74. Начало экспедиционной эры. Правополушарное мышление чукотского мальчика.
Вторым человеком, которого я посетил в тот день был главный врач Магаданской областной психиатрической больницы Валерий Фёдорович Калачёв. Больница произвела на меня хорошее впечатление, едва я вошёл в кабинет Калачёва, потому что на журнальном столике лежало несколько книг и среди них - все наши тесты и наши публикации, которые Калачёв считал полезными для исследования народов Севера. Он встретил меня радостно, на вопрос о происхождении материалов, которые лежали на его столике, он сказал: «Пути распространения материалов неисповедимы. Я знаю, что эти получены мною из Хабаровска, а как они попали в Хабаровск, я не знаю».
Он с гордостью показывал мне свою действительно ухоженную больницу, у него были сходные с моими подходы к минимизации насильственных действий в отношении больных. Такой подход, как и у меня в Лениногорском диспансере, вызывал положительное к Калачёву отношение не только внутри больницы, но и вне её. Он лично общался с большим количеством пациентов, совершая то, что он называл «малыми обходами» - когда вместе с лечащим врачом они детально разбирались в проблемах каждого человека, находившегося в этой палате. Но если человек говорил, что он не хочет говорить при лечащем враче, а хочет говорить только с Калачёвым, он никогда не получал отказа. Трудотерапии Калачёв также как и я придавал существенное значение, но в силу специфики расположения больницы на 23-м километре Колымской трассы, он не стал строить столярные мастерские, а предпочёл сельскохозяйственный подход. У него была свиноферма, у него были олени и растениеводческий сектор, который удовлетворял потребности больницы во время практически вечной здесь зимы. Он с гордостью угощал меня тепличными помидорами и тепличными огурцами, которые действительно трудно было по вкусу отличить от грунтовых. Это улучшало возможность разнообразить диету пациентов, а кроме того, вызвало у них чувство гордости, что они в хозяйственной деятельности сумели обойти учреждения, где работают здоровые.
Хозяйственные увлечения Калачёва были, всё-таки, на втором плане и главным для него была его работа, его пациенты, которым он отдавал максимум времени, к некотором давним пациентам он был искренне привязан. Всё это сильно напоминало мне Лениногорский диспансер, но с той разницей, что здесь почти не велась научно-исследовательская работа. Было ещё одно сходство, жена Валерия Фёдоровича была детским психиатром и беседы в часы досуга в основном не отрывались от профессиональных вопросов.
Эту поездку мы рассматривали главным образом как командировку для согласования плана дальнейшей работы. И всё же, это была уже экспедиция, поскольку мы проехали по будущим местам исследований от Магадана и Олы до Талой (через Атку и Палатку). И в тот же раз мы впервые выехали на Чукотку, хотя не проехали дальше её столицы Анадыря. Но, поскольку нас было четверо, мы успели опробовать методы исследования, организационные формы работы и, как всегда, всё время, когда мы не были очень заняты, нас привлекали к различным консультациям. Об одной из них я хочу здесь рассказать, потому что она сразу показала, как отличается переработка информации у чукчей (она была в основном правополушарная, образная) от переработки информации пришлым населением, которое как и основная популяция в СССР, было левополушарным (т.е. перерабатывала информацию путём вербально-логическим). Одна из консультаций демонстрирует это различие очень наглядно.
В школах Чукотки, которые в основном были школами-интернатами, поскольку должны были собирать детей с большого пространства, не было специальных учебников, которые учитывали бы эту особенность переработки информации чукчами. Те из них, которые вообще имели более высокий уровень интеллекта, могли учиться в таких условиях, потому, что хотя правое полушарие давало им больший объём информации, левое полушарие было достаточно развито, чтобы решать левополушарные задачи. Те же из учащихся, которые были высокоодаренны только правополушарно, при решении задач вербально-логических могли испытывать серьёзные затруднения. В этих случаях они нередко признавались умственно отсталыми и их переводили в школы для умственно отсталых детей, где главной задачей школы было дать профессию.
