Как историческая художественная литература изменила литературный канон. Часть II.
Часть I
Часть II
В 1980-90-х г. Fredric Jameson утверждал, что одним из многочисленных недостатков современной исторической прозы является ее «всеядный… историзм», ее «беспорядочное поглощение всех стилей прошлого». Через 20 лет Jameson усилил свое утверждению в эссе под названием “The Historical Novel Today, or, Is It Still Possible?” («Исторический роман сегодня, или Он все еще возможен?»), в котором он сокрушается что «исторический роман, похоже, обречен на произвольный выбор из большого меню прошлого, из различных и красочных сегментов или периодов, удовлетворяющих вкусу историка, и все они теперь… более или менее равноценны». Однако эта критика не учитывает, насколько избирательны - можно даже сказать, разборчивы - были писатели и читатели, когда дело касалось их аппетитов к истории.
Хотя исторические сюжеты современной американской художественной литературы столь же разнообразны, как и авторы, которые их создают, значительная часть этих произведений попадает в весьма специфическое созвездие исторических поджанров: современные повествования о рабстве, литература о Холокосте и романы о Второй мировой войне, семейные саги, охватывающие несколько поколений, произведения об иммиграции и романы о недавней истории.
Свидетельствуя о значимости этих отдельных поджанров, многие заметные романы последнего десятилетия попали не в одно, а в два или более направления. Так, «Моя рыба будет жить» Рут Озеки описывает историю японских летчиков во время Второй мировой войны, а также ядерную катастрофу на Фукусиме в 2011 году. «Homegoing» Яа Гьяси - многопоколенческий роман, повествующий о двух половинах генеалогического древа, разделенных рабством, но воссоединившихся после иммиграции два столетия спустя. «A Kind of Freedom» Маргарет Уилкерсон Секстон - роман о Второй мировой войне, многопоколенческая семейная сага и произведение о недавней истории, в котором рассказывается о трех поколениях черной семьи, живущей в Новом Орлеане с 1940-х по 1980-е годы, включая период связанный с ураганом Катрина.
Хотя может показаться странным объединять такие разные произведения, как "Подземная железная дорога" Колсона Уайтхеда, "Дорога в тысячу ли" Мин Чжин Ли и «Salvage the Bones» Джесмин Уорд, под единым заголовком исторической прозы, но такой широкий подход позволяет нам осознать более крупную литературную экосистему, которая процветает в таких разнообразных формах: взятые вместе, они представляют собой кардинальное изменение концепций литературного престижа и смещение ценностей от повествований о нашей жизни сейчас, к хроникам, в которых - по словам Моррисон - «ничто никогда не умирает».
Это преобразование американского литературного поля было во многих отношениях благотворно. Оно привело к потрясающему богатству исторических повествований, способствовало карьере нового поколения американских писателей и формированию литературного канона, который стал гораздо более всесторонним, чем когда-либо был до этого. Еще важнее, что преобразование помогло перестроить американское историческое сознание. Такие историки, как Hayden White, в течение полувека признавали, что наше понимание исторического прошлого неотделимо от структуры историй, которые мы о нем рассказываем. Давно опровергнутое предположение, что «разница между «историей» и «вымыслом» заключается в том, что историк «находит» свои истории, тогда как писатель художественной литературы «изобретает» свои», как утверждает Уайт, упускает из виду как приверженность историка повествовательным тропам, так и приверженность исторического писателя фактическим исследованиям.
Выше упомянутые авторы хорошо продемонстрировали, что художественная литература является мощным инструментом для производства исторических знаний. Исторический фикшн формирует нашу коллективную память, персонифицирует ключевые события и периоды, более глубоко раскрывает корни современных кризисов, подрывает четкую хронологию, бросает вызов историческим записям, разоблачает их ложь и пробелы, восстанавливает забытые истории и заполняет их места другими, которые были полностью забыты. Действительно, стимулируя ключевую встречу с прошлым, исторический фикшн в лучшем случае превращает своего читателя в путешественника во времени.
