393. Личность и болезни в ГА. Дискинезия желчевыводящих путей. 18
Утром следующего дня я проснулась с ощущением, что я выспалась и отдохнула, и только потом пришло воспоминание, и горе снова стиснуло моё сердце. Я не помнила, звонила ли я вчера маме, и решила позвонить ей сразу же, не вставая с постели. Я ещё не дождалась соединения с Москвой, когда вошёл Бенц, посмотрел на телефонную трубку в моей руке и молча сел в кресло. Как раз в это время мама взяла трубку.
- Мама, - сказала я, - я не помню, я тебе звонила вчера?
- Нет, - сказала мама, - или, может быть, ты звонила мне тогда, когда я выходила. Но я сама пыталась тебе дозвониться почти весь день, но каждый раз трубку брал какой-то мужчина, и на мою просьбу позвать тебя к телефону отвечал: «Она не может сегодня говорить по телефону, она хоронит своего отца».
- Это был повар, - сказала я, - только он один оставался дома.
- Ты понимаешь, - сказала мама, - я потрясена и даже мысль об этой утрате переношу с трудом. Но, наверное, тебе ещё хуже - я не видела отца уже год, ты же знаешь, мои онкологи запретили мне ездить в Индию.
Затем последовала долгая пауза, во время которой я успела подумать: «Я знаю, что маме запретили жить в Индии, но не знала, что ей запретили сюда приезжать даже ненадолго».
- А у тебя, - продолжала мама после паузы, - отец умер на руках, почти буквально. Если я с трудом переношу мысль об этом, то мне понятно, как страшно это было видеть. Ты вернёшься в Россию?
- Нет, - сказала я. - Впечатление, которое оставляет нынешняя Россия, и мысль «Хорошо, что отец этого не видит», только углубляют моё горе. Кроме тебя, меня в Москве никто не ждёт, и в Москву я хочу поехать тогда, когда утрата отдалится во времени, а боль станет менее острой. Я думаю, что когда боль уже не будет мешать мне думать и понимать, я смогу осознать все нюансы моей потери.
- Нашей, - поправила меня мама.
- Да, конечно, - сказала я. - Ты тоже испытываешь боль.
- Судя по тому, что ты говоришь и как ты говоришь, - сказала мама, - может быть, тебе самой нужно показаться врачу?
- Нет, - сказала я, - здесь, в Дели, у меня есть друг, который прекрасно владеет навыками психотерапевта. Я не говорила тебе о нём раньше, потому что боялась, что тебя испугает моё близкое знакомство с индийцем. Но мой друг, его зовут Бенц, не внушает мне страха. И он поможет мне скорее перейти в ту стадию горя, когда боль, оставаясь постоянной, станет менее острой и не будет мешать мысли.
Закат и облако в форме Микки-Мауса вблизи Гоа.
Фото: ELIZA-66
- Но ведь нам нужно с тобой вместе поехать в Женеву, - сказала мама.
И я ответила:
- У нас есть на это три года. Ты ведь получила одноразовое пособие? Я сказала им, что все деньги нужно перевести тебе.
- Да, - сказала мама, - я их вчера получила.
- Ну, тогда мы можем подождать с поездкой в Женеву до тех пор, пока я не приду в себя хоть немного.
- Хорошо, - сказал мама, - мне было бы легче, если бы я все формальности уладила уже сейчас, но я готова считаться с твоим состоянием. Вероятно, я тоже буду обращаться к психотерапевту, и это поможет мне ждать.
- Конечно, это нужно сделать, - сказала я. - Теперь я часто буду звонить тебе.
- Я надеюсь на это, - сказала мама, - но сейчас мне уже трудно продолжать разговор, потому, что горло моё перехватывает.
- Хорошо, - сказала я.
- Будь счастлива, - сказала мама.
- Это трудно сейчас, но потом я попробую. Будь счастлива и ты, насколько можешь.
Мама первой положила трубку. Я подождала ещё минуту, пока звяканье в трубке не убедило меня, что разговор закончен, тогда я положила на рычаг телефона свою трубку и повернулась к Бенцу.
- Я здесь, - сказал он, - и буду с тобой, где бы ты ни была, до тех пор, пока ты этого хочешь.
- Бенц, - сказала я, - ты слышал мой разговор с мамой?