Любовь Петровна, жена Калачёва и детский психиатр, имела всего один голос в комиссии по решению вопроса о наличии или отсутствии умственной отсталости. Поэтому наш приезд непосредственно после последнего такого решения комиссии её чрезвычайно обрадовал, а Калачёв, как главный психиатр области, попросил нас провести консультацию ребёнка, о котором шла речь. Это был 11-летий мальчик, который не смог преодолеть порога 3 класса и хотя он был потомственным оленеводом, направлен он был во вспомогательную школу для изучения профессии жестянщика. Через месяц после помещения в школу он сбежал из неё и пошёл в свою находящуюся за 300 км бригаду. А родители были обязаны сообщить о его появлении, чтобы он не считался без вести пропавшим.
Его вернули во вспомогательную школу, хотя он совершенно откровенно говорил, что он учиться там не хочет, не будет, что жестянщиком ему быть не интересно, что он просто, наверное, пойдёт не в свою бригаду, где его легко обнаружить, а в какую-нибудь соседнюю, где не было людей, обязанных сообщить о его появлении. Возможно, что некоторые его интеллектуальные затруднения были связаны с запущенными аденоидами, которые ещё до нашего отъезда под интенсивным давлением на органы народного образования были удалены. Когда я с Еленой Дмитриевой и Любовь Петровной беседовал с мальчиком, он производил впечатление вполне адекватного, если не считать того, что он постоянно сморкался.
Для оценки его интеллектуальных способностей для нас было важным подробно расспросить его об обстоятельствах его побега. Он подтвердил, что учиться профессии жестянщика ему было скучно, что он очень хорошо умел управляться с оленями в свои 11 лет, и что если уж его не хотят обучать в обычной школе, что тоже казалось ему несправедливым, то пусть создадут такие вспомогательные школы для оленеводов, оленеводы на Чукотке нужнее, чем жестянщики.
- А как ты полагал, сколько дней у тебя займёт пусть до бригады?
- Я не полагал, я знал, что примерно 6 дней
- Откуда ж ты знал это?
- Оттуда же, откуда и дорогу к бригаде. Когда нас везли в эту школу на вертолёте, я всё время наблюдал тундру
- И что это тебе давало?
- Я знал, куда мне идти и сколько примерно продлится путь.
- Но ведь тундра везде одинаковая…
И тогда мальчик посмотрел на меня с откровенным презрением и сказал:
- Тундра везде разная.
- И как же ты собирал продукты?
- У нас можно было по желанию заменять обед сухим пайком. Половины этого сухого пайка мне хватало, чтобы быть сытым, а вторую половину я откладывал в мешок. Для перестраховки я собрал себе продуктов не на 6, а на 8 дней, и вечером, когда все готовились ко сну, я встал на лыжи перед сном прогуляться. Отбой прошёл нормально, и мне рассказывали, что хватились меня только утром.
- Ты шёл и ночью и днём?
- Нет. Зачем? Ночью я спал.
- А ты не мог замёрзнуть во сне?
- Нет, - он сказал, - Я же родился на Чукотке. Нужно копать глубокую-глубокую яму аж до грунта. Потом набросать туда мелких веточек, зажигалка у меня была, а по мере того, как они прогорали, подбрасывать туда более крупные сучья. Стенки ямы сначала подтаивали, а когда костёр оказался только внизу, они снова замерзали и становились очень прочными. Тогда надо было влезть в яму, отгрести жар в сторону, чтобы угли ещё согревали меня, но не могли обжечь. И последнее - заранее подготовленный ком снега по размеру входа в яму, который помещался в стене, затыкал эту дырку снизу. Там было очень тепло, даже жарко. А утром я тщательно гасил снегом уголья, чтобы не пустить случайно по лесотундре пала, хотя зимой это большая редкость, но всегда лучше перестраховаться. Продуктов мне хватило, до бригады я дошёл хорошо и никогда не думал, что мои родители будут сообщать, что я пришёл домой. Ну, эта дорога, она не пропала зря, у меня теперь большой опыт и я пойду несколько другим путём к людям, которые не будут обо мне сообщать.