Мы живем в золотой век исторической прозы, но также и в период, когда понимание, которому она способствует, хорошо охраняется. Культурные и канонические войны 1980-х и 1990-х годов не только помогли американской литературе сосредоточиться на прошлом; они также стали своего рода прологом к сегодняшней культурной политике, где яростные дебаты о том, какие книги и как надо преподавать, не только всплыли на поверхность, но и усилились. Политические опосредованные войны, которые когда-то были сосредоточены в основном на университетских кафедрах английского языка, теперь распространились на новые и вызывающие тревогу фронты - от публичных библиотек до классов средней школы. Многие из обсуждаемых здесь романов уже стали мишенью для правых экспертов, запрещены местными школьными советами и объявлены вне закона законодателями штата.
В то же время, постоянные нападки на исторические повествования подчеркивают пределы того, чего эти повествования могут достичь сами по себе. Может быть, представление, что эти усилия по подавлению литературной культуры и по зачистке исторических записей когда-нибудь будут сурово осуждены историей, и может подействовать успокаивающе. Но такой образ мышления только подчеркивает, насколько основательно взгляд назад со стороны исторической литературы стал формировать современную политику. Понимание прошлого является необходимым, но, в конечном счете, не недостаточным условием для осуществления изменений в настоящем.
За последние пять десятилетий ряд литературных институтов непреднамеренно поощряли веру в то, что история может выступать в качестве центральной площадки для таких современных проблем, как несправедливость и неравенство. Пулитцеровская премия и ее аналоги возвысили романы о 1920-х годах, которые предлагают сравнение богатых представителей того периода с сегодняшними сверхбогатыми, и истории о 60-х, которые намекают на сегодняшнюю сверхполицейскую жизнь, но ни одна премия не обращается к настоящему с острым взглядом, которого требует наше время. Учитывая исключительную способность художественной литературы воскрешать прошлое, эти институты порой ошибочно принимают восстановление исторической памяти как форму исторического возмещения ущерба.
Тридцать лет назад Тони Моррисон в своей книге «Playing in the Dark» утверждала, что американский литературный канон помог «создавать историю и контекст для белых, постулируя отсутствие истории и контекста для черных». За прошедшие с тех пор десятилетия целое поколение чернокожих, азиатско-американских, латиноамериканских и коренных писателей создавало историческую прозу, исправляя это несоответствие, и ряд культурных организаций восславил писателей за это.
Конечно, исторические романисты - или их читатели - не упускают из виду, что историческая проза всегда говорит в какой-то степени о времени, в котором она написана, а не о времени действия. Тем не менее, в последние годы писатели работали над тем, чтобы подчеркнуть пределы простой аналогии между прошлым и настоящим, а также над тем, как она стала ожиданием, возлагаемым, в частности, на писателей из меньшинств. Возьмем, к примеру, рассказчика из романа "Сочувствующий" Вьета Тханя Нгуена, чьи истории о войне во Вьетнаме и ее последствиях являются продуктом допросов и вынужденных признаний. Как пишет автор в первых строках романа: «Меня одолевают сомнения: а стоит ли считать то, что у меня есть, талантом? В конце концов, талант - это то, чем пользуетесь вы, а не то, что пользуется вами. Талант, которым вы не можете не пользоваться, который поработил вас, - это скорее опасный недостаток».
Или рассмотрим Кору - главную героиню романа Уайтхеда «Подземная железная дорога», которая избегает рабства, но обнаруживает, что единственное доступное ей занятие - изображать рабыню в музее, принадлежащем белым. Как показывает этот роман, когда единственной работой в городе является историческая реконструкция, изображение прошлого может показаться скорее ловушкой, чем средством освобождения.
Как, несомненно, подтвердят списки кандидатов на награды этого года, в мире американской литературы прошлое не умерло - оно даже не прошлое."