- Я слышал только то, что говорила ты, но нетрудно догадаться, в ответ на что ты это говорила.
- И что ты скажешь?
- Скажу, что горе твоей мамы не так глубоко, как твоё. Ты не сможешь сейчас из-за денег поехать в Женеву, а она хочет как можно быстрее узнать, какую сумму она будет получать ежемесячно, чтобы оценить, насколько велика по российским меркам эта сумма. Но я думаю, что твоя мама выдержит год отсрочки.
- Ты считаешь, что через год я смогу поехать в Женеву?
- Это зависит только от тебя, - сказал Бенц. - Если ты скажешь, что ты едешь в Женеву завтра, я подготовлю тебя к этой поездке.
- Бенц, - сказала я, - не надо ничего делать искусственно, пока я могу терпеть боль. Если боль станет невыносимой, я сама скажу тебе об этом.
- В этом я не сомневался, - сказал Бенц. - Ты видишь, я не вмешиваюсь в твоё состояние, хотя постоянно чувствую сострадание.
- Со-страдание, - медленно, почти по слогам, повторила я. - Действительно, сострадание, ты страдаешь со мной. Но это, всё-таки, не твоя боль.
- Я люблю тебя, - ответил Бенц, - и всякая твоя боль - это моя боль. Сострадание к дорогому человеку можно испытывать, даже если сам ощущаешь боль.
- Подожди меня здесь, - сказала я Бенцу, - я хочу привести себя в порядок и переодеться.
И Бенц сказал:
- Я буду ждать.
Хотя я не нуждалась в таком подтверждении. Я подумала, что за одну краткую беседу Бенц уже два раза уточнил свои позиции. Вероятно, он считал, что мне сейчас нужна определённость, и для определённости всё должно быть высказано, а не угадано. И, уже вслух, сказала:
- Ты думаешь, что мне нужно подтверждение?
И Бенц буквально повторил мою мысль:
- Я думаю, что тебе нужна определённость, которой можно достичь, только осознав высказанную мысль.
Придя в ванную, я подумала: «Да, сейчас я в глубоком горе. Но всё-таки мне повезло. Как бы ни закончились наши отношения, в эту минуту я чувствую, что имею твёрдую опору, и это для меня даже важнее, чем любовь, хотя даже горе не мешало мне осознавать, как я люблю Бенца - недаром же наш брак был совершён перед алтарём Бахаи». Я приняла душ, переоделась, и, вернувшись в свою спальню, сказала Бенцу:
- Я хочу уехать в Гоа, мне невыносимо здесь.
- Дня три тебе придётся потерпеть, - сказал Бенц. - Хотя я действовал от твоего имени, я не сказал, как и к какому времени дом должен быть подготовлен. Я сделаю это сейчас и думаю, что через три дня можно будет поехать. А теперь тебе надо бы позавтракать, - продолжил Бенц.
- Я не голодна.
- Я думаю, что примерно месяц это не будет иметь значение: ты не будешь испытывать голода, но тебе нужно есть, чтобы иметь силы всё перенести. Ты готова? Тогда я скажу повару, чтобы он подавал завтрак.
Когда стол был накрыт и повар вышел, я сказал Бенцу:
- Опять какое-то незнакомое блюдо.
- Да, - сказал Бенц, - таков обычай. Ты не будешь видеть знакомых тебе блюд девять дней. Тогда в другом мире, каким бы он ни был, отец поймёт, что ты не потеряна для него и не хочешь есть ничего, что ела при нём.
- Так считают бахаисты? - спросила я.
- Нет, - сказал Бенц, - так водится в Индии издревле, и те индийцы, которые приняли бахаизм как свою веру, стараются следовать традиции, чтоб не отрываться от своих индийских корней.
Индия, Гоа. Озеро в ясный день.
Фото: vassanat
Я не хотела оставаться дома и не хотела долго ездить по улицам, даже если Бенц умеет выбирать такие маршруты, на которых не слышен шум большого города и глаз ласкает зелень. До завтрака я думала предложить Бенцу поехать в Лоди-парк и посидеть на нашей скамейке, но когда мы заговорили о бахаизме, ко мне пришло другое решение.
- У сторонников бахаизма в Дели два храма, а я была только в одном.