Когда эта беседа закончилась, и мы мальчика отпустили, мы переглянулись и захохотали, потому что умственная отсталость этого ребёнка явно не бросалась в глаза. Мы изменили диагноз «умственная отсталость» на «педагогическая запущенность» и проследили, чтобы его забрали из этой вспомогательной школы ещё при нас, потому что опасались какой-нибудь каверзы после нашего отъезда. Запомнить дорогу глядя с вертолёта, постоянно иметь перед глазами образ пути и не испытывать сомнения, что ты идёшь правильно, несомненно свидетельствовало о высокоразвитой способности к образной переработке информации.
Мальчик вернулся в свой интернат, а мы показали его учительнице, как его обучать - не рассказом, а показом. И когда мы обсудили этот вопрос с руководителями медслужбы Магадана, естественно, с участием Калачёва, с руководителями системы образования и с участием заведующего отделом науки и образования обкома, мы пришли к выводу, что основная задача на этом этапе будет заключаться в разработке учебных пособий для чукчей учащихся младших классов, которые бы базировались на образах, а не на вербально-логических конструкциях. «Кстати, - сказал мне завотделом обкома, - вам, вероятно, будет интересно посмотреть, как чукчи обучают своих детей охотиться на уток».
Охота осуществлялась с помощью примитивного приспособления, состоящего из двух камней и верёвки, их связывающей. Утки летят, вытянув шею, а когда собираются садиться, летят довольно низко. Отец, взяв сына в первый раз на такую охоту, берёт камни с верёвкой, бросает. Верёвка закручивается вокруг шеи утки и утка падает. «Теперь ты». Мальчик проделывает по виду то же самое, но верёвка не попадает на шею утке. Отец не говорит сыну, в чём заключалась его ошибка. Он говорит: «Смотри внимательнее». Мальчик старается смотреть максимально внимательнее, и где-то с 4-го раза он уже сбивает свою первую утку. Не было ни логики, ни диалога, было многократное воспроизведение образа.
Продолжение следует.
Он с гордостью показывал мне свою действительно ухоженную больницу, у него были сходные с моими подходы к минимизации насильственных действий в отношении больных. Такой подход, как и у меня в Лениногорском диспансере, вызывал положительное к Калачёву отношение не только внутри больницы, но и вне её. Он лично общался с большим количеством пациентов, совершая то, что он называл «малыми обходами» - когда вместе с лечащим врачом они детально разбирались в проблемах каждого человека, находившегося в этой палате. Но если человек говорил, что он не хочет говорить при лечащем враче, а хочет говорить только с Калачёвым, он никогда не получал отказа. Трудотерапии Калачёв также как и я придавал существенное значение, но в силу специфики расположения больницы на 23-м километре Колымской трассы, он не стал строить столярные мастерские, а предпочёл сельскохозяйственный подход. У него была свиноферма, у него были олени и растениеводческий сектор, который удовлетворял потребности больницы во время практически вечной здесь зимы. Он с гордостью угощал меня тепличными помидорами и тепличными огурцами, которые действительно трудно было по вкусу отличить от грунтовых. Это улучшало возможность разнообразить диету пациентов, а кроме того, вызвало у них чувство гордости, что они в хозяйственной деятельности сумели обойти учреждения, где работают здоровые.
Хозяйственные увлечения Калачёва были, всё-таки, на втором плане и главным для него была его работа, его пациенты, которым он отдавал максимум времени, к некотором давним пациентам он был искренне привязан. Всё это сильно напоминало мне Лениногорский диспансер, но с той разницей, что здесь почти не велась научно-исследовательская работа. Было ещё одно сходство, жена Валерия Фёдоровича была детским психиатром и беседы в часы досуга в основном не отрывались от профессиональных вопросов.
