Перехожу на самопубликации
До войны я почти не использовал свой ЖЖ по прямому назначению - как площадку для своих научно-популярных текстов. Для этого у нас был сайт "Стенгазета", ссылки на который я время от времени тут давал.
Сейчас "Стенгазета" заморожена: то, что было размещено там до войны, по-прежнему доступно, но новые материалы не размещаются. Поскольку конца такому положению не видно, а поделиться хочется, буду выкладывать наиболее значимые для меня самого тексты здесь. Тем более, что (как я уже писал) прежний модус использования этого ЖЖ практически исчерпал себя.
Начну с относительно свежего. С начала этого года у меня в "Знание - сила" идет серия статей о трех крупных обольщениях научной мысли XIX - XX веков: теории вырождения, расовой теории ("научном расизме") и евгенике. Всего предполагается пять статей. Первая вышла в январском номере журнала, три следующие сданы, сегодня дописал последнюю. Поскольку с выхода первой статьи прошло уже больше месяца, я надеюсь, что выкладывание этого текста в открытый доступ не повредит интересам журнала.
Предупреждаю: все статьи этой серии - лонгриды.
Теории неполноценности
Эта статья - первая в серии о трех больших идеях, очень сильно повлиявших не только на науку, но и на всю культуру развитых стран XIX-XX веков. Речь пойдет о теории вырождения (дегенерапции), расовой теории («научном расизме») и евгенике. Все три идеи выдвигались и поддерживались крупными (а порой и выдающимися) учеными своего времени, все они претендовали на научность, все стали весьма популярны как в научной среде, так и в обществе в целом. Они эволюционировали, видоизменялись, дробились на более частные течения и направления. Они легко и органично сочетались друг с другом, но каждая из них могла существовать и в «чистом» виде. Они причудливым образом взаимодействовали с современной им наукой - не только включая в свой арсенал и интерпретируя со своих позиций новейшие теории и открытия, но и в свою очередь влияя на них.
Все три доктрины опирались на идею неравноценности людей, предполагавшую, что человеческую популяцию можно разделить на разные категории по степени физической и умственной полноценности. Но у каждой из них были свои критерии такого разделения и свой ответ на вопрос о том, откуда возникает такая неравноценность.
Некоторые читатели спросят: зачем сегодня писать об этом? Все три идеи сегодня отвергнуты наукой, вышли из моды в обществе и циркулируют только в каких-то маргинальных кругах. Но, во-первых, тем-то они и интересны: на их примере можно проследить, как идеи, не имеющие совершенно никаких оснований (точнее, не подтвержденные никакими фактами), надолго укоренились в умах не только обывателей, но и ученых. А во-вторых, не стоит недооценивать живучести старых заблуждений. Как мы увидим, по крайней мере некоторые из них сегодня возвращаются в новом обличье.
24154
Борис Жуков
Теория вырождения: вниз по лестнице, ведущей вверх
Представление о том, что люди от поколения к поколению становятся все хуже как в физическом, так и в моральном отношении, тянется из глубокой древности. Оно органично входит в мифологему «золотого века», зафиксированную у множества разных народов: у шумеров и австралийских аборигенов, скандинавов и ацтеков, египтян и китайцев, в библейской и буддистской традициях. В европейской культуре оно восходит к античной цивилизации, к поэмам Гесиода и Овидия. Отголоски его звучат и у философов и поэтов Нового времени.
Трудно сказать, почему люди всех времен и культур так тяготеют к мысли, что «раньше все было лучше». Во всяком случае попытки увидеть в этом реакцию на какие-то социально-экономические изменения явно несостоятельны: откуда бы тогда взяться этому мотиву в мифологии, скажем, австралийских аборигенов, не прошедших даже неолитической революции? Видимо, такое мироощущение присуще человеческому мышлению как таковому.
Мы не будем обсуждать здесь вопрос, почему это так и каким образом у тех же народов образ могучих, всегда здоровых, живущих веками (а то и вовсе бессмертных), мудрых и праведных предках мирно уживается с представлением о тех же предках как о жалких и беспомощных существах, ничего не умевших и жестоко страдавших от всех мыслимых напастей, пока над ними не сжалился какой-нибудь бог или культурный герой и не научил их всем знаниям и ремеслам, а заодно и нравственным нормам. Нам сейчас важно, что эта идея всегда присутствовала в европейской культуре - как «высокой», так и низовой, народной, - но до середины XIX века пребывала в своего рода латентном состоянии. Она не была предметом оживленных дискуссий, не порождала специальных исследований и уж тем более не выливалась ни в какие практические меры.
Эта ситуация начала быстро меняться после того, как в 1857 году виднейший французский психиатр Бенедикт Огюстен Морель опубликовал фундаментальный труд «Трактат о физическом, умственном и нравственном вырождении человеческого вида». Наблюдая в течение многих лет людей, страдающих самыми разными психическими заболеваниями, Морель пришел к выводу, что патологии - особенно психические, - однажды проявившись, способны не только передаваться по наследству, но и усиливаться от поколения к поколению, приводя в итоге к угасанию и пресечению пораженного ими рода. Этот процесс Морель назвал dégénérescence (по-русски обычно используется термин «вырождение», но нередко употребляется слово «дегенерация»). Он сформулировал «закон четырех поколений». У первого поколения симптомы сравнительно безобидны: нервный темперамент, «нравственные пороки» (так, как это понималось в середине XIX века) и нарушения мозгового кровообращения. Для второго поколения, по мнению Мореля, характерны апоплексия, алкоголизм и «неврозы» (к которым он относил, в частности, эпилепсию, истерию и ипохондрию). В третьем поколении усиливающаяся патология проявляется уже в виде душевных болезней и социальной несостоятельности, а в четвертом уже можно наблюдать врожденное слабоумие или кретинизм. Психическим нарушениям сопутствуют и характерные анатомические «метки» (стигматы) - асимметричное лицо, косоглазие, кривые или слишком крупные зубы, заячья губа, плоское или, наоборот, «готическое» нёбо и т. д., - вероятность развития и выраженность которых также нарастают от поколения к поколению.
Причины возникновения первоначальной патологии, по Морелю, могут быть самыми разными: их может вызвать и голод, и интоксикация (самого разного происхождения - от пищевых отравлений и вредного производства до «болотных миазмов», считавшихся в те времена причиной малярии), и перенесенные инфекции... Немалый вклад приписывался неумеренному потреблению алкоголя, обжорству, сексуальной распущенности. Но происхождение первоначальной патологии влияет на ее дальнейшее развитие не больше, чем на распространение пожара - его исходная причина: брошенный окурок, выскочивший из печки уголек или неудачно упавшая свечка. Хотя теория Ламарка в это время все еще оставалась маргинальной, все же многие ученые полагали, что изменения, происходящие с организмом в течение жизни, могут в какой-то мере или с какой-то вероятностью передаваться потомкам. В частности, эта идея была довольно подробно проработана в умозрительной теории наследственности, выдвинутой в 1847-1850 годах французским медиком Проспером Люка. Морель опирался именно на трактат Люка, но в своей теории пошел дальше: болезненные явления могут не только передаваться, но и усиливаться - как трещина в стене, однажды возникнув, будет расти и ветвиться, пока стена не рухнет.