Телеграм-канал "Интриги книги"
Часть II
В 1980-90-х г. Fredric Jameson утверждал, что одним из многочисленных недостатков современной исторической прозы является ее «всеядный… историзм», ее «беспорядочное поглощение всех стилей прошлого». Через 20 лет Jameson усилил свое утверждению в эссе под названием “The Historical Novel Today, or, Is It Still Possible?” («Исторический роман сегодня, или Он все еще возможен?»), в котором он сокрушается что «исторический роман, похоже, обречен на произвольный выбор из большого меню прошлого, из различных и красочных сегментов или периодов, удовлетворяющих вкусу историка, и все они теперь… более или менее равноценны». Однако эта критика не учитывает, насколько избирательны - можно даже сказать, разборчивы - были писатели и читатели, когда дело касалось их аппетитов к истории.
Хотя исторические сюжеты современной американской художественной литературы столь же разнообразны, как и авторы, которые их создают, значительная часть этих произведений попадает в весьма специфическое созвездие исторических поджанров: современные повествования о рабстве, литература о Холокосте и романы о Второй мировой войне, семейные саги, охватывающие несколько поколений, произведения об иммиграции и романы о недавней истории.
Свидетельствуя о значимости этих отдельных поджанров, многие заметные романы последнего десятилетия попали не в одно, а в два или более направления. Так, «Моя рыба будет жить» Рут Озеки описывает историю японских летчиков во время Второй мировой войны, а также ядерную катастрофу на Фукусиме в 2011 году. «Homegoing» Яа Гьяси - многопоколенческий роман, повествующий о двух половинах генеалогического древа, разделенных рабством, но воссоединившихся после иммиграции два столетия спустя. «A Kind of Freedom» Маргарет Уилкерсон Секстон - роман о Второй мировой войне, многопоколенческая семейная сага и произведение о недавней истории, в котором рассказывается о трех поколениях черной семьи, живущей в Новом Орлеане с 1940-х по 1980-е годы, включая период связанный с ураганом Катрина.
Хотя может показаться странным объединять такие разные произведения, как "Подземная железная дорога" Колсона Уайтхеда, "Дорога в тысячу ли" Мин Чжин Ли и «Salvage the Bones» Джесмин Уорд, под единым заголовком исторической прозы, но такой широкий подход позволяет нам осознать более крупную литературную экосистему, которая процветает в таких разнообразных формах: взятые вместе, они представляют собой кардинальное изменение концепций литературного престижа и смещение ценностей от повествований о нашей жизни сейчас, к хроникам, в которых - по словам Моррисон - «ничто никогда не умирает».
Это преобразование американского литературного поля было во многих отношениях благотворно. Оно привело к потрясающему богатству исторических повествований, способствовало карьере нового поколения американских писателей и формированию литературного канона, который стал гораздо более всесторонним, чем когда-либо был до этого. Еще важнее, что преобразование помогло перестроить американское историческое сознание. Такие историки, как Hayden White, в течение полувека признавали, что наше понимание исторического прошлого неотделимо от структуры историй, которые мы о нем рассказываем. Давно опровергнутое предположение, что «разница между «историей» и «вымыслом» заключается в том, что историк «находит» свои истории, тогда как писатель художественной литературы «изобретает» свои», как утверждает Уайт, упускает из виду как приверженность историка повествовательным тропам, так и приверженность исторического писателя фактическим исследованиям.
Выше упомянутые авторы хорошо продемонстрировали, что художественная литература является мощным инструментом для производства исторических знаний. Исторический фикшн формирует нашу коллективную память, персонифицирует ключевые события и периоды, более глубоко раскрывает корни современных кризисов, подрывает четкую хронологию, бросает вызов историческим записям, разоблачает их ложь и пробелы, восстанавливает забытые истории и заполняет их места другими, которые были полностью забыты. Действительно, стимулируя ключевую встречу с прошлым, исторический фикшн в лучшем случае превращает своего читателя в путешественника во времени.
