Минутка исторических аналогий
"Приблизительно в это время я получила письмо от Плеханова с просьбой срочно приехать к нему в Женеву. Как только я приехала туда, он резко спросил меня:
- Как вы и ваша партия относитесь к войне?
Вопрос удивил меня. Безусловно, великий марксист Плеханов должен был знать, что мой ответ естественным образом вытекает из моего (как и из его собственного) мировоззрения.
- Мы сделаем все возможное, чтобы не допустить вступление Италии в войну и положить ей конец как можно скорее, - сказала я. - Что касается лично меня, то я, естественно, сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь в этом партии.
Его глаза гневно сверкнули.
- Значит, вы постараетесь не допустить вступления Италии в войну. А как же Бельгия? Где ваша любовь к России?
- Что вы хотите сказать, говоря о моей любви к России? Должно ли мое отношение к войне измениться, потому что в нее вовлечена Россия? Разве не вы раскрывали мне истинные причины войны? Разве не вы предупреждали нас, что эта бойня готовится и что мы должны противостоять ей?
- Что касается меня, - ответил он, - то, если бы я не был старым и больным, я бы вступил в армию. Насаживать на штык ваших немецких товарищей доставило бы мне огромное удовольствие"
(Анжелика Балабанова, "Моя жизнь - борьба")
Эта позиция дорого обошлась Плеханову. После революции 1917 года он оказался единственным крупным социалистом, которого прокатили везде. При этом его с почестями встречали на вокзале, почитали как икону социал-демократии и выдающегося теоретика, но в этом отношении было что-то от отношения к мертвецу. Типа "все, что ты говорил и делал раньше - это круто, но все, что дальше - тебя просто нет". Но самым страшным было не столько отношение единомышленников, хуже было то, что он как будто действительно умер при жизни именно тогда, выгорел в пламени ненависти: "Осип Васильевич Аптекман, давний друг Плеханова - со времен народнической юности, «Земли и воли», «Черного передела», социал-демократ, интернационалист. «Этот раз Плеханов, - пишет он об одном знаковом выступлении Георгия Валентиновича, - уж показал подлинное свое лицо: он выступил ярым защитником войны, решительным сторонником „союзников“… Плеханов, таким образом, публично и безоговорочно заявил своей речью, что он стал уже по ту сторону баррикады, перекочевал на тот берег… Плеханов - „социал-патриот“, Плеханов - идеолог империалистической войны, Плеханов в трогательном единении с совершенно чуждыми ему элементами: с правыми эсерами, с правыми эсдеками до кадета Милюкова включительно… И еще я вспомнил роковое одиночество Плеханова в последние годы, его полная изоляция от бывших его соратников, его расхождение с бывшим его другом-товарищем П. Б. Аксельродом». И далее - просто щемящие сердце и душу строки: «Мы сели на скамейку на перроне и… молчали. Жуткое молчание. Плеханов опустил голову. Меня охватило, сказал бы, похоронное чувство. И подлинно: то хоронили мы нашу многолетнюю дружбу, наше дорогое молодое прошлое, совместно пережитое и передуманное… Целую полосу жизни… Я мельком взглянул на Плеханова: „орел“ с подбитыми крыльями, „орел“ - с потухающим взором… Он не глядит уже вперед, вдаль, как это раньше бывало, его проникновенные взоры не прорезывают уж далекие, светлые перспективы грядущего, - его голова опущена… его прозорливый взгляд угас… Раненый насмерть орел" ("Вершина Великой революции. К 100-летию Октября")
Кстати, Плеханов был из семьи потомственных военных, учился в военной гимназии и юнкерском училище - у таких людей подобное поведение уже на уровне рефлекса. Вдобавок, его позицию в войне обуславливали симпатии к Франции и их партии. Тогда ему, видимо, казалось, что Россия придет к революции быстрей в союзе с Францией.
Чего сейчас тоже-коммунисты из числа людей, сроду не относившихся к военным, ну столичные журналисты, менеджеры, программисты и прочие, на диванах прыгают и требуют насаживать кого-то на штыки - мне не понятно. Чего хорошего от этого ожидают и на что надеются - тем более. И ведь они далеко не Плеханов, чьи достоинства были так же велики, как и его ошибки, вот прямо от слова "совсем".