Так или иначе, теория Мореля с самого начала оказалась в центре общественного внимания. Ощущение нарастающей порчи человеческой природы, умственного и нравственного убожества отпрысков самых блестящих семейств и прежде было присуще немалой части образованного общества. Но теперь это было не старческое брюзжание, не субъективное впечатление того или иного философствующего пессимиста, а мнение выдающегося ученого, подкрепленное большим массивом клинических наблюдений. Для образованного общества устами Мореля выносила свой вердикт сама наука - объективная и беспристрастная.
Не будем сейчас, с высоты наших сегодняшних знаний обсуждать, насколько научной была тогдашняя медицина вообще и психиатрия - в особенности. (На самом деле научная психиатрия в ту пору только-только начинала складываться.) Продуктивнее будет задаться вопросом: а как это сочеталось с верой в неуклонный прогресс, столь характерной для тогдашних просвещенных умов?
Для самого Мореля этого противоречия не существовало: он придерживался традиционной библейской версии происхождения человека. Собственно, и само вырождение было для него проявлением порчи исходно совершенной человеческой природы, естественным следствием грехопадения Адама и Евы. Но уже через два года после выхода трактата Мореля ученый мир и все образованное общество сотрясла другая книга - «Происхождение видов». И хотя о происхождении нашего собственного вида в ней была сказана всего одна предельно общая фраза, идея, что человек - не результат творения, а продукт эволюции, в считанные годы завоевала умы.
В этой статье, как и в статьях, посвященных двум другим некогда популярным концепциям, мы не раз будем вспоминать теорию Дарвина и то, как она повлияла на предметы, о которых здесь повествуется. Парадоксальным образом начинать приходится с идеи, которая действительно утвердилась в умах благодаря «дарвиновской революции», но которой при этом в самой теории Дарвина... не было. А именно - с представления об эволюции прежде всего как о неуклонном восхождении от низшего к высшему, от простого к сложному, от менее совершенного к более совершенному.
Вопрос, почему столь многие - люди безусловно грамотные и вполне разумные - увидели в теории Дарвина прежде всего то, чего в ней не было вовсе, заслуживает отдельного разговора. Причин было много, причем некоторые из них трудно отделить друг от друга. Здесь скажем только, что если сама идея эволюции была принята учеными (а в значительной мере - и всем образованным обществом) быстро и безусловно, то отношение к предложенному Дарвином механизму эволюции - естественному отбору мелких случайных наследуемых изменений - оказалось неоднозначным. Мало кто отрицал реальность отбора или полностью отказывал ему в какой бы то ни было роли в эволюции. Однако многие не могли поверить, что столь простой и лишенный какого-либо целеполагания процесс может объяснить всю историю развития живых форм, включая появление разумных существ. Последние четыре десятилетия XIX века - время появления бесчисленного множества умозрительных эволюционных теорий, среди которых особенно популярны были различные варианты неоламаркизма (постулировавшие не только наследование приобретенных признаков, но и изначальную целесообразность изменчивости), а также автогенетические концепции, приписывавшие эволюции внутреннее стремление к прогрессу и совершенствованию. Вдобавок «по умолчанию» считалось, что эволюционные механизмы (каковы бы они ни были) едины для живой природы и человеческого общества и что те же силы, которые некогда превратили обезьяну в человека, позже превратили первобытного человека в современного. Сомнения в этом воспринималось чуть ли не как отрицание эволюции как таковой, признак отсталости и обскурантизма. И вот в эту-то картину всеобщего и неуклонного прогресса надо было как-то вписать не менее модную идею повсеместно наблюдаемого вырождения [1].
Простое и радикальное решение этой проблемы предложил знаменитый итальянский психиатр и криминолог Чезаре Ломброзо. Полный разбор выдвинутой им в 1876 году концепции «преступного человека» выходит далеко за рамки нашей темы. Для нас здесь важно отметить, что Ломброзо, полностью принимая учение Мореля о дегенерации (и, естественно, относя своих «прирожденных преступников» к дегенератам), саму дегенерацию рассматривал именно как эволюционный феномен - атавизм, частичный возврат к предковому состоянию. Согласно Ломброзо, первобытный человек, как и животные, всецело находился во власти инстинктивных побуждений, будучи неспособен контролировать их разумом. Таковы же и «прирожденные преступники», которых трагическая ошибка природы вернула в состояние, давно пройденное человечеством как видом. Возврат этот, по мнению Ломброзо, носит системный характер, затрагивая не только психику, но и анатомию: «врожденные преступники» отличаются обезьяноподобными чертами - низким лбом, густыми, часто сросшимися бровями, крупными, выступающими вперед челюстями, непомерно длинными руками и т. д. Словом, бог шельму метит - вспомним стигматы, о которых писал Морель.
Надо сказать, что в те времена феномен атавизма обсуждался очень активно, в том числе и в медицине. И поскольку представления тогдашней науки о наследственности (а тем более - о биологии развития) были весьма туманны и противоречивы, под «атавизм» подверстывались самые разные отклонения - например, дальтонизм (поскольку считалось, что полноценное цветовое зрение развилось у людей только в историческое время). Так что чересчур широкая для атавизма распространенность «преступных» типов в человеческих популяциях в ту пору никого особо не смущала.
Однако с такой трактовкой не был согласен крупнейший французский психиатр того времени и наиболее авторитетный последователь Мореля - Жак Жозеф Валантен Маньян. Он тоже попытался вписать концепцию вырождения в эволюционную картину мира, но решение Ломброзо его не устраивало. По мнению Маньяна, вырождение нельзя рассматривать как возвращение к предковому, первобытному состоянию: первобытный дикарь может быть неуместен в современном цивилизованном обществе, но сам по себе он вполне здоров, психически устойчив и полноценен. Дегенерат же «отличается органически ослабленной сопротивляемостью», качествами, необходимыми для «наследственной борьбы за выживание», он обладает лишь частично. Следовательно, вырождение - это скорее патологическое новообразование, «некое качественно иное, болезненное состояние». Если принять идею Дарвина о том, что естественный отбор распространяет удачные случайные изменения и отсеивает неудачные, то в этих категориях вырождение - это и есть неудачное случайное изменение наследственности. И оно действительно отсеивается: однажды произойдя, оно усиливается от поколения к поколению и в конце концов приводит к бесплодию.
