Повесть "Грань" (фрагмент)
По итогам литсеминара Далии Трускиновской ( _runcis ) наша новая повесть "Грань" заняла 2-ое место на конкурсе "Русская старина. Мистика" (Басткон-2016) и будет опубликована в сборнике ЛФГ "Бастион" (вероятно, в "Мистиконе-3").
Здесь вы можете ознакомиться с фрагментом повести.
Картинка взята с http://niezwykle.com/powstanie-listopadowe-dlaczego-skonczylo-sie-kleska/
На тёмных улицах Варшавы царило злое смятение - дробь торопливых шагов, возбуждённые выкрики. Полыхали факелы в руках шумной толпы.
- К оружию! - слышались возгласы. - На Бельведер! Поджечь казармы! Москалей на пики и в Вислу!
Внимая погромным воплям за окнами, провинциал иезуитского ордена тонко улыбался, будто наслаждаясь музыкой:
- Итак, рубёж перейдён. То, чему мы посвятили столько сил, наконец началось. Надеюсь, делегаты сейма отвезут государю-императору самые жёсткие условия - свобода, гласность, вывод войск…
- …и восстановленье Речи Посполитой в исконных границах. - Молодой ксёндз, приникший к окну, не удержался высказать мечты вслух. - И подчинение всех верующих Папе.
- Сначала военная победа, - мягко унял провинциал его рвение, - затем - духовная власть. Изжить византийскую ересь и утвердить владычество Рима. Словом и делом, а где они окажутся бессильны - огнём и мечом.
Томительно длилось время, вечер сгустился в ночь.
Наскоро постучавшись условным сигналом, вошёл - почти ворвался, - мужчина в платье простолюдина, сорвал с головы шапку.
- Я с вестями… - поклонился он.
- Что в городе? - спросил провинциал, бегло благословив его.
- Взят арсенал. Генералы, верные царю - убиты…
Все быстрой рукой перекрестились, а провинциал молвил:
- То кара небесная. Они предали Польшу и поплатились за это.
- …но конные егеря, гвардейцы, отбили в Краковском предместье натиск патриотов и соединились с Константином. Князь собрал к себе русских солдат из казарм, он покидает Варшаву…
- Пусть бежит, - подумав немного, решил провинциал, зная, что его слова будут переданы кому надо. - Он ополячен женой и не опасен.
Жестом отослав лазутчика, провинциал обратился к ксёндзу:
- Теперь твоё время действовать, брат. Войско поведут другие, но сердцем его будешь ты. Полки, орудия - грубая сила. Побеждать следует знанием. Удар сталью - лишь последний довод. Да, против нас пошлют армию, начнутся битвы. Богатой будет жатва смерти… но всё это внешнее, как короб реликвария. Святыня - внутри, во тьме тайны. Она не видна, но это и есть могущественный корень силы, растущий из прошлого в грядущее. Вырвать его поручается тебе. Забудь о милосердии. Иди.
В ордене принято без обсуждения исполнять приказы старших. Ксёндз почтительно склонился перед провинциалом, хотя в уме и на языке вертелось много вопросов - благоразумно ли малыми силами, без прикрытия, вторгаться вглубь русских владений, идти неверными дорогами, рискуя увязнуть при осаде гарнизона или натолкнуться на сильный отряд?
Но воля Папы Римского и ордена - превыше всех сомнений.
Из дома провинциала ксёндз вышел в черноту ночи. Там дул стылый ноябрьский ветер, покачивались тусклые фонари на столбах. С порывом ветра прилетел жирный запах гари, словно от подгоревшего жаркого, дав ксёндзу тему для проповедей в рейде - о всесожжении грешных.
«И об огне, что осветит нам путь!»
* * *
Весть о польском бунте конной эстафетой разнеслась по свету, достигнув и блестящего Санкт-Петербурга, и мрачных болот западной Лукони, где издавна правил род Грода-Глушинских.