- Да, - сказал Бенц, - есть ещё храм Бахаи в храмовом комплексе. Ты хочешь поехать туда?
- Хочу, - ответила я. - Мне не дано никакой веры, но ты будешь со мной, и, может быть, ради тебя Бахаи облегчит мою боль.
- Бахаи, - сказал Бенц, - что бы ни писалось в священных книгах, ничего не хочет от людей, кроме соблюдения нравственных принципов. За время нашей любви я убедился, что ты угодна Бахаи. Если он решит, что нужно облегчить твоё горе, он сделает это ради тебя самой.
- Хорошо, - сказала я. - Мы можем поехать прямо сейчас?
- Жди меня в автомобиле, я только скажу повару, что мы уезжаем.
Я вышла. Бенц вышел минут через 5, и, ни о чём больше не спрашивая, сел за руль и запустил двигатель. Мы поехали.
Я бывала в храмовом комплексе, но не знала пути, по которому ехал Бенц. Город исчезал уже в самом начале этого пути и не возвращался до самого храмового комплекса. Въезжать в район храмового комплекса на автомобиле было не принято. Формального запрета не было, но люди оставляли машины на охраняемой стоянке возле входа в комплекс храмов. Вероятно, так же поступал и Бенц, но в этот раз он решил довезти меня до самых дверей храма. Выключив мотор, он ещё минуты три посидел молча, а потом сказал:
- Выходи, мы приехали.
Снаружи этот храм Бахаи сильно отличался от того, который мы видели. Он не напоминал цветок лотоса. По внешнему виду он больше напоминал находящиеся в комплексе храмы других религий, но внутри он был точно такой же, как храм лотоса. Когда мы вошли, Бенц возложил на такой же алтарь красного дерева свою правую руку, левой рукой взялся за мою правую и сказал:
- Положи левую руку на алтарь, замкни цепь.
Я сделала это, и тепло, впервые после смерти отца, охватило моё тело, а по сомкнутым рукам пробежал какой-то непонятный ток. Мы молчали. Я не решилась просить Бенца объяснить мне, что происходит - быстро промелькнула мысль: «Я спрошу его, когда мы выйдем из храма». Не знаю, кто был милостив ко мне - Бахаи или Бенц, но только боль в груди уменьшилась, и я впервые за последние три дня смогла вдохнуть полной грудью. Мы стояли у алтаря до тех пор, пока в быстрых меняющихся ощущениях не появилось стойкое предчувствие покоя. И когда я убедилась, что это стойкое предчувствие, я сказала Бенцу:
- Я предчувствую покой. Наверное, Бахаи уже сделал для меня всё, что считал нужным, мы можем уехать.
- Да, - сказал Бенц.
И мы поехали по ещё одному неизвестному мне пути. Я сказала:
- Ты приехал из Пенджаба, но знаешь Дели лучше коренных делийцев, - и, вспомнив о своём первоначальном намерении, добавила: - Если ты не возражаешь, посидим часок на нашей скамейке в Лоди-парке.
- Хорошо, - сказал Бенц, - только я остановлюсь на минутку, когда мы будем проезжать мимо нашего общего дома, мне нужно позвонить.
Он свернул за угол, и я с удивлением увидела наш общий дом. С этой стороны я ни разу к нему не подъезжала. Бенц вышел и спросил меня:
- Ты поднимешься со мной, или ты предпочтёшь подождать в машине?
Я представила себе, что буду чувствовать, когда воспоминания о наслаждении, которые я в этом доме испытывала, столкнутся с моим горем, и сказала:
- Я подожду.
Гоа. Пальма в свете закатного солнца.
Фото: vassanat
Бенц вышел через 5 минут и уже по дороге к Лоди-парку сказал:
- Мы полетим в Гоа послезавтра. Я пригласил повара поехать с нами, и он согласился. Ты не будешь против этого возражать?
Я не возражала и только с обычным удивлением, которое всегда возникало у меня от необычной скорости, с которой Бенц осуществлял принятые решения, подумала: «Он отсутствовал не более пяти минут, а успел подняться к телефону, провести два разговора, причём разговор с Гоа, по моим представлениям, сделал возможным наш приезд в Гоа уже через день, и уговорил повара, который мне с гордостью говорил, что он никогда не покидает Дели, сопровождать нас в Гоа». Я ещё не кончила обдумывать эту мысль, когда мы оказались в Лоди-парке. И, хотя я любила этот парк, я удовлетворённа подумала: «Послезавтра в Гоа».