Отсюда логично вытекает следующий теоретический шаг Маньяна: вырождение не имеет каких-то специфических симптомов, внешне оно проявляется так же, как и «обычные» психические (и не только) болезни. Такие болезни могут поразить и не затронутого вырождением человека. Но для дегенерата вероятность развития таких болезней намного выше, а по мере того, как вырождение прогрессирует, такой исход становится практически неизбежным. Вырождение расшатывает, разбалансирует психику как целое, а уж то, в какую именно патологию это выльется, - дело случая, индивидуальных особенностей и жизненных обстоятельств. Известно, например, что хроническое отравление многими тяжелыми металлами проявляется по принципу «где тонко, там и рвется»: у одной жертвы отказывают почки, у другой - печень, у третьей развивается воспаление легких и т. д. Примерно так же действует и вырождение в психической сфере. Поэтому не стоит удивляться, что у человека, страдающего, скажем, дипсоманией (непреодолимым влечением к потреблению алкоголя), ни среди предков, ни в его собственном потомстве не обнаруживается алкоголиков или хотя бы жертв какой-нибудь другой мании (например, эротоманов или клептоманов). Зато у него в роду, если покопаться, с высокой вероятностью можно обнаружить тупоумных (дебилов [2]), или эпилептиков, или истериков, или обладателей еще каких-нибудь психических отклонений. И, располагая такой полной информацией, можно сделать вывод: истинная, глубинная причина всех этих патологий - вырождение, болезнь не индивидуума, а рода.
Более того: внешними проявлениями вырождения могут быть, по мнению Маньяна, вообще не болезни, а «вопиющие нравственные изъяны, причудливые наклонности, странный и беспорядочный образ жизни» и т. п. - то есть практически любые необычные индивидуальные особенности характера или/и поведения человека. Таким образом, под пером Маньяна вырождение превращается в этакую «всеобщую теорию всего» - универсальное объяснение не только любых психических расстройств, но вообще всех тех черт психики и поведения, которые по каким-либо причинам обращают на себя внимание. Причиной вырождения может быть любой из множества разнородных факторов, раз начавшись, оно может развиваться независимо от внешних воздействий, а его внешние проявления могут быть самыми разнообразными - и все это будет очевидным подтверждением теории! Заметим: невозможно представить себе факт, который опровергал бы эту концепцию. В свете наших сегодняшних представлений о природе научного знания это означает, что такая теория не может считаться научной. Но в те времена это никого не смущало: до появления работ Карла Поппера оставалось еще более полувека.
Маньян писал, что вырождение не знает социальных границ, оно может поразить «ученого, замечательного чиновника, великого художника, математика, политика, талантливого государственного деятеля». Своеобразным развитием и конкретизацией этих слов стала книга с недвусмысленным названием «Вырождение», вышедшая в 1892 году и имевшая огромный успех у читающей публики всей Европы. Автор книги Макс Нордау (в прошлом тоже психиатр, ученик Ломброзо, но к моменту выхода книги уже отказавшийся от медицины в пользу литературы и публицистики) видит явные признаки психопатии и вырождения уже не просто у той или иной конкретной личности, хотя бы даже и выдающейся, а у всего современного ему европейского общества и европейской культуры. Именно в этой книге впервые прозвучит чеканная формула «дегенеративное искусство» - к которому автор относит едва ли не всех властителей дум своего времени: Оскара Уайльда, Фридриха Ницше, Хенрика Ибсена, Рихарда Вагнера, Льва Толстого, Эмиля Золя, прерафаэлитов, символистов… При этом Нордау вовсе не считает творцов «дегенеративного искусства» сплошь бездарностями и неумехами - он признает за ними (по крайней мере, за многими) безусловный талант, но считает, что это делает их еще более опасными, а их влияние на духовную жизнь общества - еще более разрушительным.
Нордау умер в 1923 году, не увидев, как его концепцию «дегенеративного искусства» возьмет на вооружение определенный сорт поклонников Ницше и Вагнера. Чтобы сполна оценить судьбу этого понятия, следует сказать, что его автор родился в традиционной еврейской семье в венгерском Пеште и при рождении получил имя Симха Меер Зюдфельд. А буквально через считанные годы после выхода «Вырождения» он стал одним из зачинателей сионистского движения и соучредителем Всемирной сионистской организации. Такая вот мрачная ирония истории…
Но вернемся в конец XIX века. Судьба Нордау - психиатра, ставшего писателем и публицистом - словно символически повторила судьбу самой концепции вырождения: родившись как чисто психиатрическая теория, она быстро стала частью философского, антропологического, политического и эстетического дискурса образованного общества. Книга Нордау с ее огромной популярностью, конечно, немало способствовала этому, но начался этот процесс задолго до нее - как уже говорилось, сразу же после появления трактата Мореля. И причиной его были не только необычайный интерес и доверие тогдашней образованной публики к науке или то, что идеи Мореля упали на благодатную почву архетипического представления о неуклонной порче человеческого рода. Внедрению идеи вырождения в умы далекой от медицины публики немало способствовала одна ее характерная особенность.
Как уже говорилось, Маньян (а до него - Морель) считал, что вырождение не имеет собственных специфических симптомов, и то, что в основе болезни данного конкретного пациента лежит именно вырождение, можно установить в лучшем случае путем длительного наблюдения за течением болезни. Окончательное же подтверждение может дать только как можно более широкий анализ генеалогии с выявлением всех случаев психических заболеваний или необычного поведения у предков и родственников пациента. А это означает, что любой анализ или даже простое описание конкретного клинического случая в терминах теории вырождения неизбежно должны строиться как нарратив - развертывающееся во времени последовательное повествование.
Вообще-то это было вполне в духе той эпохи: XIX век и особенно его вторая половина - это как раз тот период, когда самые разные научные дисциплины активно осваивали категорию времени. В физике рядом с ньютоновской механикой (в которой время было полностью обратимым) появилась классическая термодинамика, вводившая в рассмотрение необратимые процессы. Дарвиновская революция поставила на эволюционную основу зоологию и ботанику. Оформилась в качестве самостоятельной дисциплины эмбриология - наука о становлении живого организма. Весь этот круг новых идей безусловно оказывал сильное влияние на общую культуру того времени. Но пророки теории вырождения говорили не о каких-то там переносах тепла и плясках молекул, не о стадиях развития эмбриона, не о животных и растениях, а о человеческой душе, ее страданиях и о неумолимом роке, тяготеющем над семьями и поколениями. Могла ли пройти мимо такой золотой жилы художественная литература - тем более в эпоху, когда ее ведущим жанром стал психологический роман?!
Произведения и целые циклы произведений, сюжетную основу которых составляет история вырождения, буквально заполонили европейские национальные литературы. Профессор Мюнхенского университета Риккардо Николози приводит многочисленные примеры романов о «закате семей», появившихся в 1880-1910-х годах в немецкой, итальянской, испанской, португальской, скандинавских и южнославянских литературах. Обширную дань теме вырождения отдала и русская литература - от «Господ Головлевых» Салтыкова-Щедрина до «Дела Артамоновых» Горького (рассказывая позже о том, как возник замысел этого романа, Горький прямо ссылался на «закон четырех поколений»). А непревзойденным образцом сочинений этого направления служат, конечно, «Ругон-Маккары» - исполинский эпос из 20 романов, созданный Эмилем Золя (которого самого, как мы помним, Макс Нордау причислил к творцам «дегенеративного искусства») в 1871-1893 годах. По воле автора герои цикла, входящие в обширный и разветвленный клан Ругонов - Маккаров, представляют самые разные слои общества и самые разные человеческие типы, но над всеми ими тяготеет проклятие дефектной наследственности.