Ещё сам Стефан Баторий, круль польский и великий князь литовский, пожаловал основателю рода волость Глушину в вечное владение. Но сменялись века и правители, гремели войны, перемещались рубежи - и Грода-Глушинские приняли русскую сторону. Теперь пришло время отстоять права и подтвердить клятву верности.
Грозный час застиг в поместье старого Гапона и его внучку-любимицу. Сыны-паничи служили офицерами, вдали от дома. Дочери повыходили замуж. Кто куда, подальше от болот, поближе к светской жизни и столицам.
Пану Гапону шёл восемьдесят третий год. Хотя тяжёлая рука его ещё держала саблю, некогда сверкавшую в Варшаве и помнившую кровь конфедератов, силы отставного генерал-майора с возрастом иссякли. Но воля его оставалась крепка. Мушкетного пороха воин, ещё суворовской выучки, пан призвал старшин своей волости - комиссара, экономов, войтов, - чтобы сказать им:
- Ставьте караулы на дорогах. Будьте оружны, готовьте засады и засеки. Враг близко. Кто из хлопов убьёт мятежника, тому дам волю и надел, будь он хоть униат, хоть католик. Чиншевому шляхтичу за мужество на поле боя - землю в награду и три семьи хлопов, а голоту приму в служилые. Изменнику - пекло при жизни устрою. Моё слово твёрдо, передайте его всем.
Отдельно, в башенном покое, он собрал ливрейных во главе с дворецким. Доверенным слугам поручено было скрыть ценности в глубоких тайниках. Также Гапон велел готовить две допотопных пушки, чтобы оборонять Палац, родовое гнездо на холме. Дворня его взяла ружья, а отставные солдаты шли к Палацу, чтобы проситься к пану в ополчение. Даже инвалиды, покалеченные на войне с Наполеоном.
Крут был пан Гапон, овеян тёмной и недоброй славой, но за верность старине ему прощали многое. Так и говорили в корчмах: «Наш пан - не лях перемётный. Древних статутов и привилеев держится нерушимо».
Едва укрепился лёд, по замёрзшим рекам двинулись к Глушине мятежники - жолнёры, пушкари, уланы, а также косиньеры, полудикий сброд, вооружённый косами, поставленными на древко торчком. Офицеры, гарцуя, с лихостью горланили конфедератскую песню «Пойдём живо до Костюшки, рубать будем москалюшки». На привалах жолнёрам и косиньерам подло проповедовал ксёндз-иезуит, внушая свирепые мысли:
- Пан Бог велит вырезать Грода-Глушинских без жалости. Они схизматики и колдуны, от них чары и порча на весь повет. Кто в их крови сталь омочит - от семи смертных грехов очистится. Даже их голота и подпанки - сплошь порчены. Они как бурьян на земле. Пора выполоть эту заразу! Клянитесь именем Господним и огнём сего костра - исполнить долг, иначе ждёт вас пламя вечное, неугасимое.
К судьбам повстанцев он был равнодушен. Они рождены, чтобы умереть, и если такова их участь, то пусть умрут с пользой для Рима. Орден учит жертвовать малым во имя великого. В жертву всех - и своих, и чужих.
Врываясь в куты и застенки, головорезы приставляли косы к шеям жителей, приказывали читать «Верую». Если в молитве не звучало «…иже от Отца и Сына исходящего», то следующим звуком был предсмертный хрип. От такого ужаса та мелкая застенковая шляхта, что не успела влиться в ополчение или уйти в Палац, бежала на восток, бросив дом и хозяйство, взяв жену с детьми да кошель с деньгами.
Наконец, сбив заслоны, бунтовщики пришли к Палацкому холму. С весны до поздней осени его, как крепостные рвы с водой, защищали окружающие речки и озёра, но зимой природные преграды не спасали. Завязалась пушечная перестрелка, с обеих сторон полетели пули. От зажигательных снарядов южное крыло Палаца охватил пожар, тогда на штурм пошла пехота, а впереди всех косиньеры, одержимые жаждой убийства.