Мы живем в золотой век исторической прозы, но также и в период, когда понимание, которому она способствует, хорошо охраняется. Культурные и канонические войны 1980-х и 1990-х годов не только помогли американской литературе сосредоточиться на прошлом; они также стали своего рода прологом к сегодняшней культурной политике, где яростные дебаты о том, какие книги и как надо преподавать, не только всплыли на поверхность, но и усилились. Политические опосредованные войны, которые когда-то были сосредоточены в основном на университетских кафедрах английского языка, теперь распространились на новые и вызывающие тревогу фронты - от публичных библиотек до классов средней школы. Многие из обсуждаемых здесь романов уже стали мишенью для правых экспертов, запрещены местными школьными советами и объявлены вне закона законодателями штата.
В то же время, постоянные нападки на исторические повествования подчеркивают пределы того, чего эти повествования могут достичь сами по себе. Может быть, представление, что эти усилия по подавлению литературной культуры и по зачистке исторических записей когда-нибудь будут сурово осуждены историей, и может подействовать успокаивающе. Но такой образ мышления только подчеркивает, насколько основательно взгляд назад со стороны исторической литературы стал формировать современную политику. Понимание прошлого является необходимым, но, в конечном счете, не недостаточным условием для осуществления изменений в настоящем.
За последние пять десятилетий ряд литературных институтов непреднамеренно поощряли веру в то, что история может выступать в качестве центральной площадки для таких современных проблем, как несправедливость и неравенство. Пулитцеровская премия и ее аналоги возвысили романы о 1920-х годах, которые предлагают сравнение богатых представителей того периода с сегодняшними сверхбогатыми, и истории о 60-х, которые намекают на сегодняшнюю сверхполицейскую жизнь, но ни одна премия не обращается к настоящему с острым взглядом, которого требует наше время. Учитывая исключительную способность художественной литературы воскрешать прошлое, эти институты порой ошибочно принимают восстановление исторической памяти как форму исторического возмещения ущерба.
Тридцать лет назад Тони Моррисон в своей книге «Playing in the Dark» утверждала, что американский литературный канон помог «создавать историю и контекст для белых, постулируя отсутствие истории и контекста для черных». За прошедшие с тех пор десятилетия целое поколение чернокожих, азиатско-американских, латиноамериканских и коренных писателей создавало историческую прозу, исправляя это несоответствие, и ряд культурных организаций восславил писателей за это.
Конечно, исторические романисты - или их читатели - не упускают из виду, что историческая проза всегда говорит в какой-то степени о времени, в котором она написана, а не о времени действия. Тем не менее, в последние годы писатели работали над тем, чтобы подчеркнуть пределы простой аналогии между прошлым и настоящим, а также над тем, как она стала ожиданием, возлагаемым, в частности, на писателей из меньшинств. Возьмем, к примеру, рассказчика из романа "Сочувствующий" Вьета Тханя Нгуена, чьи истории о войне во Вьетнаме и ее последствиях являются продуктом допросов и вынужденных признаний. Как пишет автор в первых строках романа: «Меня одолевают сомнения: а стоит ли считать то, что у меня есть, талантом? В конце концов, талант - это то, чем пользуетесь вы, а не то, что пользуется вами. Талант, которым вы не можете не пользоваться, который поработил вас, - это скорее опасный недостаток».
Или рассмотрим Кору - главную героиню романа Уайтхеда «Подземная железная дорога», которая избегает рабства, но обнаруживает, что единственное доступное ей занятие - изображать рабыню в музее, принадлежащем белым. Как показывает этот роман, когда единственной работой в городе является историческая реконструкция, изображение прошлого может показаться скорее ловушкой, чем средством освобождения.
Как, несомненно, подтвердят списки кандидатов на награды этого года, в мире американской литературы прошлое не умерло - оно даже не прошлое."
Телеграм-канал "Интриги книги"