Таким образом, теория вырождения, ранее уже подкрепленная всем авторитетом науки, обрела еще большую убедительность, воплотившись в художественные тексты - в том числе принадлежащие перу лучших (и самых популярных) писателей своего времени. Если вспомнить, какую роль играла художественная литература в культуре европейского общества того времени, то не удивительно, что идея вырождения заняла совершенно исключительное место в общественном дискурсе и в умах современников. Она не просто была признанной и общепринятой, не просто принимаемой «по умолчанию» - она была той познавательной оптикой, через которую общество смотрело на себя; той системой понятий, в которой принято было интерпретировать явления жизни. В некотором смысле Макс Нордау оказался прав: идея вырождения действительно пропитала всю европейскую культуру последних десятилетий XIX и начала XX века, от философских трактатов до эстрадных куплетов. И, конечно, она оказала огромное влияние на другие идеи и концепции, зарождавшиеся или приобретавшие популярность в этот период - о чем мы еще будем говорить в статье, посвященной евгенике.
Однако в ХХ веке популярность идеи вырождения понемногу пошла на убыль. Ее позиции в глазах научного сообщества оказались изрядно подточены радикальными переменами в биологии и прежде всего рождением и быстрым развитием генетики. Оказалось, что изменения наследственности - мутации - сравнительно редки, а главное, не имеют тенденции к неуклонному усилению своего эффекта от поколения к поколению; признаки же, приобретенные в течение жизни, вообще не наследуются. Тогда же науки о жизни настигло своего рода «интеллектуальное похмелье» от безудержного увлечения эволюционным подходом, начался затяжной кризис эволюционизма. Конкретно в психиатрии внедрение более четкой и объективной диагностики и более строгой статистики приводило к тому, что фактические данные все меньше соответствовали моделям Мореля и Маньяна. А у образованного общества, потрясенного мировой войной, распадом империй и революциями, нашлись новые жупелы, новые соблазны и новые пророки. Впрочем, значительная часть дегенерационистского дискурса преобразовалось в дискурс евгенический - о котором речь впереди.
Правда, в период между мировыми войнами идея вырождения получила некоторую популярность у итальянских фашистов, немецких нацистов и их братьев по разуму в других странах (лидеры и идеологи таких движений вообще склонны подбирать и донашивать обветшалые идеи предыдущей эпохи - причем обычно в довольно вульгаризированной форме). Но после Второй мировой войны это обстоятельство дополнительно дискредитировало идею вырождения, и она совершенно исчезла как из научного, так и из общественного дискурса. Казалось, что навсегда.
Однако уже в нынешнем столетии все чаще и громче звучат тревожные голоса, удивительно напоминающие предостережения виднейших проповедников теории вырождения. И опять эти тревоги апеллируют к «данным науки» - только теперь уже не к индивидуальным историям болезни пациентов психиатрических клиник, а к результатам масштабных генетико-статистических исследований.
Дело в том, что современные методы работы с большими базами данных позволяют выявить корреляции между, с одной стороны, практически любыми поддающимися хоть какой-то формализации индивидуальными характеристиками людей и фактами их биографий, а с другой - определенными вариантами определенных генов. Можно, к примеру, определить гены, влияющие на возраст вступления в брак, на число детей, на уровень образования, на общее время учебы (в течение всей жизни) и т. д. В большинстве случаев корреляции будут слабыми, но при объеме выборки, измеряемом сотнями тысяч, они оказываются статистически достоверными. И вот эти данные все отчетливее указывают на то, что частота генных вариантов, ассоциированных с более высоким IQ, более высоким уровнем образования, более длительной учебой и т. д., в современном обществе медленно, но неуклонно снижается. Откуда «новые дегенерационисты» делают вывод: в человеческой популяции (или по крайней мере в той ее части, что проживает в странах «первого мира» - к которым и относятся почти все подобные данные) происходит «глобальное поглупение». Если не попытаться как-то воспрепятствовать этому процессу, через исторически ничтожное время - несколько поколений - человечество ждет интеллектуальная деградация. И наша цивилизация будет выглядеть примерно так, как это показано в фантастической комедии Майка Джаджа «Идиократия».
Насколько обоснованы эти страшилки, насколько релевантны аргументы их сторонников, как иначе можно интерпретировать упомянутые данные и насколько уровень образования и IQ вообще можно считать показателями интеллекта - разговор отдельный и долгий. Здесь скажем лишь, что те же статистические данные свидетельствуют: параллельно снижению частоты генных вариантов, ассоциированных с повышенным уровнем образования и IQ, происходит рост средних значений обоих этих показателей - причем темпами, намного превышающими темпы генетических сдвигов. Но нас сейчас интересует не то, насколько обоснована новая версия теории вырождения, а ее удивительное сходство с прежней. Причем сходство это никак нельзя считать результатом намеренного заимствования и переосмысления давних идей - современные дегенерационисты не цитируют Мореля, Маньяна или Нордау. Возможно, многие из них вообще не слыхали этих имен.
Что заставляет думать, что идея вырождения не вырастает из той или иной группы фактов, а коренится где-то в глубинах человеческой психики. Она принадлежит к числу тех идей, которые отражают не реальности окружающего мира, а реальности нашего мозга. Грубо говоря, мы принимаем эти идеи не потому, что они лучше других соответствуют тому, что мы видим вокруг себя, а потому, что нам удобнее и приятнее думать именно так. А «фактические подтверждения» всегда найдутся.
Но эта тема тоже требует отдельного большого разговора и, возможно, новых исследований. А мы пока оставляем теорию вырождения и переходим к другим некогда модным концепциям.
[1] Надо сказать, что идея дегенерации (понимаемой прежде всего как упрощение организма) присутствовала и в собственно эволюционном дискурсе. Так, в 1880 году выдающийся британский зоолог Эдвин Рэй Ланкестер выпустил обстоятельную работу «Дегенерация: глава в дарвинизме», в которой рассмотрел многочисленные примеры упрощения строения в ходе эволюции и предложил возможные объяснения такой эволюционной стратегии. Однако труд Рэя Ланкестера (как и работы других видных натуралистов, касавшиеся данного вопроса) почти не влияли на восприятие эволюции прежде всего как прогресса и совершенствования.
[2] Именно Маньян ввел в психиатрию популярную классификацию степеней врожденного слабоумия: дебильность (легкая степень), имбецильность (средняя степень) и идиотизм (наиболее тяжелая форма).
В февральском номере статей этой серии нет, следующий текст (первая часть статьи о "научном расизме") выйдет в марте, так что здесь я вывешу ее только в апреле. Но мне есть что повывешивать в этой паузе - за два года кое-что накопилось. Так что кому интересно - ждите.
