69. Люди вокруг нас (1960-70- годы). Продолжение 2.
В магазине «Польская мода» в то время, когда мы жили рядом с ним, среди кассиров выделялась девушка с удивительно тонкими чертами лица, одухотворённым взглядом и интеллектом, которой уже не помещался в мозгу и явно обращал на себя внимание окружающих. Она работала очень хорошо, очень быстро, если она всегда была на смене, я всегда становился в очередь к её кассе, даже если очередь была длиннее, оказывалось, что так быстрее. А человек, оплачивавший покупки непосредственно передо мной, сказал: «Надя, а докторская колбаса у вас хорошая?» «Прекрасная, - сказала Надя, - раньше только в Кремле такую ели». «А, с тех пор и лежит?» Обычно покупатели заговаривали с Надей доброжелательно и шутливо, её поведение, её выраженная доброжелательность и чувство юмора, которое проявлялось в первой же фразе, вызывало у покупателей потребность вести себя таким же образом, и они её любили. Но в этот раз, когда я расплачивался за сделанные покупки, из подсобного помещения выскочила фурия - пожилая женщина, от которой несло агрессией, она сказала ей: «Надежда! Мне доложила охрана, что у тебя очередь стоит, а ты книжки читаешь».
Я сказал: «Я бы не доверял такой охране, я регулярно оплачиваю покупки в этой кассе, потому что эта ваша сотрудница работает явно быстрее других, она читает книжку в паузе». Гневный взгляд обратился уже на меня: «А вы с какой стати вмешиваетесь в наши дела?» «Я хотел вам помочь разобраться, но я не учёл, сколько лет вы проработали в советской торговле. Кстати, сколько?» Она не сказала больше ни слова, повернулась и исчезла в подсобке, а кассир за соседней кассой сказала мне: «15 лет она проработала в советской торговле».
Я сказал Надежде: «Вы слишком умны, чтобы обращать внимание на эти истерики». «Да я и не обращаю, просто не нужно ничего говорить, а то это затянется». Она запомнила меня и потом, когда она была уже старшим кассиром, а очередь в кассы была достаточно велика, она открывала для меня свободную кассу, принимала от меня оплату, потом закрывала эту кассу опять.
Однажды к кассам с внешней стороны подошёл пожилой человек (по последней классификации люди до 85 лет обозначаются как люди второго пожилого возраста и может быть это справедливо, потому что мне 82, а я себя стариком не ощущаю). Этот человек второго пожилого возраста спросил: «А Надя разве не работает?» «Нет, - сказали ему, - она с Ирой поменялась». «А, - сказал покупатель, - тогда я завтра приду». Значит, Надя находила время быть отдушиной в стене одиночества пожилых людей.
Однажды мы с моей женой Леной шли на работу (отрезок до станции метро Юго-Западная мы обычно проходили за 15 минут пешком). Вдруг молодой парень, шедший нам навстречу, и пребывавший в некотором подпитии, вполне умеренном и не определяющим его поведение, сказал мне: «А ты, жид, отправляйся в Израиль». Я обычно не реагирую на такого рода замечания, чтобы не затягивать обсуждение, но в этот раз это сильно задело Лену, и она сказала парню: «А ну марш отсюда! Я тебя сюда не звала, быстро марш отсюда, пока я тебе пощёчину не влепила!» А дальше ситуация удивила даже меня. Парень не оказал никакого сопротивления, действительно развернулся и ушёл. Мы ещё не дошли до станции метро, как он догнал нас и сказал: «Прости, мать, не хотел тебя обидеть. Ну, хочешь, ударь меня». «Сгинь, - сказала Елена Дмитриевна, - руки об тебя марать не буду». Меня поразила не реакция парня, а поведение Лены, которая всегда отличалась уравновешенностью, это был не её стиль, не её тон.
Мне кажется, что всё сказанное в известной характеризует дух того времени. А теперь мне хочется сказать несколько слов об интеллигенции.