Продолжение следует.
- Мама, - сказала я, - я не помню, я тебе звонила вчера?
- Нет, - сказала мама, - или, может быть, ты звонила мне тогда, когда я выходила. Но я сама пыталась тебе дозвониться почти весь день, но каждый раз трубку брал какой-то мужчина, и на мою просьбу позвать тебя к телефону отвечал: «Она не может сегодня говорить по телефону, она хоронит своего отца».
- Это был повар, - сказала я, - только он один оставался дома.
- Ты понимаешь, - сказала мама, - я потрясена и даже мысль об этой утрате переношу с трудом. Но, наверное, тебе ещё хуже - я не видела отца уже год, ты же знаешь, мои онкологи запретили мне ездить в Индию.
Затем последовала долгая пауза, во время которой я успела подумать: «Я знаю, что маме запретили жить в Индии, но не знала, что ей запретили сюда приезжать даже ненадолго».
- А у тебя, - продолжала мама после паузы, - отец умер на руках, почти буквально. Если я с трудом переношу мысль об этом, то мне понятно, как страшно это было видеть. Ты вернёшься в Россию?
- Нет, - сказала я. - Впечатление, которое оставляет нынешняя Россия, и мысль «Хорошо, что отец этого не видит», только углубляют моё горе. Кроме тебя, меня в Москве никто не ждёт, и в Москву я хочу поехать тогда, когда утрата отдалится во времени, а боль станет менее острой. Я думаю, что когда боль уже не будет мешать мне думать и понимать, я смогу осознать все нюансы моей потери.
- Нашей, - поправила меня мама.
- Да, конечно, - сказала я. - Ты тоже испытываешь боль.
- Судя по тому, что ты говоришь и как ты говоришь, - сказала мама, - может быть, тебе самой нужно показаться врачу?
- Нет, - сказала я, - здесь, в Дели, у меня есть друг, который прекрасно владеет навыками психотерапевта. Я не говорила тебе о нём раньше, потому что боялась, что тебя испугает моё близкое знакомство с индийцем. Но мой друг, его зовут Бенц, не внушает мне страха. И он поможет мне скорее перейти в ту стадию горя, когда боль, оставаясь постоянной, станет менее острой и не будет мешать мысли.
Закат и облако в форме Микки-Мауса вблизи Гоа.
Фото: ELIZA-66
- Но ведь нам нужно с тобой вместе поехать в Женеву, - сказала мама.
И я ответила:
- У нас есть на это три года. Ты ведь получила одноразовое пособие? Я сказала им, что все деньги нужно перевести тебе.
- Да, - сказала мама, - я их вчера получила.
- Ну, тогда мы можем подождать с поездкой в Женеву до тех пор, пока я не приду в себя хоть немного.
- Хорошо, - сказал мама, - мне было бы легче, если бы я все формальности уладила уже сейчас, но я готова считаться с твоим состоянием. Вероятно, я тоже буду обращаться к психотерапевту, и это поможет мне ждать.
- Конечно, это нужно сделать, - сказала я. - Теперь я часто буду звонить тебе.
- Я надеюсь на это, - сказала мама, - но сейчас мне уже трудно продолжать разговор, потому, что горло моё перехватывает.
- Хорошо, - сказала я.
- Будь счастлива, - сказала мама.
- Это трудно сейчас, но потом я попробую. Будь счастлива и ты, насколько можешь.
Мама первой положила трубку. Я подождала ещё минуту, пока звяканье в трубке не убедило меня, что разговор закончен, тогда я положила на рычаг телефона свою трубку и повернулась к Бенцу.
- Я здесь, - сказал он, - и буду с тобой, где бы ты ни была, до тех пор, пока ты этого хочешь.
- Бенц, - сказала я, - ты слышал мой разговор с мамой?
- Я слышал только то, что говорила ты, но нетрудно догадаться, в ответ на что ты это говорила.
- И что ты скажешь?