Сейчас "Стенгазета" заморожена: то, что было размещено там до войны, по-прежнему доступно, но новые материалы не размещаются. Поскольку конца такому положению не видно, а поделиться хочется, буду выкладывать наиболее значимые для меня самого тексты здесь. Тем более, что (как я уже писал) прежний модус использования этого ЖЖ практически исчерпал себя.
Начну с относительно свежего. С начала этого года у меня в "Знание - сила" идет серия статей о трех крупных обольщениях научной мысли XIX - XX веков: теории вырождения, расовой теории ("научном расизме") и евгенике. Всего предполагается пять статей. Первая вышла в январском номере журнала, три следующие сданы, сегодня дописал последнюю. Поскольку с выхода первой статьи прошло уже больше месяца, я надеюсь, что выкладывание этого текста в открытый доступ не повредит интересам журнала.
Предупреждаю: все статьи этой серии - лонгриды.
Теории неполноценности
Эта статья - первая в серии о трех больших идеях, очень сильно повлиявших не только на науку, но и на всю культуру развитых стран XIX-XX веков. Речь пойдет о теории вырождения (дегенерапции), расовой теории («научном расизме») и евгенике. Все три идеи выдвигались и поддерживались крупными (а порой и выдающимися) учеными своего времени, все они претендовали на научность, все стали весьма популярны как в научной среде, так и в обществе в целом. Они эволюционировали, видоизменялись, дробились на более частные течения и направления. Они легко и органично сочетались друг с другом, но каждая из них могла существовать и в «чистом» виде. Они причудливым образом взаимодействовали с современной им наукой - не только включая в свой арсенал и интерпретируя со своих позиций новейшие теории и открытия, но и в свою очередь влияя на них.
Все три доктрины опирались на идею неравноценности людей, предполагавшую, что человеческую популяцию можно разделить на разные категории по степени физической и умственной полноценности. Но у каждой из них были свои критерии такого разделения и свой ответ на вопрос о том, откуда возникает такая неравноценность.
Некоторые читатели спросят: зачем сегодня писать об этом? Все три идеи сегодня отвергнуты наукой, вышли из моды в обществе и циркулируют только в каких-то маргинальных кругах. Но, во-первых, тем-то они и интересны: на их примере можно проследить, как идеи, не имеющие совершенно никаких оснований (точнее, не подтвержденные никакими фактами), надолго укоренились в умах не только обывателей, но и ученых. А во-вторых, не стоит недооценивать живучести старых заблуждений. Как мы увидим, по крайней мере некоторые из них сегодня возвращаются в новом обличье.
24154
Борис Жуков
Теория вырождения: вниз по лестнице, ведущей вверх
Представление о том, что люди от поколения к поколению становятся все хуже как в физическом, так и в моральном отношении, тянется из глубокой древности. Оно органично входит в мифологему «золотого века», зафиксированную у множества разных народов: у шумеров и австралийских аборигенов, скандинавов и ацтеков, египтян и китайцев, в библейской и буддистской традициях. В европейской культуре оно восходит к античной цивилизации, к поэмам Гесиода и Овидия. Отголоски его звучат и у философов и поэтов Нового времени.
Трудно сказать, почему люди всех времен и культур так тяготеют к мысли, что «раньше все было лучше». Во всяком случае попытки увидеть в этом реакцию на какие-то социально-экономические изменения явно несостоятельны: откуда бы тогда взяться этому мотиву в мифологии, скажем, австралийских аборигенов, не прошедших даже неолитической революции? Видимо, такое мироощущение присуще человеческому мышлению как таковому.
Мы не будем обсуждать здесь вопрос, почему это так и каким образом у тех же народов образ могучих, всегда здоровых, живущих веками (а то и вовсе бессмертных), мудрых и праведных предках мирно уживается с представлением о тех же предках как о жалких и беспомощных существах, ничего не умевших и жестоко страдавших от всех мыслимых напастей, пока над ними не сжалился какой-нибудь бог или культурный герой и не научил их всем знаниям и ремеслам, а заодно и нравственным нормам. Нам сейчас важно, что эта идея всегда присутствовала в европейской культуре - как «высокой», так и низовой, народной, - но до середины XIX века пребывала в своего рода латентном состоянии. Она не была предметом оживленных дискуссий, не порождала специальных исследований и уж тем более не выливалась ни в какие практические меры.
Эта ситуация начала быстро меняться после того, как в 1857 году виднейший французский психиатр Бенедикт Огюстен Морель опубликовал фундаментальный труд «Трактат о физическом, умственном и нравственном вырождении человеческого вида». Наблюдая в течение многих лет людей, страдающих самыми разными психическими заболеваниями, Морель пришел к выводу, что патологии - особенно психические, - однажды проявившись, способны не только передаваться по наследству, но и усиливаться от поколения к поколению, приводя в итоге к угасанию и пресечению пораженного ими рода. Этот процесс Морель назвал dégénérescence (по-русски обычно используется термин «вырождение», но нередко употребляется слово «дегенерация»). Он сформулировал «закон четырех поколений». У первого поколения симптомы сравнительно безобидны: нервный темперамент, «нравственные пороки» (так, как это понималось в середине XIX века) и нарушения мозгового кровообращения. Для второго поколения, по мнению Мореля, характерны апоплексия, алкоголизм и «неврозы» (к которым он относил, в частности, эпилепсию, истерию и ипохондрию). В третьем поколении усиливающаяся патология проявляется уже в виде душевных болезней и социальной несостоятельности, а в четвертом уже можно наблюдать врожденное слабоумие или кретинизм. Психическим нарушениям сопутствуют и характерные анатомические «метки» (стигматы) - асимметричное лицо, косоглазие, кривые или слишком крупные зубы, заячья губа, плоское или, наоборот, «готическое» нёбо и т. д., - вероятность развития и выраженность которых также нарастают от поколения к поколению.
Причины возникновения первоначальной патологии, по Морелю, могут быть самыми разными: их может вызвать и голод, и интоксикация (самого разного происхождения - от пищевых отравлений и вредного производства до «болотных миазмов», считавшихся в те времена причиной малярии), и перенесенные инфекции... Немалый вклад приписывался неумеренному потреблению алкоголя, обжорству, сексуальной распущенности. Но происхождение первоначальной патологии влияет на ее дальнейшее развитие не больше, чем на распространение пожара - его исходная причина: брошенный окурок, выскочивший из печки уголек или неудачно упавшая свечка. Хотя теория Ламарка в это время все еще оставалась маргинальной, все же многие ученые полагали, что изменения, происходящие с организмом в течение жизни, могут в какой-то мере или с какой-то вероятностью передаваться потомкам. В частности, эта идея была довольно подробно проработана в умозрительной теории наследственности, выдвинутой в 1847-1850 годах французским медиком Проспером Люка. Морель опирался именно на трактат Люка, но в своей теории пошел дальше: болезненные явления могут не только передаваться, но и усиливаться - как трещина в стене, однажды возникнув, будет расти и ветвиться, пока стена не рухнет.