Для интеллигентов того времени было присуще стремление к тесному общению, которое в 60-е годы характеризовалось открытостью, склонностью создавать массовые мероприятия. По Евтушенко «А залы, где слушают люди стихи, переполнены». Стихи были знамением времени, их традиционно читали возле памятника Маяковскому, потом создание больших групп людей у памятника было запрещено. Этот запрет не был отменён, но просто постепенно перестал выполняться. В 1960-е люди старались открыто держаться друг друга, противопоставляя себя запретам или действиями органов охраны порядка. «Возьмёмся за руки, друзья, возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке». Однако, большинство из них, и Окуджава в том числе, оставались убеждёнными сторонниками социализма.
70-е годы движение интеллигенции, как и в других социальных группах, характеризовалось застоем. Но интеллигенция никогда не исчезала в России, идеологические споры и чтения стихов просто перенеслись от памятников на кухни, но разговоры от этого не становились менее интересными, а споры - менее жаркими. Многие из этих людей сочувствовали диссидентам, но диссидентами не становились. Среди них было довольно много известных учёных, которые могли восхищаться Сахаровым, но совершенно не стремились повторить его судьбу, т.е. не хотели отправляться в ссылку. Но относились к Сахарову преимущественно сочувственно или, даже с восхищением. Академик, который предложил исключить Сахарова из академии, был странным исключением. Он предложил это на общем собрании академии, собравшиеся замолчали в недоумении, но Питер Капица (как его называл Резерфорд) сказал: «Известен только один прецедент. Это исключение Эйнштейна из прусской академии во времена правления Гитлера». Этого разъяснения, оказалось достаточно, чтобы недоумение сменилось единогласным возмущением, и вопрос сразу отпал.
Всё же, я не согласен с Евтушенко, который считает, что компании, в которых велись идейные споры, это попросту одна из форм суеты. Эти споры формировали массовое мнение. Традиции жили в семьях и, как только ослабел пресс, идеологические концепции выплеснулись наружу. Типична ситуация возникшая во время Съезда народных депутатов, когда интеллигенция сидела у телевизоров и горчё поддерживала выступление Сахарова, который был уже не в ссылке, а в межрегиональной депутатской группе Совета народных депутатов.
Поддержка Сахарова отражала довольно массовое движение интеллигенции. Она составляла ту публику, благодаря которой по Евтушенко «а залы, где слушают люди стихи, переполнены».
Всё это формировало ещё и определённый стиль жизни, и можно считать, что то, что Смеляков говорил о свой подруге, было характерно для целого слоя людей, которые вспоминали «кресла бельэтажа, Оперу "Русалка", пьесу "Ревизор", Темные дорожки сада Эрмитажа, Долгий и серьезный тихий разговор». Что касается кресел бельэтажа, то это потому, что среди этих людей было принято быть театралами. Театр в значительно большей степени, чем кино, был свободен от внешнего давления и многие пьесы широко обсуждались, тем более что эта интеллигенция довела до совершенства искусство читать между строк.
Я сказал: «Я бы не доверял такой охране, я регулярно оплачиваю покупки в этой кассе, потому что эта ваша сотрудница работает явно быстрее других, она читает книжку в паузе». Гневный взгляд обратился уже на меня: «А вы с какой стати вмешиваетесь в наши дела?» «Я хотел вам помочь разобраться, но я не учёл, сколько лет вы проработали в советской торговле. Кстати, сколько?» Она не сказала больше ни слова, повернулась и исчезла в подсобке, а кассир за соседней кассой сказала мне: «15 лет она проработала в советской торговле».
Я сказал Надежде: «Вы слишком умны, чтобы обращать внимание на эти истерики». «Да я и не обращаю, просто не нужно ничего говорить, а то это затянется». Она запомнила меня и потом, когда она была уже старшим кассиром, а очередь в кассы была достаточно велика, она открывала для меня свободную кассу, принимала от меня оплату, потом закрывала эту кассу опять.
Однажды к кассам с внешней стороны подошёл пожилой человек (по последней классификации люди до 85 лет обозначаются как люди второго пожилого возраста и может быть это справедливо, потому что мне 82, а я себя стариком не ощущаю). Этот человек второго пожилого возраста спросил: «А Надя разве не работает?» «Нет, - сказали ему, - она с Ирой поменялась». «А, - сказал покупатель, - тогда я завтра приду». Значит, Надя находила время быть отдушиной в стене одиночества пожилых людей.