Эту поездку мы рассматривали главным образом как командировку для согласования плана дальнейшей работы. И всё же, это была уже экспедиция, поскольку мы проехали по будущим местам исследований от Магадана и Олы до Талой (через Атку и Палатку). И в тот же раз мы впервые выехали на Чукотку, хотя не проехали дальше её столицы Анадыря. Но, поскольку нас было четверо, мы успели опробовать методы исследования, организационные формы работы и, как всегда, всё время, когда мы не были очень заняты, нас привлекали к различным консультациям. Об одной из них я хочу здесь рассказать, потому что она сразу показала, как отличается переработка информации у чукчей (она была в основном правополушарная, образная) от переработки информации пришлым населением, которое как и основная популяция в СССР, было левополушарным (т.е. перерабатывала информацию путём вербально-логическим). Одна из консультаций демонстрирует это различие очень наглядно.
В школах Чукотки, которые в основном были школами-интернатами, поскольку должны были собирать детей с большого пространства, не было специальных учебников, которые учитывали бы эту особенность переработки информации чукчами. Те из них, которые вообще имели более высокий уровень интеллекта, могли учиться в таких условиях, потому, что хотя правое полушарие давало им больший объём информации, левое полушарие было достаточно развито, чтобы решать левополушарные задачи. Те же из учащихся, которые были высокоодаренны только правополушарно, при решении задач вербально-логических могли испытывать серьёзные затруднения. В этих случаях они нередко признавались умственно отсталыми и их переводили в школы для умственно отсталых детей, где главной задачей школы было дать профессию.
Любовь Петровна, жена Калачёва и детский психиатр, имела всего один голос в комиссии по решению вопроса о наличии или отсутствии умственной отсталости. Поэтому наш приезд непосредственно после последнего такого решения комиссии её чрезвычайно обрадовал, а Калачёв, как главный психиатр области, попросил нас провести консультацию ребёнка, о котором шла речь. Это был 11-летий мальчик, который не смог преодолеть порога 3 класса и хотя он был потомственным оленеводом, направлен он был во вспомогательную школу для изучения профессии жестянщика. Через месяц после помещения в школу он сбежал из неё и пошёл в свою находящуюся за 300 км бригаду. А родители были обязаны сообщить о его появлении, чтобы он не считался без вести пропавшим.
Его вернули во вспомогательную школу, хотя он совершенно откровенно говорил, что он учиться там не хочет, не будет, что жестянщиком ему быть не интересно, что он просто, наверное, пойдёт не в свою бригаду, где его легко обнаружить, а в какую-нибудь соседнюю, где не было людей, обязанных сообщить о его появлении. Возможно, что некоторые его интеллектуальные затруднения были связаны с запущенными аденоидами, которые ещё до нашего отъезда под интенсивным давлением на органы народного образования были удалены. Когда я с Еленой Дмитриевой и Любовь Петровной беседовал с мальчиком, он производил впечатление вполне адекватного, если не считать того, что он постоянно сморкался.
Для оценки его интеллектуальных способностей для нас было важным подробно расспросить его об обстоятельствах его побега. Он подтвердил, что учиться профессии жестянщика ему было скучно, что он очень хорошо умел управляться с оленями в свои 11 лет, и что если уж его не хотят обучать в обычной школе, что тоже казалось ему несправедливым, то пусть создадут такие вспомогательные школы для оленеводов, оленеводы на Чукотке нужнее, чем жестянщики.
- А как ты полагал, сколько дней у тебя займёт пусть до бригады?
- Я не полагал, я знал, что примерно 6 дней
- Откуда ж ты знал это?
- Оттуда же, откуда и дорогу к бригаде. Когда нас везли в эту школу на вертолёте, я всё время наблюдал тундру
- И что это тебе давало?