Одни в панском дворце бешено сражались, стреляли из окон, рубились в дверных проёмах. Другие - женщины, дети, - молились в исступлении. Только старый Гапон был холоден и прям как шомпол. Бывалый вояка ясно сознавал, что силы неравны, и скоро дворец падёт. «Честь важнее жизни», так учили его предки, а честь он сберёг.
- Милостивый пане, что нам делать? - взывали к нему.
- Кто верит мне, следуйте за мной к воде, - ответил он, - и повторяйте - Recro immineat est.
Даже под угрозой неминучей гибели далеко не все решились идти с паном. Тех, кто всё-таки отважился, увлёк пример его внучки - бледная и трепетная, она подала деду руку, словно вступая в танец, и торжественной парой они отправились в путь.
Взявшись за руки, как бы открывая бал полонезом, вслед им вереницей пар пошли остальные, часто свободной рукой прижимая к себе ребёнка. Словно средь дыма и грохота боя пролегла для них незримая дорожка, которую никто не смел ни заступить, ни пересечь.
А схватка кипела уже в стенах Палаца, и огонь трещал на верхнем этаже.
- Ищите пана! - вопил ксёндз, мечущийся между бойцами, перескакивая через убитых. - Не дайте ему уйти!
В глубине дворцового строения глухо ударил взрыв; стены содрогнулись, с потолков посыпалась пыль. Из двери, ведущей к погребам, выплыло удушливое облачко пороховой гари.
Иезуит сбежал вниз - и выскочил, задыхаясь от кашля. Тотчас бросился он искать командира отряда, отыскал и насел на него, требуя:
- Выделите мне людей, побольше, чтобы разобрать завал. Ещё не поздно.
- Поздно, святой отец, - хмуро ответил хорунжий. - Передовой дозор вернулся с новостями - в нашу сторону идёт кавалерийский корпус, завтра будет здесь. Предстоит бой, и Бог весть, чем он кончится. Эй! тушить пожар! трупы убрать! Пушки сюда, ставить у окон! Где тут колодец? Запасти воды!
- Здесь больше нет колодца, - тихо молвил ксёндз, поняв, что его просьба не будет исполнена. Поникший, он, волоча ноги, отправился по коридорам дворца - искать выживших, расспрашивать про пана. Будто сговорившись, все твердили одно: «Они ушли, добродий, ушли как в танце».
Отчаявшись узнать что-нибудь большее, ксёндз вышел наружу, в главных дверях пропустив жолнёров, тащивших внутрь боевые припасы. Во дворце шёл грабёж, ломали мебель на дрова, искали хлеб, вино и мясо. Доносились вопли, треск и гогот. Калёным железом мучили слуг, выпытывая: «Где деньги, золото? Где панские бумаги?» Рыскали вокруг дворца - нет ли утоптанных мест, следов взрытой земли?
Угасал зимний день, угасал пожар. Белизна заснеженной Глушины покрывалась синевой с востока, а на западе алела пламенем заката. Где-то близко - слишком близко, чтобы что-то предпринять! - снег скрипел под сотнями копыт, а над эскадронами лёгчайшим паром реяло дыхание коней. Русские собрали силы, чтобы изгнать призрак Речи Посполитой, вставший из могилы.
Сколько было надежд!.. Но никто на Западе не поддержал мятеж. Отделались газетным воем и дипломатической вознёй.
Цвет крови в Палаце смешался в глазах иезуита с кровавым отсветом заходящего солнца. Тяготы рейда и жертвы оказались напрасными.
«Мы обречены, - подумал ксёндз, болезненно щурясь от яркости светила. - Что умерло, то умерло. Вернувшись с того света, можно рассчитывать лишь на осиновый кол - он положит конец мукам загробного голода… Завтра, Господи, завтра. Благослови оружие, что отправит меня к Тебе. Я буду молиться всю ночь».
