История вокруг него

Dec 25, 2010 16:52


Есть такие хорошие воспоминания Владимира Огнева [1] «О Викторе Шкловском и вокруг него». Мне их дал, правда, не он, а Эбаноидзе, и надо бы отдать, а я всё время забываю. Воспоминания эти тем хороши, что о Шкловском времён Гражданской войны написано много. Чрезвычайно много раз (и по-разному) рассказана история побега Шкловского в Финляндию. И двадцатые годы перетёрты воспоминателями тщательнее, может быть, прочего.

А вот благополучная жизнь Шкловского тогда, когда к нему пришла настоящая мировая слава как-то теряется.

Кажется, все события этой долгой жизни сосредоточены тогда, в историческом прошлом, когда молодой студент караулит от воров свою лодку на ночном берегу в Куоккале, когда сыплет сахар в жиклёры гетьманских броневиков, когда возвращается из Берлина на Родину, подняв руку, сдаваясь.

Но жизнь продолжается.

В благополучной этой жизни было множество трагедий, причём трагедий настоящих, неподдельных, и был множество счастья.

Огнев описывает один разговор со Шкловскийм, что происходит на даче близ Шереметьево: «...Я пришел к Шкловскому, когда он собирался ехать за границу. Он жил на маленькой даче, и вок­руг шевелились от сильного ветра посаженные им молодые кустики сирени. Он стал говорить о Толстом и незаметно для себя увлекся... Я с ужасом увидел, что он выкапывает вчера посаженные кусты и складывает их рядом с ямками. Но мысли его были так остры и неожиданны, что я боялся их спугнуть. По­том Шкловский пошел на другую сторону дачи и бы­стро и ловко вырыл ямки, в которые - продолжая развивать мысль о том, что «крестьянин для Толсто­го общечеловечен», - постепенно пересадил кусты...

Потом мы пили чай с вареньем, и Шкловский дол­го смотрел в окно, нахмурившись. Он потер свой ог­ромный лоб и спросил: «Кажется, здесь росла сирень? »

Анекдоты о нем можно рассказывать часами. На­пример, я заметил, что, когда он кончает очередную книгу, переставляет стол на новое место... Первое вре­мя Шкловский ушибается о край стола, так как стол оказывается на непривычном месте. Потом привыка­ет. Впечатление такое, что новое для него начинает­ся с нуля.

Но это не так. Огромная, феноменальная эруди­ция - культура мира - за его широкими и крепки­ми плечами.

Шкловский кончил книгу о Боккаччо.

Он дал мне рукопись по старой дружбе. Тогда про­сил не очень «болтать», так как не считал рукопись готовой к печати. Передаю  разговор  о сделанной, чи­стой главе, которую Шкловский не собирался чис­тить. Речь идет о Четвертом дне «Декамерона». Не­счастная любовь у Боккаччо сравнена с... «Анной Ка­рениной».

- Ты помнишь, - говорит Шкловский мне, - женщина стоит спиной к окну (честно говоря, ничего не помшо - но молчу)... Она так спиной и выбрасы­вается... Ее провожают толпы народа... Анна не может жить в обществе, ее отвергают... Заметь: мышь - про­пускают. Анну - кошку! - нет, не могут пропус­тить... Героиня Боккаччо говорит, что ничего уже не может есть после того, как «съедено благородное сер­дце» любимого... Муж заставил ее обманом съесть сердце любовника, незадолго до этого убитого им в заса­де - Далее я говорю о том, что такое общество во вре­мена Боккаччо и во времена Толстого. И как возни­кает противоречие любви и условностей времени...

Шкловский рассказывает, а я смотрю на красивую шапочку почетного доктора Сассекского университе­та (Великобритания), диплом Почетного гражданина города Чертальдо (родина Боккаччо), которых удос­тоен Шкловский.

Боккаччо я отложил, - говорит Шкловский, - пусть отлежится... А вот мой «Дон Кихот» готов...

На столе - папка. В ней сценарий ТВ-фильма о гениальном идеалисте, ламанчском идальго, создан­ном воображением и гением Сервантеса.

- Обрати внимание! Как изменяется способ опи­саний в «Дон Кихоте». Между написанием первой и второй книги - каких-нибудь десять-двенадцать лет, а между тем незаметно изменяется все... даже отношение к маврам... Дон Кихот приближается к Санчо Пансе (Шкловский говорит: «все более санчопансеет», а Санчо - все более «донкихотеет»)... Пародий­ный роман на глазах эволюционирует в проблемный... Мудрец не может быть безумным... Безумен мир...

