3. Воссоединение семьи.
Жизнь в Дергачах уже подходила к концу. С.В.Косиор, давно знающий отца, став в 1934 году первым секретарём ЦК КП(б)У, вызвал его в 1935 году на работу в Киев, поручив ему руководство отделом политической экономии УАМЛИНа - Украинской ассоциации Марксо-Ленинских институтов. Мать впервые поехала с нами и стала аспиранткой кафедры химии Киевского университета. Семья воссоединилась, но, как вскоре выяснилось, ненадолго.
Каюсь, особость моего положения доставляла мне удовольствие. Эта особость проявлялась и в отдельной трёхкомнатной квартире во вновь выстроенном Доме специалистов, и в том, что я лечился не в районной поликлинике, а в ЦЛК (центральная лечебная комиссия). Я никому не выказывал этой гордыни. Я понимал, что это дано не мне, а отцу, но это давало мне дополнительное основание им гордиться.
Однажды к нам приехал комкор (это было высокое звание в Красной Армии). Я был дома один, и он спросил у меня: «Отец-то где?» И я честно ответил: «Завтра у меня день рождения, а у папы нет денег, и он пошёл одалживать их у Бургатовской». В это время отец вернулся, и комкор спросил у него: «Кстати, почему вы не получаете деньги, которые вам полагаются за лекции? Там уже изрядная сумма накопилась». И мой отец ответил: «Коммунист не может получать деньги за пропаганду коммунистических идей». Я не знаю, рассуждал ли кто-нибудь так в то время, или отец был последним из могикан, но это давало мне лишнее основание для гордости.
Бургатовская, у которой отец одолжил деньги, заслуживает отдельного упоминания: она была ответственным человеком и отличным работником, но из-за больной матери она не решилась уехать из Киева, и они вместе погибли в Бабьем Яру.
В Киеве я начал учиться в школе и с удивительной лёгкостью освоил украинский язык, на котором мне и в будущем ещё предстояло разговаривать. Довольно быстро стал участвовать в художественной самодеятельности. Сейчас я вспоминаю об этом с удивлением, но, верно, в детстве у меня были исчезнувшие позднее демонстративные черты, и мне доставляло удовольствие стоять на сцене и привлекать к себе взгляды многих людей. И тогда же, в школе, я впервые познакомился с нецензурной лексикой. Это было удивительно. Шулявка имела прочную репутацию хулиганской окраины, но почему-то при мне нецензурных слов не говорили. Но однажды по Брест-Литовскому шоссе по направлению к заводу "Большевик" прошла огромная колонна красноармейцев. Всех заинтересовало, куда они идут, и я вызвался это выяснить. Я подошёл к помкомвзвода, который шёл рядом со своим взводом, и спросил его, куда они идут. Совершенно не задумываясь, не меняя тона, которым он командовал, помкомвзвода сказал: «Мы идём к… матери». Очень гордый тем, что я сразу получил информацию, я вернулся к ребятам и сообщил им эти сведения. Раздался хохот, и парнишка постарше сказал мне: «Он же тебя матом послал, а ты решил, что он тебе правду говорит». Странно, но после этого парни во дворе уже не стесняясь говорили при мне привычным им языком, и вскоре мои познания в указанной лексике существенно расширились.
Небольшая неурядица круто изменила моё отношение к сцене и к демонстрации себя. Я и один мой одноклассник вышли во второй тур олимпиады по художественной самодеятельности и должны были выступать в районном Дворце пионеров. Я не помню, в чём было содержание скетча, который мы должны были разыгрывать. Я помню только, по ходу действия мне полагалась длинная, чёрная с проседью борода. Я заботливо упаковал бороду и ровно в назначенный час был во Дворце пионеров. Участники второго тура сидели на длинном ряде скреплённых вместе кресел, и мы сели где-то в середине этого ряда. Дипломантов вызывали по очереди, публика бурно аплодировала независимо от того, какие оценки ставили члены жюри. Но что-то там было не в порядке со списками. Во всяком случае, нас там не оказалось. Я понял это тогда, когда, хотя нас и не вызвали, ведущая объявила, что второй тур олимпиады по художественной самодеятельности завершён и в ближайшие полчаса жюри подведёт итоги и скажет, кто вышел в третий тур - т.е. на общегородскую олимпиаду. Я заколебался: можно было пойти, напомнить о себе и спросить, каким образом мы выбыли из списка. Мне это показалось неловким, и я решил завтра выяснить это у преподавательницы русской литературы, ведущей 8-10 классы, которая отвечала за всю организацию олимпиады. Но мне, третьекласснику, и это было достаточно сложно.