- Скажу, что горе твоей мамы не так глубоко, как твоё. Ты не сможешь сейчас из-за денег поехать в Женеву, а она хочет как можно быстрее узнать, какую сумму она будет получать ежемесячно, чтобы оценить, насколько велика по российским меркам эта сумма. Но я думаю, что твоя мама выдержит год отсрочки.
- Ты считаешь, что через год я смогу поехать в Женеву?
- Это зависит только от тебя, - сказал Бенц. - Если ты скажешь, что ты едешь в Женеву завтра, я подготовлю тебя к этой поездке.
- Бенц, - сказала я, - не надо ничего делать искусственно, пока я могу терпеть боль. Если боль станет невыносимой, я сама скажу тебе об этом.
- В этом я не сомневался, - сказал Бенц. - Ты видишь, я не вмешиваюсь в твоё состояние, хотя постоянно чувствую сострадание.
- Со-страдание, - медленно, почти по слогам, повторила я. - Действительно, сострадание, ты страдаешь со мной. Но это, всё-таки, не твоя боль.
- Я люблю тебя, - ответил Бенц, - и всякая твоя боль - это моя боль. Сострадание к дорогому человеку можно испытывать, даже если сам ощущаешь боль.
- Подожди меня здесь, - сказала я Бенцу, - я хочу привести себя в порядок и переодеться.
И Бенц сказал:
- Я буду ждать.
Хотя я не нуждалась в таком подтверждении. Я подумала, что за одну краткую беседу Бенц уже два раза уточнил свои позиции. Вероятно, он считал, что мне сейчас нужна определённость, и для определённости всё должно быть высказано, а не угадано. И, уже вслух, сказала:
- Ты думаешь, что мне нужно подтверждение?
И Бенц буквально повторил мою мысль:
- Я думаю, что тебе нужна определённость, которой можно достичь, только осознав высказанную мысль.
Придя в ванную, я подумала: «Да, сейчас я в глубоком горе. Но всё-таки мне повезло. Как бы ни закончились наши отношения, в эту минуту я чувствую, что имею твёрдую опору, и это для меня даже важнее, чем любовь, хотя даже горе не мешало мне осознавать, как я люблю Бенца - недаром же наш брак был совершён перед алтарём Бахаи». Я приняла душ, переоделась, и, вернувшись в свою спальню, сказала Бенцу:
- Я хочу уехать в Гоа, мне невыносимо здесь.
- Дня три тебе придётся потерпеть, - сказал Бенц. - Хотя я действовал от твоего имени, я не сказал, как и к какому времени дом должен быть подготовлен. Я сделаю это сейчас и думаю, что через три дня можно будет поехать. А теперь тебе надо бы позавтракать, - продолжил Бенц.
- Я не голодна.
- Я думаю, что примерно месяц это не будет иметь значение: ты не будешь испытывать голода, но тебе нужно есть, чтобы иметь силы всё перенести. Ты готова? Тогда я скажу повару, чтобы он подавал завтрак.
Когда стол был накрыт и повар вышел, я сказал Бенцу:
- Опять какое-то незнакомое блюдо.
- Да, - сказал Бенц, - таков обычай. Ты не будешь видеть знакомых тебе блюд девять дней. Тогда в другом мире, каким бы он ни был, отец поймёт, что ты не потеряна для него и не хочешь есть ничего, что ела при нём.
- Так считают бахаисты? - спросила я.
- Нет, - сказал Бенц, - так водится в Индии издревле, и те индийцы, которые приняли бахаизм как свою веру, стараются следовать традиции, чтоб не отрываться от своих индийских корней.
Индия, Гоа. Озеро в ясный день.
Фото: vassanat
Я не хотела оставаться дома и не хотела долго ездить по улицам, даже если Бенц умеет выбирать такие маршруты, на которых не слышен шум большого города и глаз ласкает зелень. До завтрака я думала предложить Бенцу поехать в Лоди-парк и посидеть на нашей скамейке, но когда мы заговорили о бахаизме, ко мне пришло другое решение.
- У сторонников бахаизма в Дели два храма, а я была только в одном.
- Да, - сказал Бенц, - есть ещё храм Бахаи в храмовом комплексе. Ты хочешь поехать туда?
- Хочу, - ответила я. - Мне не дано никакой веры, но ты будешь со мной, и, может быть, ради тебя Бахаи облегчит мою боль.