И по свойственной ему ассоциативности мысли, без всякого, казалось, перехода, говорит:

Истину нельзя получить при помощи попра­вок... В искусстве новое не развивается простым опровержением старого... Отжившее осуждается в процессе спора равных противников... В «Кандиде» Воль­тера два философа - оптимист и пессимист. Они по- Разному толкуют один и тот же факт. Достоевский в «Братьях Карамазовых» с равной силой пишет речи защитника и прокурора.

Потому вы и назвали свою книгу о Достоевском «За и против»?

Конечно.

А как же выражается точка зрения художника?

В споре, - иронически говорит Шкловский и смеется. - В споре с самим собой. И со временем. Большой художник чувствует отстаивание содержа­ния своих романов или стихов от времени. Это - кон­фликт формы, которая перестает подчиняться.

Я вспоминаю дневники Александра Блока: «Надо еще измениться (или - чтобы вокруг изменилось), чтобы вновь получить возможность преодолевать ма­териал ».

Говорю Шкловскому. Он вздыхает:

Да, трудно писать, когда писать легко...

Но пишущие трудно - трудно и читаются, - возражаю я. - Ясное для художника легко читает­ся... Толстой... Пушкин...

Это другое. Что ясно читается? Начиная «Анну Каренину», Толстой знал, что она покончит жизнь самоубийством. Что изменит мужу и уйдет к любов­нику. Что свет ей этого не простит. Выхода у нее не было. Но как это произойдет, кто виноват, какой смысл описываемых характеров - об этом он не знал, начиная писать. Он сразу же знал, что Нехлюдов пред­ложит женщине, которую он когда-то соблазнил, же­нитьбу, чтобы спасти проститутку. Но что произой­дет в результате конфликта, что раскроется людям, кто воскреснет в результате борьбы религий, любви, сложности жизни - он не знал... Сюжет - не способ заинтересовать читателя, а способ анализа жизни, превращения внешнего - во внутреннее, снятие при­вычного...

Наверное, - говорю я, чтобы подбросить веток в незатухающий костер мысли Шкловского, - навер­ное, сюжет раскрывает все новые варианты анализа характеров?

Разумеется... Могла ли Анна остаться верной мужу? Почему нет выхода? Почему Вронский, по собтвенному признанию, «такая же здоровая говяди­на»» как и принц, которого он сопровождает? Почему в родильной горячке Анна Каренина замечает, что оба - и муж, и любовник - Алексеи? Наверное, Алексей Каренин, большой чиновник, мог быть хо­рошим человеком, но он включен в нечеловеческие отношения. Поэтому свои нечеловеческие отношения к Анне он оформляет законом религии...

И, задумавшись, продолжает:

Раньше я писал о том, как сделана «Шинель» Гоголя. Я шел от сюжета к жизни. Теперь понимаю: сюжет меняется потому, что меняется характер взаи­моотношений людей в мире. Греческая трагедия ос­новывалась на мифах, мифы были созданы давно, но изменился анализ взаимоотношений, изменились характеры, обоснования событий, а значит - изме­нился сюжет. Тысячи раз рассказывалось о том, как изменила женщина. Пьеро тысячу раз терял Колом­бину. Об этом Чаплин поставил фильм «Огни рампы», об этом писал трагические стихи Блок, писал Маяков­ский. Мотивировки несчастья всегда разные, хотя кажется, что те же. Меняется образ влюбленного. Меняется сюжет.

Разговор переходит на фильм «Баллада о солдате». Шкловский говорит, что герой - почти мальчик - на войне должен был ощущать «тень страха», лежащую на нем. Солдат, видевший смерть, жаден к жизни. Мимолетная любовь в фильме дана романтично, без этой тени жадности жизни. Я пожимаю плечами. Не очень согласен. А Шкловский неожиданно говорит:

- Если бы Адам был солдатом, то он съел бы яб­локи в саду еще зелеными...

[1]  Огнев, Владимир Федорович (р 07.07.1923, г. Полтава) . Окончил Литинститут (1950). Работал в "Литературной газете" (1949-57), гл. редактором экспериментальной творческой киностудии (1960-69) и нескольких журналов.  Автор большого числа литературно-критических книг и составитель множества поэтических антологий.Председатель комиссии по литературному наследию Виктора Шкловского (с 1986).

Извините, если кого обидел

Previous post Next post
Up