Резь в слезящихся глазах заставила его отвернуться; он поднял лицо к каменному барельефу над дверями - гербу Грода-Глушинских.
Герб изображал жабу, похожую на женщину в родах. Понизу был выбит панский девиз - «Recro immineat est».
«Возрождение неизбежно» - прочёл иезуит латинские слова.
«Надо бы взорвать Палац. Превратить в груду развалин, в надгробный курган. Чтобы навсегда… О, Боже, ушли как в танце!.. - Слёзы сладкой зависти и жгучей злобы поползли по его щекам. В ушах неуловимо зазвучала музыка, памятная по балам у магнатов. Горделивые пани, прелестные панны, юные панянки - в шорохе кружев и платьев, в полёте витых локонов, в лукавом смехе и сиянии улыбок. - А я? Ушёл бы я с ними?»
Ночь напролёт он гнал прочь змей соблазна, вкрадчиво вползавших в мысли и мешавших сосредоточиться в молитве. Пил водку с жолнёрами, ободрял их перед боем. Напутствовал смертельно раненых. Заряжал пистолеты.
Потом взошло солнце. Вместе с ним на востоке показались русские. Их конно-артиллерийская рота заняла удобную позицию и дала залп брандскугелями. Без спешки, умело и уверенно работали канониры, пока вновь не запылал обгорелый Палац, а эскадроны выжидали, когда ляхи рискнут пойти на прорыв. И этот миг настал.
Чтобы дать своим оторваться от противника, дойти «до лясу», уланы атаковали русских с пылом самоубийц - и полегли под картечью. Тогда начался пир клинков и пик. В беспорядке отступавшая толпа стала для кавалерии лёгкой добычей.
Заката ксёндз не увидел - лишь блеск стали над головой.
Был конец января. Армия под началом генерала-фельдмаршала Дибича двинулась против мятежников.
Картинка взята с https://plus.google.com/112757272737323847891/posts
Далее - следите за сборниками ЛФГ "Бастион" ( bastion_kon ).
Здесь вы можете ознакомиться с фрагментом повести.
Картинка взята с http://niezwykle.com/powstanie-listopadowe-dlaczego-skonczylo-sie-kleska/
На тёмных улицах Варшавы царило злое смятение - дробь торопливых шагов, возбуждённые выкрики. Полыхали факелы в руках шумной толпы.
- К оружию! - слышались возгласы. - На Бельведер! Поджечь казармы! Москалей на пики и в Вислу!
Внимая погромным воплям за окнами, провинциал иезуитского ордена тонко улыбался, будто наслаждаясь музыкой:
- Итак, рубёж перейдён. То, чему мы посвятили столько сил, наконец началось. Надеюсь, делегаты сейма отвезут государю-императору самые жёсткие условия - свобода, гласность, вывод войск…
- …и восстановленье Речи Посполитой в исконных границах. - Молодой ксёндз, приникший к окну, не удержался высказать мечты вслух. - И подчинение всех верующих Папе.
- Сначала военная победа, - мягко унял провинциал его рвение, - затем - духовная власть. Изжить византийскую ересь и утвердить владычество Рима. Словом и делом, а где они окажутся бессильны - огнём и мечом.
Томительно длилось время, вечер сгустился в ночь.
Наскоро постучавшись условным сигналом, вошёл - почти ворвался, - мужчина в платье простолюдина, сорвал с головы шапку.
- Я с вестями… - поклонился он.
- Что в городе? - спросил провинциал, бегло благословив его.
- Взят арсенал. Генералы, верные царю - убиты…
Все быстрой рукой перекрестились, а провинциал молвил:
- То кара небесная. Они предали Польшу и поплатились за это.