Нина Георгиевна встретила меня возле учительской и радушно спросила: «Ну, как твоё выступление прошло?» У меня не повернулся язык сказать, что выступления не было, и я сказал, что, по-моему, нормально. Но вечером мне стало стыдно, что я не выяснил отношения на месте, что я соврал учительнице, и от стыда и раскаяния я расплакался. Вообще-то я плакал не часто, хотя из предлагаемого текста можно сделать противоположный вывод, просто я вспоминаю события, которые произвели на меня глубокое впечатление.
Мама подошла ко мне и сказала: «Ну, что ещё ты выдумал?» Её вопрос сразу вызвал у меня облегчение. Я понял, что сейчас я всё расскажу маме, она поймёт, поддержит, найдёт выход. Раньше в моих воспоминаниях я чаще вспоминал отца, хотя я очень любил мать, но жизнь была полна мелких эпизодов, которые хотелось обсудить, а мама была далеко. Когда она снова оказалась с нами, продолжая гордиться своим отцом, обсуждать свои проблемы я предпочитал с матерью. Я честно, без утайки, рассказал ей всю нашу историю выступления во втором туре. «Да, - сказала мама, - негоже. Но плакать тоже негоже. Ну ладно, на этот раз я тебя выручу. Я сама всё Нине Георгиевне объясню. Но я надеюсь, что это была первая и последняя твоя попытка выйти из положения путём лжи. Это почти никогда не удаётся, ложь наворачивается на ложь, и потом ты уже не помнишь, какой была первая ложь и, соответственно, не можешь создать впечатление правды». Она действительно поговорила с Ниной Георгиевной. Нина Георгиевна меня не упрекнула и даже сказала, что если бы я вовремя ей всё рассказал, она бы организовала наше выступление, пока ещё продолжался второй тур. Но я уже больше не хотел выступать. Я понял, что внимание, которое к себе привлекаешь, может быть не только благожелательным, и расстался с художественной самодеятельностью без сожаления, с чувством глубокого облегчения.
Книги были лучше. Они не могли подвести, и можно было быть уверенным, что то, что написано на этой странице сегодня, будет написано на ней и завтра. Только одно обстоятельство потребовало от меня значительного сосредоточения внимания, которое тоже не всегда помогало. Я читал давно, я читал бегло и, как всякий бегло читающий человек, видел слово, а не буквы, из которых оно состоит.
Во время пребывания в Киеве мы часто выезжали на дачу в пригородный посёлок Пущеводица. Я любил эти дачные дни, когда все были свободны и можно было вовлекать взрослых в игры, беседы или читать им книги. Взрослые охотнее отвлекались на мои желания, чем моя старшая сестра, у которой уже был свой круг, куда мне не было доступа.
Однажды я вслух читал отцу какой-то роман Фенимора Купера и вместо стоящего в тексте «Я вспотел со страху», прочёл «Я воспитал старуху». Мать, вошедшая позднее, не заметила, что фраза выпадает из смысла. Но отец сказал: «Постой-постой, откуда ты взял старуху?» Тогда мать тоже заинтересовалась, мы быстро нашли искажённое место, вместе посмеялись над тем, что высокий темп - это ещё не хороший результат, но ещё долго после этого, когда я пытался дать матери какой-либо совет в вопросах, где её компетенция была явно выше моей, она говорила: «Давай-давай, ты же с детства старух воспитываешь».