Так или иначе, теория Мореля с самого начала оказалась в центре общественного внимания. Ощущение нарастающей порчи человеческой природы, умственного и нравственного убожества отпрысков самых блестящих семейств и прежде было присуще немалой части образованного общества. Но теперь это было не старческое брюзжание, не субъективное впечатление того или иного философствующего пессимиста, а мнение выдающегося ученого, подкрепленное большим массивом клинических наблюдений. Для образованного общества устами Мореля выносила свой вердикт сама наука - объективная и беспристрастная.
Не будем сейчас, с высоты наших сегодняшних знаний обсуждать, насколько научной была тогдашняя медицина вообще и психиатрия - в особенности. (На самом деле научная психиатрия в ту пору только-только начинала складываться.) Продуктивнее будет задаться вопросом: а как это сочеталось с верой в неуклонный прогресс, столь характерной для тогдашних просвещенных умов?
Для самого Мореля этого противоречия не существовало: он придерживался традиционной библейской версии происхождения человека. Собственно, и само вырождение было для него проявлением порчи исходно совершенной человеческой природы, естественным следствием грехопадения Адама и Евы. Но уже через два года после выхода трактата Мореля ученый мир и все образованное общество сотрясла другая книга - «Происхождение видов». И хотя о происхождении нашего собственного вида в ней была сказана всего одна предельно общая фраза, идея, что человек - не результат творения, а продукт эволюции, в считанные годы завоевала умы.
В этой статье, как и в статьях, посвященных двум другим некогда популярным концепциям, мы не раз будем вспоминать теорию Дарвина и то, как она повлияла на предметы, о которых здесь повествуется. Парадоксальным образом начинать приходится с идеи, которая действительно утвердилась в умах благодаря «дарвиновской революции», но которой при этом в самой теории Дарвина... не было. А именно - с представления об эволюции прежде всего как о неуклонном восхождении от низшего к высшему, от простого к сложному, от менее совершенного к более совершенному.
Вопрос, почему столь многие - люди безусловно грамотные и вполне разумные - увидели в теории Дарвина прежде всего то, чего в ней не было вовсе, заслуживает отдельного разговора. Причин было много, причем некоторые из них трудно отделить друг от друга. Здесь скажем только, что если сама идея эволюции была принята учеными (а в значительной мере - и всем образованным обществом) быстро и безусловно, то отношение к предложенному Дарвином механизму эволюции - естественному отбору мелких случайных наследуемых изменений - оказалось неоднозначным. Мало кто отрицал реальность отбора или полностью отказывал ему в какой бы то ни было роли в эволюции. Однако многие не могли поверить, что столь простой и лишенный какого-либо целеполагания процесс может объяснить всю историю развития живых форм, включая появление разумных существ. Последние четыре десятилетия XIX века - время появления бесчисленного множества умозрительных эволюционных теорий, среди которых особенно популярны были различные варианты неоламаркизма (постулировавшие не только наследование приобретенных признаков, но и изначальную целесообразность изменчивости), а также автогенетические концепции, приписывавшие эволюции внутреннее стремление к прогрессу и совершенствованию. Вдобавок «по умолчанию» считалось, что эволюционные механизмы (каковы бы они ни были) едины для живой природы и человеческого общества и что те же силы, которые некогда превратили обезьяну в человека, позже превратили первобытного человека в современного. Сомнения в этом воспринималось чуть ли не как отрицание эволюции как таковой, признак отсталости и обскурантизма. И вот в эту-то картину всеобщего и неуклонного прогресса надо было как-то вписать не менее модную идею повсеместно наблюдаемого вырождения [1].
Простое и радикальное решение этой проблемы предложил знаменитый итальянский психиатр и криминолог Чезаре Ломброзо. Полный разбор выдвинутой им в 1876 году концепции «преступного человека» выходит далеко за рамки нашей темы. Для нас здесь важно отметить, что Ломброзо, полностью принимая учение Мореля о дегенерации (и, естественно, относя своих «прирожденных преступников» к дегенератам), саму дегенерацию рассматривал именно как эволюционный феномен - атавизм, частичный возврат к предковому состоянию. Согласно Ломброзо, первобытный человек, как и животные, всецело находился во власти инстинктивных побуждений, будучи неспособен контролировать их разумом. Таковы же и «прирожденные преступники», которых трагическая ошибка природы вернула в состояние, давно пройденное человечеством как видом. Возврат этот, по мнению Ломброзо, носит системный характер, затрагивая не только психику, но и анатомию: «врожденные преступники» отличаются обезьяноподобными чертами - низким лбом, густыми, часто сросшимися бровями, крупными, выступающими вперед челюстями, непомерно длинными руками и т. д. Словом, бог шельму метит - вспомним стигматы, о которых писал Морель.
Надо сказать, что в те времена феномен атавизма обсуждался очень активно, в том числе и в медицине. И поскольку представления тогдашней науки о наследственности (а тем более - о биологии развития) были весьма туманны и противоречивы, под «атавизм» подверстывались самые разные отклонения - например, дальтонизм (поскольку считалось, что полноценное цветовое зрение развилось у людей только в историческое время). Так что чересчур широкая для атавизма распространенность «преступных» типов в человеческих популяциях в ту пору никого особо не смущала.
Однако с такой трактовкой не был согласен крупнейший французский психиатр того времени и наиболее авторитетный последователь Мореля - Жак Жозеф Валантен Маньян. Он тоже попытался вписать концепцию вырождения в эволюционную картину мира, но решение Ломброзо его не устраивало. По мнению Маньяна, вырождение нельзя рассматривать как возвращение к предковому, первобытному состоянию: первобытный дикарь может быть неуместен в современном цивилизованном обществе, но сам по себе он вполне здоров, психически устойчив и полноценен. Дегенерат же «отличается органически ослабленной сопротивляемостью», качествами, необходимыми для «наследственной борьбы за выживание», он обладает лишь частично. Следовательно, вырождение - это скорее патологическое новообразование, «некое качественно иное, болезненное состояние». Если принять идею Дарвина о том, что естественный отбор распространяет удачные случайные изменения и отсеивает неудачные, то в этих категориях вырождение - это и есть неудачное случайное изменение наследственности. И оно действительно отсеивается: однажды произойдя, оно усиливается от поколения к поколению и в конце концов приводит к бесплодию.