- …но конные егеря, гвардейцы, отбили в Краковском предместье натиск патриотов и соединились с Константином. Князь собрал к себе русских солдат из казарм, он покидает Варшаву…
- Пусть бежит, - подумав немного, решил провинциал, зная, что его слова будут переданы кому надо. - Он ополячен женой и не опасен.
Жестом отослав лазутчика, провинциал обратился к ксёндзу:
- Теперь твоё время действовать, брат. Войско поведут другие, но сердцем его будешь ты. Полки, орудия - грубая сила. Побеждать следует знанием. Удар сталью - лишь последний довод. Да, против нас пошлют армию, начнутся битвы. Богатой будет жатва смерти… но всё это внешнее, как короб реликвария. Святыня - внутри, во тьме тайны. Она не видна, но это и есть могущественный корень силы, растущий из прошлого в грядущее. Вырвать его поручается тебе. Забудь о милосердии. Иди.
В ордене принято без обсуждения исполнять приказы старших. Ксёндз почтительно склонился перед провинциалом, хотя в уме и на языке вертелось много вопросов - благоразумно ли малыми силами, без прикрытия, вторгаться вглубь русских владений, идти неверными дорогами, рискуя увязнуть при осаде гарнизона или натолкнуться на сильный отряд?
Но воля Папы Римского и ордена - превыше всех сомнений.
Из дома провинциала ксёндз вышел в черноту ночи. Там дул стылый ноябрьский ветер, покачивались тусклые фонари на столбах. С порывом ветра прилетел жирный запах гари, словно от подгоревшего жаркого, дав ксёндзу тему для проповедей в рейде - о всесожжении грешных.
«И об огне, что осветит нам путь!»
* * *
Весть о польском бунте конной эстафетой разнеслась по свету, достигнув и блестящего Санкт-Петербурга, и мрачных болот западной Лукони, где издавна правил род Грода-Глушинских.
Ещё сам Стефан Баторий, круль польский и великий князь литовский, пожаловал основателю рода волость Глушину в вечное владение. Но сменялись века и правители, гремели войны, перемещались рубежи - и Грода-Глушинские приняли русскую сторону. Теперь пришло время отстоять права и подтвердить клятву верности.
Грозный час застиг в поместье старого Гапона и его внучку-любимицу. Сыны-паничи служили офицерами, вдали от дома. Дочери повыходили замуж. Кто куда, подальше от болот, поближе к светской жизни и столицам.
Пану Гапону шёл восемьдесят третий год. Хотя тяжёлая рука его ещё держала саблю, некогда сверкавшую в Варшаве и помнившую кровь конфедератов, силы отставного генерал-майора с возрастом иссякли. Но воля его оставалась крепка. Мушкетного пороха воин, ещё суворовской выучки, пан призвал старшин своей волости - комиссара, экономов, войтов, - чтобы сказать им:
- Ставьте караулы на дорогах. Будьте оружны, готовьте засады и засеки. Враг близко. Кто из хлопов убьёт мятежника, тому дам волю и надел, будь он хоть униат, хоть католик. Чиншевому шляхтичу за мужество на поле боя - землю в награду и три семьи хлопов, а голоту приму в служилые. Изменнику - пекло при жизни устрою. Моё слово твёрдо, передайте его всем.
Отдельно, в башенном покое, он собрал ливрейных во главе с дворецким. Доверенным слугам поручено было скрыть ценности в глубоких тайниках. Также Гапон велел готовить две допотопных пушки, чтобы оборонять Палац, родовое гнездо на холме. Дворня его взяла ружья, а отставные солдаты шли к Палацу, чтобы проситься к пану в ополчение. Даже инвалиды, покалеченные на войне с Наполеоном.
Крут был пан Гапон, овеян тёмной и недоброй славой, но за верность старине ему прощали многое. Так и говорили в корчмах: «Наш пан - не лях перемётный. Древних статутов и привилеев держится нерушимо».