Интересно, что такого рода ошибки, порождённые темпом, встречаются у меня до настоящего времени, хотя относительно реже, потому что снизился темп. Но года три назад я увидел в витрине «Дома книги» монографию «Белая горячка». Это было интересно, к тому времени у меня уже была собственная точка зрения на происхождение алкогольных психозов, и я зашёл в магазин, чтобы монографию приобрести. «По-моему, у нас такой нет», - сказала продавщица. «Ну как же, она у вас стоит на витрине, обложка светло-зелёного цвета и на светлом фоне тёмно-зелёными буквами напечатано название “Белая горячка”. «А, - сказала она, подошла к полке, взяла книгу и протянула её мне, - об этой книге Вы говорили?» «Ну да, конечно, - сказал я, - очень характерное оформление, её не спутаешь» «А Вы не могли бы прочесть заголовок повнимательнее?» Я прочёл повнимательнее. Книга называлась «Белая горчица».
Теперь названия и термины я читаю в первый раз очень внимательно, чуть ли не по буквам, а в тексте о правильности прочтения я научился судить по смыслу.
Моя мать придавала очень большое значение школьным отметкам. «Работа должна делаться чисто», - говорила она. Когда однажды весь класс плохо разобрался в стихотворении Леси Украинки, наш преподаватель Виктор Андреевич удивлённо сказал: «Как будто бы не было ничего особенно сложного. Может быть, какие-то новые слова появились, которых вы не знали? Вот, Березин, вам все слова в тексте были понятны?» У меня было некоторое сомнение, и я ухватился за него главным образом ради реабилитации. Я сказал, что мне непонятно выражение «Обiзвався голос долi», во всём этом произведении я не встретил этого персонажа. «Доля? - удивлённо спросил меня Виктор Андреевич. - Как будто ты неплохо говоришь по-украински. Доля -это не персонаж, на русский это слово переводится как Судьба». «Я думал об этом, - сказал я, - но мне показалось невероятным прямая беседа судьбы с владельцем поместья». «Пора бы уже и научиться понимать переносный смысл слов. Но вообще-то ты учишься хорошо, украинский знаешь очень неплохо. Будем считать это недоразумением, и ваша отличная оценка в четверти сохраняется». Я решил, что мне повезло, потому что получить четвёрку и показывать её маме мне не хотелось. Но вскоре всё это перестало иметь значение.
Этот пост на сайте
Каюсь, особость моего положения доставляла мне удовольствие. Эта особость проявлялась и в отдельной трёхкомнатной квартире во вновь выстроенном Доме специалистов, и в том, что я лечился не в районной поликлинике, а в ЦЛК (центральная лечебная комиссия). Я никому не выказывал этой гордыни. Я понимал, что это дано не мне, а отцу, но это давало мне дополнительное основание им гордиться.
Однажды к нам приехал комкор (это было высокое звание в Красной Армии). Я был дома один, и он спросил у меня: «Отец-то где?» И я честно ответил: «Завтра у меня день рождения, а у папы нет денег, и он пошёл одалживать их у Бургатовской». В это время отец вернулся, и комкор спросил у него: «Кстати, почему вы не получаете деньги, которые вам полагаются за лекции? Там уже изрядная сумма накопилась». И мой отец ответил: «Коммунист не может получать деньги за пропаганду коммунистических идей». Я не знаю, рассуждал ли кто-нибудь так в то время, или отец был последним из могикан, но это давало мне лишнее основание для гордости.
Бургатовская, у которой отец одолжил деньги, заслуживает отдельного упоминания: она была ответственным человеком и отличным работником, но из-за больной матери она не решилась уехать из Киева, и они вместе погибли в Бабьем Яру.