- Я знал, куда мне идти и сколько примерно продлится путь.
- Но ведь тундра везде одинаковая…
И тогда мальчик посмотрел на меня с откровенным презрением и сказал:
- Тундра везде разная.
- И как же ты собирал продукты?
- У нас можно было по желанию заменять обед сухим пайком. Половины этого сухого пайка мне хватало, чтобы быть сытым, а вторую половину я откладывал в мешок. Для перестраховки я собрал себе продуктов не на 6, а на 8 дней, и вечером, когда все готовились ко сну, я встал на лыжи перед сном прогуляться. Отбой прошёл нормально, и мне рассказывали, что хватились меня только утром.
- Ты шёл и ночью и днём?
- Нет. Зачем? Ночью я спал.
- А ты не мог замёрзнуть во сне?
- Нет, - он сказал, - Я же родился на Чукотке. Нужно копать глубокую-глубокую яму аж до грунта. Потом набросать туда мелких веточек, зажигалка у меня была, а по мере того, как они прогорали, подбрасывать туда более крупные сучья. Стенки ямы сначала подтаивали, а когда костёр оказался только внизу, они снова замерзали и становились очень прочными. Тогда надо было влезть в яму, отгрести жар в сторону, чтобы угли ещё согревали меня, но не могли обжечь. И последнее - заранее подготовленный ком снега по размеру входа в яму, который помещался в стене, затыкал эту дырку снизу. Там было очень тепло, даже жарко. А утром я тщательно гасил снегом уголья, чтобы не пустить случайно по лесотундре пала, хотя зимой это большая редкость, но всегда лучше перестраховаться. Продуктов мне хватило, до бригады я дошёл хорошо и никогда не думал, что мои родители будут сообщать, что я пришёл домой. Ну, эта дорога, она не пропала зря, у меня теперь большой опыт и я пойду несколько другим путём к людям, которые не будут обо мне сообщать.
Когда эта беседа закончилась, и мы мальчика отпустили, мы переглянулись и захохотали, потому что умственная отсталость этого ребёнка явно не бросалась в глаза. Мы изменили диагноз «умственная отсталость» на «педагогическая запущенность» и проследили, чтобы его забрали из этой вспомогательной школы ещё при нас, потому что опасались какой-нибудь каверзы после нашего отъезда. Запомнить дорогу глядя с вертолёта, постоянно иметь перед глазами образ пути и не испытывать сомнения, что ты идёшь правильно, несомненно свидетельствовало о высокоразвитой способности к образной переработке информации.
Мальчик вернулся в свой интернат, а мы показали его учительнице, как его обучать - не рассказом, а показом. И когда мы обсудили этот вопрос с руководителями медслужбы Магадана, естественно, с участием Калачёва, с руководителями системы образования и с участием заведующего отделом науки и образования обкома, мы пришли к выводу, что основная задача на этом этапе будет заключаться в разработке учебных пособий для чукчей учащихся младших классов, которые бы базировались на образах, а не на вербально-логических конструкциях. «Кстати, - сказал мне завотделом обкома, - вам, вероятно, будет интересно посмотреть, как чукчи обучают своих детей охотиться на уток».
Охота осуществлялась с помощью примитивного приспособления, состоящего из двух камней и верёвки, их связывающей. Утки летят, вытянув шею, а когда собираются садиться, летят довольно низко. Отец, взяв сына в первый раз на такую охоту, берёт камни с верёвкой, бросает. Верёвка закручивается вокруг шеи утки и утка падает. «Теперь ты». Мальчик проделывает по виду то же самое, но верёвка не попадает на шею утке. Отец не говорит сыну, в чём заключалась его ошибка. Он говорит: «Смотри внимательнее». Мальчик старается смотреть максимально внимательнее, и где-то с 4-го раза он уже сбивает свою первую утку. Не было ни логики, ни диалога, было многократное воспроизведение образа.
Продолжение следует.