседы уже был главным консультантом по психологическим аспектам кадровой политики в корпорации «Консультант». Консультант в «Консультанте» - звучит как тавтология, но так было тогда. И тогда же я подготовил для продолжения этой работы корпорации «Консультант» трех бывших сотрудниц моей лаборатории (Антонина Болеславовна Юзвяк называет их девочками, хотя младшей из них скоро будет 60).
В Советском Союзе читали мои экспертные отчеты. Другое дело, что мнение экспертов далеко не всегда принималось во внимание (даже тогда, когда я экспертом считался уже официально). Но все-таки я почувствовал духовную близость к своей читательнице, которая писала мне уже из Израиля: “Мы все отпуска проводили в путешествиях, добирались даже до Камчатки, откуда был родом мой муж, а страна была такая огромная и такая своя”.
Республики стали независимыми, и даже мои друзья из Эстонии, где я ежегодно читал курс лекций в Тартуском университете, вдруг забыли о моем существовании. Советский Союз был моей родиной, и что бы о нем ни говорить, я как родину его и воспринимал. После того, как он распался, я живу без родины, но до смерти Елены Дмитриевны моей родиной был мой дом.
Вчера Антонина Болеславовна Юзвяк вспоминала, что в лаборатории я говорил: “Болезнь - не основание для того, чтобы не работать. Только смерть освобождает ставку”. И не только декларировал это, но и вел себя таким же образом. У меня не бывало так называемых больничных листов, и что такое лечебное пособие, я узнал уже тогда, когда в возрасте 85 лет был госпитализирован в отделение реанимации и интенсивной терапии (напоминаю, что это было сделано после того, как я потерял сознание). Впрочем, к тому времени я уже числился пенсионером, никаких больничных листов не оформлял, и лечебное пособие мне выделила все та же корпорация «Консультант».
На территории независимой Украины я был только один раз. Я приезжал туда по приглашению Нафтогаза, и администратор гостиницы (хорошей гостиницы, на фасаде которой красовались три звезды, а где-нибудь в Германии она бы числилась по крайней мере четырехзвездочной) высокомерно сказала мне: «У вас, наверное, рубли. Вон напротив бюро обмена, поменяйте эти ваши рубли на гривны». «Я не выезжаю на территорию других государств с рублями, - сказал я. - У меня нет рублей, только доллары». И спросил: «А доллары менять нужно?» «Нет, - сказали мне, - доллары давайте так».
Водитель такси, на котором я доехал до гостиницы, был готов принять и рубли, но долларам обрадовался больше.
Больше на территории независимой Украины я не бывал.
Я жил на территории Украины, вначале Восточной, а потом Западной, в возрасте с четырех до двадцати двух с половиной лет, за исключением четырех лет эвакуации.
Я вполне солидарен со словами журналиста, который еще перед провозглашением независимости Украины уехал с Украины в Англию. А сейчас он говорит: «Я люблю Украину, хотя не приемлю, а порой и ненавижу возникшее там государство. Как можно любить Украину и так относиться к ее государству? Вероятно, это возможно потому, что теперь я не живу на Украине и знаю, что больше никогда жить там не буду». Я вполне разделяю это мнение. Просто слово «ненавижу» для меня слишком эмоционально. Особенности моей личности исключают ненависть как понятие. Во всем остальном я чувствую то же. Я знаю, что люблю Украину и что категорически не приемлю созданное там нацистское государство.
Разумеется, я люблю и Россию. Хотя, в отличие от советского времени, у меня нет личных контактов с теми, кто осуществляет власть на территории, именуемой Россией.
Это было короткое отступление от «Личного отступления», и в продолжении своего личного отступления я напишу об окончании своих студенческих лет, о своей последующей работе, вероятно, в значительной степени повторяя уже опубликованные воспоминания.
Продолжение следует