Отсюда логично вытекает следующий теоретический шаг Маньяна: вырождение не имеет каких-то специфических симптомов, внешне оно проявляется так же, как и «обычные» психические (и не только) болезни. Такие болезни могут поразить и не затронутого вырождением человека. Но для дегенерата вероятность развития таких болезней намного выше, а по мере того, как вырождение прогрессирует, такой исход становится практически неизбежным. Вырождение расшатывает, разбалансирует психику как целое, а уж то, в какую именно патологию это выльется, - дело случая, индивидуальных особенностей и жизненных обстоятельств. Известно, например, что хроническое отравление многими тяжелыми металлами проявляется по принципу «где тонко, там и рвется»: у одной жертвы отказывают почки, у другой - печень, у третьей развивается воспаление легких и т. д. Примерно так же действует и вырождение в психической сфере. Поэтому не стоит удивляться, что у человека, страдающего, скажем, дипсоманией (непреодолимым влечением к потреблению алкоголя), ни среди предков, ни в его собственном потомстве не обнаруживается алкоголиков или хотя бы жертв какой-нибудь другой мании (например, эротоманов или клептоманов). Зато у него в роду, если покопаться, с высокой вероятностью можно обнаружить тупоумных (дебилов [2]), или эпилептиков, или истериков, или обладателей еще каких-нибудь психических отклонений. И, располагая такой полной информацией, можно сделать вывод: истинная, глубинная причина всех этих патологий - вырождение, болезнь не индивидуума, а рода.
Более того: внешними проявлениями вырождения могут быть, по мнению Маньяна, вообще не болезни, а «вопиющие нравственные изъяны, причудливые наклонности, странный и беспорядочный образ жизни» и т. п. - то есть практически любые необычные индивидуальные особенности характера или/и поведения человека. Таким образом, под пером Маньяна вырождение превращается в этакую «всеобщую теорию всего» - универсальное объяснение не только любых психических расстройств, но вообще всех тех черт психики и поведения, которые по каким-либо причинам обращают на себя внимание. Причиной вырождения может быть любой из множества разнородных факторов, раз начавшись, оно может развиваться независимо от внешних воздействий, а его внешние проявления могут быть самыми разнообразными - и все это будет очевидным подтверждением теории! Заметим: невозможно представить себе факт, который опровергал бы эту концепцию. В свете наших сегодняшних представлений о природе научного знания это означает, что такая теория не может считаться научной. Но в те времена это никого не смущало: до появления работ Карла Поппера оставалось еще более полувека.
Маньян писал, что вырождение не знает социальных границ, оно может поразить «ученого, замечательного чиновника, великого художника, математика, политика, талантливого государственного деятеля». Своеобразным развитием и конкретизацией этих слов стала книга с недвусмысленным названием «Вырождение», вышедшая в 1892 году и имевшая огромный успех у читающей публики всей Европы. Автор книги Макс Нордау (в прошлом тоже психиатр, ученик Ломброзо, но к моменту выхода книги уже отказавшийся от медицины в пользу литературы и публицистики) видит явные признаки психопатии и вырождения уже не просто у той или иной конкретной личности, хотя бы даже и выдающейся, а у всего современного ему европейского общества и европейской культуры. Именно в этой книге впервые прозвучит чеканная формула «дегенеративное искусство» - к которому автор относит едва ли не всех властителей дум своего времени: Оскара Уайльда, Фридриха Ницше, Хенрика Ибсена, Рихарда Вагнера, Льва Толстого, Эмиля Золя, прерафаэлитов, символистов… При этом Нордау вовсе не считает творцов «дегенеративного искусства» сплошь бездарностями и неумехами - он признает за ними (по крайней мере, за многими) безусловный талант, но считает, что это делает их еще более опасными, а их влияние на духовную жизнь общества - еще более разрушительным.
Нордау умер в 1923 году, не увидев, как его концепцию «дегенеративного искусства» возьмет на вооружение определенный сорт поклонников Ницше и Вагнера. Чтобы сполна оценить судьбу этого понятия, следует сказать, что его автор родился в традиционной еврейской семье в венгерском Пеште и при рождении получил имя Симха Меер Зюдфельд. А буквально через считанные годы после выхода «Вырождения» он стал одним из зачинателей сионистского движения и соучредителем Всемирной сионистской организации. Такая вот мрачная ирония истории…
Но вернемся в конец XIX века. Судьба Нордау - психиатра, ставшего писателем и публицистом - словно символически повторила судьбу самой концепции вырождения: родившись как чисто психиатрическая теория, она быстро стала частью философского, антропологического, политического и эстетического дискурса образованного общества. Книга Нордау с ее огромной популярностью, конечно, немало способствовала этому, но начался этот процесс задолго до нее - как уже говорилось, сразу же после появления трактата Мореля. И причиной его были не только необычайный интерес и доверие тогдашней образованной публики к науке или то, что идеи Мореля упали на благодатную почву архетипического представления о неуклонной порче человеческого рода. Внедрению идеи вырождения в умы далекой от медицины публики немало способствовала одна ее характерная особенность.
Как уже говорилось, Маньян (а до него - Морель) считал, что вырождение не имеет собственных специфических симптомов, и то, что в основе болезни данного конкретного пациента лежит именно вырождение, можно установить в лучшем случае путем длительного наблюдения за течением болезни. Окончательное же подтверждение может дать только как можно более широкий анализ генеалогии с выявлением всех случаев психических заболеваний или необычного поведения у предков и родственников пациента. А это означает, что любой анализ или даже простое описание конкретного клинического случая в терминах теории вырождения неизбежно должны строиться как нарратив - развертывающееся во времени последовательное повествование.
Вообще-то это было вполне в духе той эпохи: XIX век и особенно его вторая половина - это как раз тот период, когда самые разные научные дисциплины активно осваивали категорию времени. В физике рядом с ньютоновской механикой (в которой время было полностью обратимым) появилась классическая термодинамика, вводившая в рассмотрение необратимые процессы. Дарвиновская революция поставила на эволюционную основу зоологию и ботанику. Оформилась в качестве самостоятельной дисциплины эмбриология - наука о становлении живого организма. Весь этот круг новых идей безусловно оказывал сильное влияние на общую культуру того времени. Но пророки теории вырождения говорили не о каких-то там переносах тепла и плясках молекул, не о стадиях развития эмбриона, не о животных и растениях, а о человеческой душе, ее страданиях и о неумолимом роке, тяготеющем над семьями и поколениями. Могла ли пройти мимо такой золотой жилы художественная литература - тем более в эпоху, когда ее ведущим жанром стал психологический роман?!
Произведения и целые циклы произведений, сюжетную основу которых составляет история вырождения, буквально заполонили европейские национальные литературы. Профессор Мюнхенского университета Риккардо Николози приводит многочисленные примеры романов о «закате семей», появившихся в 1880-1910-х годах в немецкой, итальянской, испанской, португальской, скандинавских и южнославянских литературах. Обширную дань теме вырождения отдала и русская литература - от «Господ Головлевых» Салтыкова-Щедрина до «Дела Артамоновых» Горького (рассказывая позже о том, как возник замысел этого романа, Горький прямо ссылался на «закон четырех поколений»). А непревзойденным образцом сочинений этого направления служат, конечно, «Ругон-Маккары» - исполинский эпос из 20 романов, созданный Эмилем Золя (которого самого, как мы помним, Макс Нордау причислил к творцам «дегенеративного искусства») в 1871-1893 годах. По воле автора герои цикла, входящие в обширный и разветвленный клан Ругонов - Маккаров, представляют самые разные слои общества и самые разные человеческие типы, но над всеми ими тяготеет проклятие дефектной наследственности.