В Киеве я начал учиться в школе и с удивительной лёгкостью освоил украинский язык, на котором мне и в будущем ещё предстояло разговаривать. Довольно быстро стал участвовать в художественной самодеятельности. Сейчас я вспоминаю об этом с удивлением, но, верно, в детстве у меня были исчезнувшие позднее демонстративные черты, и мне доставляло удовольствие стоять на сцене и привлекать к себе взгляды многих людей. И тогда же, в школе, я впервые познакомился с нецензурной лексикой. Это было удивительно. Шулявка имела прочную репутацию хулиганской окраины, но почему-то при мне нецензурных слов не говорили. Но однажды по Брест-Литовскому шоссе по направлению к заводу "Большевик" прошла огромная колонна красноармейцев. Всех заинтересовало, куда они идут, и я вызвался это выяснить. Я подошёл к помкомвзвода, который шёл рядом со своим взводом, и спросил его, куда они идут. Совершенно не задумываясь, не меняя тона, которым он командовал, помкомвзвода сказал: «Мы идём к… матери». Очень гордый тем, что я сразу получил информацию, я вернулся к ребятам и сообщил им эти сведения. Раздался хохот, и парнишка постарше сказал мне: «Он же тебя матом послал, а ты решил, что он тебе правду говорит». Странно, но после этого парни во дворе уже не стесняясь говорили при мне привычным им языком, и вскоре мои познания в указанной лексике существенно расширились.
Небольшая неурядица круто изменила моё отношение к сцене и к демонстрации себя. Я и один мой одноклассник вышли во второй тур олимпиады по художественной самодеятельности и должны были выступать в районном Дворце пионеров. Я не помню, в чём было содержание скетча, который мы должны были разыгрывать. Я помню только, по ходу действия мне полагалась длинная, чёрная с проседью борода. Я заботливо упаковал бороду и ровно в назначенный час был во Дворце пионеров. Участники второго тура сидели на длинном ряде скреплённых вместе кресел, и мы сели где-то в середине этого ряда. Дипломантов вызывали по очереди, публика бурно аплодировала независимо от того, какие оценки ставили члены жюри. Но что-то там было не в порядке со списками. Во всяком случае, нас там не оказалось. Я понял это тогда, когда, хотя нас и не вызвали, ведущая объявила, что второй тур олимпиады по художественной самодеятельности завершён и в ближайшие полчаса жюри подведёт итоги и скажет, кто вышел в третий тур - т.е. на общегородскую олимпиаду. Я заколебался: можно было пойти, напомнить о себе и спросить, каким образом мы выбыли из списка. Мне это показалось неловким, и я решил завтра выяснить это у преподавательницы русской литературы, ведущей 8-10 классы, которая отвечала за всю организацию олимпиады. Но мне, третьекласснику, и это было достаточно сложно.
Нина Георгиевна встретила меня возле учительской и радушно спросила: «Ну, как твоё выступление прошло?» У меня не повернулся язык сказать, что выступления не было, и я сказал, что, по-моему, нормально. Но вечером мне стало стыдно, что я не выяснил отношения на месте, что я соврал учительнице, и от стыда и раскаяния я расплакался. Вообще-то я плакал не часто, хотя из предлагаемого текста можно сделать противоположный вывод, просто я вспоминаю события, которые произвели на меня глубокое впечатление.
Мама подошла ко мне и сказала: «Ну, что ещё ты выдумал?» Её вопрос сразу вызвал у меня облегчение. Я понял, что сейчас я всё расскажу маме, она поймёт, поддержит, найдёт выход. Раньше в моих воспоминаниях я чаще вспоминал отца, хотя я очень любил мать, но жизнь была полна мелких эпизодов, которые хотелось обсудить, а мама была далеко. Когда она снова оказалась с нами, продолжая гордиться своим отцом, обсуждать свои проблемы я предпочитал с матерью. Я честно, без утайки, рассказал ей всю нашу историю выступления во втором туре. «Да, - сказала мама, - негоже. Но плакать тоже негоже. Ну ладно, на этот раз я тебя выручу. Я сама всё Нине Георгиевне объясню. Но я надеюсь, что это была первая и последняя твоя попытка выйти из положения путём лжи. Это почти никогда не удаётся, ложь наворачивается на ложь, и потом ты уже не помнишь, какой была первая ложь и, соответственно, не можешь создать впечатление правды». Она действительно поговорила с Ниной Георгиевной. Нина Георгиевна меня не упрекнула и даже сказала, что если бы я вовремя ей всё рассказал, она бы организовала наше выступление, пока ещё продолжался второй тур. Но я уже больше не хотел выступать. Я понял, что внимание, которое к себе привлекаешь, может быть не только благожелательным, и расстался с художественной самодеятельностью без сожаления, с чувством глубокого облегчения.