Однажды мы с моей женой Леной шли на работу (отрезок до станции метро Юго-Западная мы обычно проходили за 15 минут пешком). Вдруг молодой парень, шедший нам навстречу, и пребывавший в некотором подпитии, вполне умеренном и не определяющим его поведение, сказал мне: «А ты, жид, отправляйся в Израиль». Я обычно не реагирую на такого рода замечания, чтобы не затягивать обсуждение, но в этот раз это сильно задело Лену, и она сказала парню: «А ну марш отсюда! Я тебя сюда не звала, быстро марш отсюда, пока я тебе пощёчину не влепила!» А дальше ситуация удивила даже меня. Парень не оказал никакого сопротивления, действительно развернулся и ушёл. Мы ещё не дошли до станции метро, как он догнал нас и сказал: «Прости, мать, не хотел тебя обидеть. Ну, хочешь, ударь меня». «Сгинь, - сказала Елена Дмитриевна, - руки об тебя марать не буду». Меня поразила не реакция парня, а поведение Лены, которая всегда отличалась уравновешенностью, это был не её стиль, не её тон.
Мне кажется, что всё сказанное в известной характеризует дух того времени. А теперь мне хочется сказать несколько слов об интеллигенции.
Для интеллигентов того времени было присуще стремление к тесному общению, которое в 60-е годы характеризовалось открытостью, склонностью создавать массовые мероприятия. По Евтушенко «А залы, где слушают люди стихи, переполнены». Стихи были знамением времени, их традиционно читали возле памятника Маяковскому, потом создание больших групп людей у памятника было запрещено. Этот запрет не был отменён, но просто постепенно перестал выполняться. В 1960-е люди старались открыто держаться друг друга, противопоставляя себя запретам или действиями органов охраны порядка. «Возьмёмся за руки, друзья, возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке». Однако, большинство из них, и Окуджава в том числе, оставались убеждёнными сторонниками социализма.
70-е годы движение интеллигенции, как и в других социальных группах, характеризовалось застоем. Но интеллигенция никогда не исчезала в России, идеологические споры и чтения стихов просто перенеслись от памятников на кухни, но разговоры от этого не становились менее интересными, а споры - менее жаркими. Многие из этих людей сочувствовали диссидентам, но диссидентами не становились. Среди них было довольно много известных учёных, которые могли восхищаться Сахаровым, но совершенно не стремились повторить его судьбу, т.е. не хотели отправляться в ссылку. Но относились к Сахарову преимущественно сочувственно или, даже с восхищением. Академик, который предложил исключить Сахарова из академии, был странным исключением. Он предложил это на общем собрании академии, собравшиеся замолчали в недоумении, но Питер Капица (как его называл Резерфорд) сказал: «Известен только один прецедент. Это исключение Эйнштейна из прусской академии во времена правления Гитлера». Этого разъяснения, оказалось достаточно, чтобы недоумение сменилось единогласным возмущением, и вопрос сразу отпал.
Всё же, я не согласен с Евтушенко, который считает, что компании, в которых велись идейные споры, это попросту одна из форм суеты. Эти споры формировали массовое мнение. Традиции жили в семьях и, как только ослабел пресс, идеологические концепции выплеснулись наружу. Типична ситуация возникшая во время Съезда народных депутатов, когда интеллигенция сидела у телевизоров и горчё поддерживала выступление Сахарова, который был уже не в ссылке, а в межрегиональной депутатской группе Совета народных депутатов.
Поддержка Сахарова отражала довольно массовое движение интеллигенции. Она составляла ту публику, благодаря которой по Евтушенко «а залы, где слушают люди стихи, переполнены».
Всё это формировало ещё и определённый стиль жизни, и можно считать, что то, что Смеляков говорил о свой подруге, было характерно для целого слоя людей, которые вспоминали «кресла бельэтажа, Оперу "Русалка", пьесу "Ревизор", Темные дорожки сада Эрмитажа, Долгий и серьезный тихий разговор». Что касается кресел бельэтажа, то это потому, что среди этих людей было принято быть театралами. Театр в значительно большей степени, чем кино, был свободен от внешнего давления и многие пьесы широко обсуждались, тем более что эта интеллигенция довела до совершенства искусство читать между строк.