Таким образом, теория вырождения, ранее уже подкрепленная всем авторитетом науки, обрела еще большую убедительность, воплотившись в художественные тексты - в том числе принадлежащие перу лучших (и самых популярных) писателей своего времени. Если вспомнить, какую роль играла художественная литература в культуре европейского общества того времени, то не удивительно, что идея вырождения заняла совершенно исключительное место в общественном дискурсе и в умах современников. Она не просто была признанной и общепринятой, не просто принимаемой «по умолчанию» - она была той познавательной оптикой, через которую общество смотрело на себя; той системой понятий, в которой принято было интерпретировать явления жизни. В некотором смысле Макс Нордау оказался прав: идея вырождения действительно пропитала всю европейскую культуру последних десятилетий XIX и начала XX века, от философских трактатов до эстрадных куплетов. И, конечно, она оказала огромное влияние на другие идеи и концепции, зарождавшиеся или приобретавшие популярность в этот период - о чем мы еще будем говорить в статье, посвященной евгенике.
Однако в ХХ веке популярность идеи вырождения понемногу пошла на убыль. Ее позиции в глазах научного сообщества оказались изрядно подточены радикальными переменами в биологии и прежде всего рождением и быстрым развитием генетики. Оказалось, что изменения наследственности - мутации - сравнительно редки, а главное, не имеют тенденции к неуклонному усилению своего эффекта от поколения к поколению; признаки же, приобретенные в течение жизни, вообще не наследуются. Тогда же науки о жизни настигло своего рода «интеллектуальное похмелье» от безудержного увлечения эволюционным подходом, начался затяжной кризис эволюционизма. Конкретно в психиатрии внедрение более четкой и объективной диагностики и более строгой статистики приводило к тому, что фактические данные все меньше соответствовали моделям Мореля и Маньяна. А у образованного общества, потрясенного мировой войной, распадом империй и революциями, нашлись новые жупелы, новые соблазны и новые пророки. Впрочем, значительная часть дегенерационистского дискурса преобразовалось в дискурс евгенический - о котором речь впереди.
Правда, в период между мировыми войнами идея вырождения получила некоторую популярность у итальянских фашистов, немецких нацистов и их братьев по разуму в других странах (лидеры и идеологи таких движений вообще склонны подбирать и донашивать обветшалые идеи предыдущей эпохи - причем обычно в довольно вульгаризированной форме). Но после Второй мировой войны это обстоятельство дополнительно дискредитировало идею вырождения, и она совершенно исчезла как из научного, так и из общественного дискурса. Казалось, что навсегда.
Однако уже в нынешнем столетии все чаще и громче звучат тревожные голоса, удивительно напоминающие предостережения виднейших проповедников теории вырождения. И опять эти тревоги апеллируют к «данным науки» - только теперь уже не к индивидуальным историям болезни пациентов психиатрических клиник, а к результатам масштабных генетико-статистических исследований.
Дело в том, что современные методы работы с большими базами данных позволяют выявить корреляции между, с одной стороны, практически любыми поддающимися хоть какой-то формализации индивидуальными характеристиками людей и фактами их биографий, а с другой - определенными вариантами определенных генов. Можно, к примеру, определить гены, влияющие на возраст вступления в брак, на число детей, на уровень образования, на общее время учебы (в течение всей жизни) и т. д. В большинстве случаев корреляции будут слабыми, но при объеме выборки, измеряемом сотнями тысяч, они оказываются статистически достоверными. И вот эти данные все отчетливее указывают на то, что частота генных вариантов, ассоциированных с более высоким IQ, более высоким уровнем образования, более длительной учебой и т. д., в современном обществе медленно, но неуклонно снижается. Откуда «новые дегенерационисты» делают вывод: в человеческой популяции (или по крайней мере в той ее части, что проживает в странах «первого мира» - к которым и относятся почти все подобные данные) происходит «глобальное поглупение». Если не попытаться как-то воспрепятствовать этому процессу, через исторически ничтожное время - несколько поколений - человечество ждет интеллектуальная деградация. И наша цивилизация будет выглядеть примерно так, как это показано в фантастической комедии Майка Джаджа «Идиократия».
Насколько обоснованы эти страшилки, насколько релевантны аргументы их сторонников, как иначе можно интерпретировать упомянутые данные и насколько уровень образования и IQ вообще можно считать показателями интеллекта - разговор отдельный и долгий. Здесь скажем лишь, что те же статистические данные свидетельствуют: параллельно снижению частоты генных вариантов, ассоциированных с повышенным уровнем образования и IQ, происходит рост средних значений обоих этих показателей - причем темпами, намного превышающими темпы генетических сдвигов. Но нас сейчас интересует не то, насколько обоснована новая версия теории вырождения, а ее удивительное сходство с прежней. Причем сходство это никак нельзя считать результатом намеренного заимствования и переосмысления давних идей - современные дегенерационисты не цитируют Мореля, Маньяна или Нордау. Возможно, многие из них вообще не слыхали этих имен.
Что заставляет думать, что идея вырождения не вырастает из той или иной группы фактов, а коренится где-то в глубинах человеческой психики. Она принадлежит к числу тех идей, которые отражают не реальности окружающего мира, а реальности нашего мозга. Грубо говоря, мы принимаем эти идеи не потому, что они лучше других соответствуют тому, что мы видим вокруг себя, а потому, что нам удобнее и приятнее думать именно так. А «фактические подтверждения» всегда найдутся.
Но эта тема тоже требует отдельного большого разговора и, возможно, новых исследований. А мы пока оставляем теорию вырождения и переходим к другим некогда модным концепциям.
[1] Надо сказать, что идея дегенерации (понимаемой прежде всего как упрощение организма) присутствовала и в собственно эволюционном дискурсе. Так, в 1880 году выдающийся британский зоолог Эдвин Рэй Ланкестер выпустил обстоятельную работу «Дегенерация: глава в дарвинизме», в которой рассмотрел многочисленные примеры упрощения строения в ходе эволюции и предложил возможные объяснения такой эволюционной стратегии. Однако труд Рэя Ланкестера (как и работы других видных натуралистов, касавшиеся данного вопроса) почти не влияли на восприятие эволюции прежде всего как прогресса и совершенствования.
[2] Именно Маньян ввел в психиатрию популярную классификацию степеней врожденного слабоумия: дебильность (легкая степень), имбецильность (средняя степень) и идиотизм (наиболее тяжелая форма).
В февральском номере статей этой серии нет, следующий текст (первая часть статьи о "научном расизме") выйдет в марте, так что здесь я вывешу ее только в апреле. Но мне есть что повывешивать в этой паузе - за два года кое-что накопилось. Так что кому интересно - ждите.