- Бахаи, - сказал Бенц, - что бы ни писалось в священных книгах, ничего не хочет от людей, кроме соблюдения нравственных принципов. За время нашей любви я убедился, что ты угодна Бахаи. Если он решит, что нужно облегчить твоё горе, он сделает это ради тебя самой.
- Хорошо, - сказала я. - Мы можем поехать прямо сейчас?
- Жди меня в автомобиле, я только скажу повару, что мы уезжаем.
Я вышла. Бенц вышел минут через 5, и, ни о чём больше не спрашивая, сел за руль и запустил двигатель. Мы поехали.
Я бывала в храмовом комплексе, но не знала пути, по которому ехал Бенц. Город исчезал уже в самом начале этого пути и не возвращался до самого храмового комплекса. Въезжать в район храмового комплекса на автомобиле было не принято. Формального запрета не было, но люди оставляли машины на охраняемой стоянке возле входа в комплекс храмов. Вероятно, так же поступал и Бенц, но в этот раз он решил довезти меня до самых дверей храма. Выключив мотор, он ещё минуты три посидел молча, а потом сказал:
- Выходи, мы приехали.
Снаружи этот храм Бахаи сильно отличался от того, который мы видели. Он не напоминал цветок лотоса. По внешнему виду он больше напоминал находящиеся в комплексе храмы других религий, но внутри он был точно такой же, как храм лотоса. Когда мы вошли, Бенц возложил на такой же алтарь красного дерева свою правую руку, левой рукой взялся за мою правую и сказал:
- Положи левую руку на алтарь, замкни цепь.
Я сделала это, и тепло, впервые после смерти отца, охватило моё тело, а по сомкнутым рукам пробежал какой-то непонятный ток. Мы молчали. Я не решилась просить Бенца объяснить мне, что происходит - быстро промелькнула мысль: «Я спрошу его, когда мы выйдем из храма». Не знаю, кто был милостив ко мне - Бахаи или Бенц, но только боль в груди уменьшилась, и я впервые за последние три дня смогла вдохнуть полной грудью. Мы стояли у алтаря до тех пор, пока в быстрых меняющихся ощущениях не появилось стойкое предчувствие покоя. И когда я убедилась, что это стойкое предчувствие, я сказала Бенцу:
- Я предчувствую покой. Наверное, Бахаи уже сделал для меня всё, что считал нужным, мы можем уехать.
- Да, - сказал Бенц.
И мы поехали по ещё одному неизвестному мне пути. Я сказала:
- Ты приехал из Пенджаба, но знаешь Дели лучше коренных делийцев, - и, вспомнив о своём первоначальном намерении, добавила: - Если ты не возражаешь, посидим часок на нашей скамейке в Лоди-парке.
- Хорошо, - сказал Бенц, - только я остановлюсь на минутку, когда мы будем проезжать мимо нашего общего дома, мне нужно позвонить.
Он свернул за угол, и я с удивлением увидела наш общий дом. С этой стороны я ни разу к нему не подъезжала. Бенц вышел и спросил меня:
- Ты поднимешься со мной, или ты предпочтёшь подождать в машине?
Я представила себе, что буду чувствовать, когда воспоминания о наслаждении, которые я в этом доме испытывала, столкнутся с моим горем, и сказала:
- Я подожду.
Гоа. Пальма в свете закатного солнца.
Фото: vassanat
Бенц вышел через 5 минут и уже по дороге к Лоди-парку сказал:
- Мы полетим в Гоа послезавтра. Я пригласил повара поехать с нами, и он согласился. Ты не будешь против этого возражать?
Я не возражала и только с обычным удивлением, которое всегда возникало у меня от необычной скорости, с которой Бенц осуществлял принятые решения, подумала: «Он отсутствовал не более пяти минут, а успел подняться к телефону, провести два разговора, причём разговор с Гоа, по моим представлениям, сделал возможным наш приезд в Гоа уже через день, и уговорил повара, который мне с гордостью говорил, что он никогда не покидает Дели, сопровождать нас в Гоа». Я ещё не кончила обдумывать эту мысль, когда мы оказались в Лоди-парке. И, хотя я любила этот парк, я удовлетворённа подумала: «Послезавтра в Гоа».
Продолжение следует.