Книги были лучше. Они не могли подвести, и можно было быть уверенным, что то, что написано на этой странице сегодня, будет написано на ней и завтра. Только одно обстоятельство потребовало от меня значительного сосредоточения внимания, которое тоже не всегда помогало. Я читал давно, я читал бегло и, как всякий бегло читающий человек, видел слово, а не буквы, из которых оно состоит.
Во время пребывания в Киеве мы часто выезжали на дачу в пригородный посёлок Пущеводица. Я любил эти дачные дни, когда все были свободны и можно было вовлекать взрослых в игры, беседы или читать им книги. Взрослые охотнее отвлекались на мои желания, чем моя старшая сестра, у которой уже был свой круг, куда мне не было доступа.
Однажды я вслух читал отцу какой-то роман Фенимора Купера и вместо стоящего в тексте «Я вспотел со страху», прочёл «Я воспитал старуху». Мать, вошедшая позднее, не заметила, что фраза выпадает из смысла. Но отец сказал: «Постой-постой, откуда ты взял старуху?» Тогда мать тоже заинтересовалась, мы быстро нашли искажённое место, вместе посмеялись над тем, что высокий темп - это ещё не хороший результат, но ещё долго после этого, когда я пытался дать матери какой-либо совет в вопросах, где её компетенция была явно выше моей, она говорила: «Давай-давай, ты же с детства старух воспитываешь».
Интересно, что такого рода ошибки, порождённые темпом, встречаются у меня до настоящего времени, хотя относительно реже, потому что снизился темп. Но года три назад я увидел в витрине «Дома книги» монографию «Белая горячка». Это было интересно, к тому времени у меня уже была собственная точка зрения на происхождение алкогольных психозов, и я зашёл в магазин, чтобы монографию приобрести. «По-моему, у нас такой нет», - сказала продавщица. «Ну как же, она у вас стоит на витрине, обложка светло-зелёного цвета и на светлом фоне тёмно-зелёными буквами напечатано название “Белая горячка”. «А, - сказала она, подошла к полке, взяла книгу и протянула её мне, - об этой книге Вы говорили?» «Ну да, конечно, - сказал я, - очень характерное оформление, её не спутаешь» «А Вы не могли бы прочесть заголовок повнимательнее?» Я прочёл повнимательнее. Книга называлась «Белая горчица».
Теперь названия и термины я читаю в первый раз очень внимательно, чуть ли не по буквам, а в тексте о правильности прочтения я научился судить по смыслу.
Моя мать придавала очень большое значение школьным отметкам. «Работа должна делаться чисто», - говорила она. Когда однажды весь класс плохо разобрался в стихотворении Леси Украинки, наш преподаватель Виктор Андреевич удивлённо сказал: «Как будто бы не было ничего особенно сложного. Может быть, какие-то новые слова появились, которых вы не знали? Вот, Березин, вам все слова в тексте были понятны?» У меня было некоторое сомнение, и я ухватился за него главным образом ради реабилитации. Я сказал, что мне непонятно выражение «Обiзвався голос долi», во всём этом произведении я не встретил этого персонажа. «Доля? - удивлённо спросил меня Виктор Андреевич. - Как будто ты неплохо говоришь по-украински. Доля -это не персонаж, на русский это слово переводится как Судьба». «Я думал об этом, - сказал я, - но мне показалось невероятным прямая беседа судьбы с владельцем поместья». «Пора бы уже и научиться понимать переносный смысл слов. Но вообще-то ты учишься хорошо, украинский знаешь очень неплохо. Будем считать это недоразумением, и ваша отличная оценка в четверти сохраняется». Я решил, что мне повезло, потому что получить четвёрку и показывать её маме мне не хотелось. Но вскоре всё это перестало иметь значение.
Этот пост на сайте