Едва укрепился лёд, по замёрзшим рекам двинулись к Глушине мятежники - жолнёры, пушкари, уланы, а также косиньеры, полудикий сброд, вооружённый косами, поставленными на древко торчком. Офицеры, гарцуя, с лихостью горланили конфедератскую песню «Пойдём живо до Костюшки, рубать будем москалюшки». На привалах жолнёрам и косиньерам подло проповедовал ксёндз-иезуит, внушая свирепые мысли:
- Пан Бог велит вырезать Грода-Глушинских без жалости. Они схизматики и колдуны, от них чары и порча на весь повет. Кто в их крови сталь омочит - от семи смертных грехов очистится. Даже их голота и подпанки - сплошь порчены. Они как бурьян на земле. Пора выполоть эту заразу! Клянитесь именем Господним и огнём сего костра - исполнить долг, иначе ждёт вас пламя вечное, неугасимое.
К судьбам повстанцев он был равнодушен. Они рождены, чтобы умереть, и если такова их участь, то пусть умрут с пользой для Рима. Орден учит жертвовать малым во имя великого. В жертву всех - и своих, и чужих.
Врываясь в куты и застенки, головорезы приставляли косы к шеям жителей, приказывали читать «Верую». Если в молитве не звучало «…иже от Отца и Сына исходящего», то следующим звуком был предсмертный хрип. От такого ужаса та мелкая застенковая шляхта, что не успела влиться в ополчение или уйти в Палац, бежала на восток, бросив дом и хозяйство, взяв жену с детьми да кошель с деньгами.
Наконец, сбив заслоны, бунтовщики пришли к Палацкому холму. С весны до поздней осени его, как крепостные рвы с водой, защищали окружающие речки и озёра, но зимой природные преграды не спасали. Завязалась пушечная перестрелка, с обеих сторон полетели пули. От зажигательных снарядов южное крыло Палаца охватил пожар, тогда на штурм пошла пехота, а впереди всех косиньеры, одержимые жаждой убийства.
Одни в панском дворце бешено сражались, стреляли из окон, рубились в дверных проёмах. Другие - женщины, дети, - молились в исступлении. Только старый Гапон был холоден и прям как шомпол. Бывалый вояка ясно сознавал, что силы неравны, и скоро дворец падёт. «Честь важнее жизни», так учили его предки, а честь он сберёг.
- Милостивый пане, что нам делать? - взывали к нему.
- Кто верит мне, следуйте за мной к воде, - ответил он, - и повторяйте - Recro immineat est.
Даже под угрозой неминучей гибели далеко не все решились идти с паном. Тех, кто всё-таки отважился, увлёк пример его внучки - бледная и трепетная, она подала деду руку, словно вступая в танец, и торжественной парой они отправились в путь.
Взявшись за руки, как бы открывая бал полонезом, вслед им вереницей пар пошли остальные, часто свободной рукой прижимая к себе ребёнка. Словно средь дыма и грохота боя пролегла для них незримая дорожка, которую никто не смел ни заступить, ни пересечь.
А схватка кипела уже в стенах Палаца, и огонь трещал на верхнем этаже.
- Ищите пана! - вопил ксёндз, мечущийся между бойцами, перескакивая через убитых. - Не дайте ему уйти!
В глубине дворцового строения глухо ударил взрыв; стены содрогнулись, с потолков посыпалась пыль. Из двери, ведущей к погребам, выплыло удушливое облачко пороховой гари.
Иезуит сбежал вниз - и выскочил, задыхаясь от кашля. Тотчас бросился он искать командира отряда, отыскал и насел на него, требуя:
- Выделите мне людей, побольше, чтобы разобрать завал. Ещё не поздно.
- Поздно, святой отец, - хмуро ответил хорунжий. - Передовой дозор вернулся с новостями - в нашу сторону идёт кавалерийский корпус, завтра будет здесь. Предстоит бой, и Бог весть, чем он кончится. Эй! тушить пожар! трупы убрать! Пушки сюда, ставить у окон! Где тут колодец? Запасти воды!
- Здесь больше нет колодца, - тихо молвил ксёндз, поняв, что его просьба не будет исполнена. Поникший, он, волоча ноги, отправился по коридорам дворца - искать выживших, расспрашивать про пана. Будто сговорившись, все твердили одно: «Они ушли, добродий, ушли как в танце».
Отчаявшись узнать что-нибудь большее, ксёндз вышел наружу, в главных дверях пропустив жолнёров, тащивших внутрь боевые припасы. Во дворце шёл грабёж, ломали мебель на дрова, искали хлеб, вино и мясо. Доносились вопли, треск и гогот. Калёным железом мучили слуг, выпытывая: «Где деньги, золото? Где панские бумаги?» Рыскали вокруг дворца - нет ли утоптанных мест, следов взрытой земли?
Угасал зимний день, угасал пожар. Белизна заснеженной Глушины покрывалась синевой с востока, а на западе алела пламенем заката. Где-то близко - слишком близко, чтобы что-то предпринять! - снег скрипел под сотнями копыт, а над эскадронами лёгчайшим паром реяло дыхание коней. Русские собрали силы, чтобы изгнать призрак Речи Посполитой, вставший из могилы.
Сколько было надежд!.. Но никто на Западе не поддержал мятеж. Отделались газетным воем и дипломатической вознёй.
Цвет крови в Палаце смешался в глазах иезуита с кровавым отсветом заходящего солнца. Тяготы рейда и жертвы оказались напрасными.
«Мы обречены, - подумал ксёндз, болезненно щурясь от яркости светила. - Что умерло, то умерло. Вернувшись с того света, можно рассчитывать лишь на осиновый кол - он положит конец мукам загробного голода… Завтра, Господи, завтра. Благослови оружие, что отправит меня к Тебе. Я буду молиться всю ночь».
Резь в слезящихся глазах заставила его отвернуться; он поднял лицо к каменному барельефу над дверями - гербу Грода-Глушинских.
Герб изображал жабу, похожую на женщину в родах. Понизу был выбит панский девиз - «Recro immineat est».
«Возрождение неизбежно» - прочёл иезуит латинские слова.
«Надо бы взорвать Палац. Превратить в груду развалин, в надгробный курган. Чтобы навсегда… О, Боже, ушли как в танце!.. - Слёзы сладкой зависти и жгучей злобы поползли по его щекам. В ушах неуловимо зазвучала музыка, памятная по балам у магнатов. Горделивые пани, прелестные панны, юные панянки - в шорохе кружев и платьев, в полёте витых локонов, в лукавом смехе и сиянии улыбок. - А я? Ушёл бы я с ними?»
Ночь напролёт он гнал прочь змей соблазна, вкрадчиво вползавших в мысли и мешавших сосредоточиться в молитве. Пил водку с жолнёрами, ободрял их перед боем. Напутствовал смертельно раненых. Заряжал пистолеты.
Потом взошло солнце. Вместе с ним на востоке показались русские. Их конно-артиллерийская рота заняла удобную позицию и дала залп брандскугелями. Без спешки, умело и уверенно работали канониры, пока вновь не запылал обгорелый Палац, а эскадроны выжидали, когда ляхи рискнут пойти на прорыв. И этот миг настал.
Чтобы дать своим оторваться от противника, дойти «до лясу», уланы атаковали русских с пылом самоубийц - и полегли под картечью. Тогда начался пир клинков и пик. В беспорядке отступавшая толпа стала для кавалерии лёгкой добычей.
Заката ксёндз не увидел - лишь блеск стали над головой.
Был конец января. Армия под началом генерала-фельдмаршала Дибича двинулась против мятежников.
Картинка взята с https://plus.google.com/112757272737323847891/posts
Далее - следите за сборниками ЛФГ "Бастион" ( bastion_kon ).