Две новости, хорошая и плохая
2. Девушки в электричке говорят по-немецки, а сами не немки, француженки. „Was ist *Steckdose*?“ - перебивает одна, не поняв слова. Подруга мгновенно парирует звонким односложным словом - будто придерживала его за пазухой, как свернутую пружинку. Не уследила, и та выстрелила.
Подумал, в каком вязком и непрозрачном чистилище девушки добровольно находятся, вылепливая мир из пластилина чужого языка - и какая легкая и осмысленная реальность стоит для них за окнами этого детского сада, улыбаясь им сквозь стеклопакеты, напоминая, что ждет их возвращения обратно в рай.
1. В электричке стояли две девушки, отягощенные поклажей, активно беседовали (как здесь в Германии, впрочем, и надрессированные мужчины умеют). Та, что пониже, была француженка - судя по отсутствию звука h, равной благосклонности ко всем гласным гостям за столом слова, особой ласковой подслеповатой бесхребетности речи. Иногда медлила, подбирая слово или втыкая романский корешок в мерзлый немецкий грунт, и эти паузы были особенно заметны в ее быстром стиле облика и поведения. Но из ответных реплик понял вдруг, что ее подруга была соотечественницей, а не местной принимающей стороной. „Was ist Steckdose?“ - переспросила тут маленькая, подавшись вперед таким нежно-округлившимся лицом, превратившись в вежливо-заинтересованную собачку (на каком автомате эта мимика, и вместе с тем как идет из сердца!) - и подруга в тот же миг ответила ей каким-то односложным словом. В этой молниеносности было какое-то огромное облегчение, и сразу ощутилось какое-то облако смысла в этой освобожденной молниеносности, под которое сейчас могу подставить разве что мюнхгаузенова гонца с гирями на ногах, которому вдруг отстегнули цепи с лодыжек - или приблизительный образ самурая, смиряющего дух в оранжерейных работах, вдруг раскрутившейся пружинкой смазавшего свои очертания, так что только когда покатилась голова змеи, стало ясно, что было и выхватывание меча, и блеск чешуи в кусту хризантем. Это мгновенное, молниеносное возвращение в свой исконный облик, распускание в объеме, себе свойственном, о котором, судя по скорости этого возврата, вся душа вопияла уже так давно. Кстати, и мне самому стало так вдруг хорошо, от этого внезапного - не понимания, а подключения, будто к какому-то телефонному кабелю осмысленности. Мой дядя, у которого была машина, знал на отшибе Архангельске место, где глухую улицу пересекали телеграфные провода - и проезжая под ними, можно было услышать в радиоприемнике преговоры врачей скорой помощи, упражняющихся в остроумии где-то за этой реальностью фонаря и аптеки. Помню это событие с довольно раннего детства, оно запомнилось как драгоценная тайна, несмотря на хохот загадочных взрослых. Ради таких смычек, собственно, и живешь, говоря по-хлестаковски прямо.
Если только представить себе, что и мои мысли - только такие грамматические упражнения. И когда вспомню, откуда я родом, сразу нахлынет родной язык, неся в себе тысячи объяснений на сотни необъяснившихся вопросов, накопившихся за десятки лет забытья. Радостно стащит полипропиленовую упаковку, которой некий Кристи на время обернул Землю.
Подумал, в каком вязком и непрозрачном чистилище девушки добровольно находятся, вылепливая мир из пластилина чужого языка - и какая легкая и осмысленная реальность стоит для них за окнами этого детского сада, улыбаясь им сквозь стеклопакеты, напоминая, что ждет их возвращения обратно в рай.
1. В электричке стояли две девушки, отягощенные поклажей, активно беседовали (как здесь в Германии, впрочем, и надрессированные мужчины умеют). Та, что пониже, была француженка - судя по отсутствию звука h, равной благосклонности ко всем гласным гостям за столом слова, особой ласковой подслеповатой бесхребетности речи. Иногда медлила, подбирая слово или втыкая романский корешок в мерзлый немецкий грунт, и эти паузы были особенно заметны в ее быстром стиле облика и поведения. Но из ответных реплик понял вдруг, что ее подруга была соотечественницей, а не местной принимающей стороной. „Was ist Steckdose?“ - переспросила тут маленькая, подавшись вперед таким нежно-округлившимся лицом, превратившись в вежливо-заинтересованную собачку (на каком автомате эта мимика, и вместе с тем как идет из сердца!) - и подруга в тот же миг ответила ей каким-то односложным словом. В этой молниеносности было какое-то огромное облегчение, и сразу ощутилось какое-то облако смысла в этой освобожденной молниеносности, под которое сейчас могу подставить разве что мюнхгаузенова гонца с гирями на ногах, которому вдруг отстегнули цепи с лодыжек - или приблизительный образ самурая, смиряющего дух в оранжерейных работах, вдруг раскрутившейся пружинкой смазавшего свои очертания, так что только когда покатилась голова змеи, стало ясно, что было и выхватывание меча, и блеск чешуи в кусту хризантем. Это мгновенное, молниеносное возвращение в свой исконный облик, распускание в объеме, себе свойственном, о котором, судя по скорости этого возврата, вся душа вопияла уже так давно. Кстати, и мне самому стало так вдруг хорошо, от этого внезапного - не понимания, а подключения, будто к какому-то телефонному кабелю осмысленности. Мой дядя, у которого была машина, знал на отшибе Архангельске место, где глухую улицу пересекали телеграфные провода - и проезжая под ними, можно было услышать в радиоприемнике преговоры врачей скорой помощи, упражняющихся в остроумии где-то за этой реальностью фонаря и аптеки. Помню это событие с довольно раннего детства, оно запомнилось как драгоценная тайна, несмотря на хохот загадочных взрослых. Ради таких смычек, собственно, и живешь, говоря по-хлестаковски прямо.
Если только представить себе, что и мои мысли - только такие грамматические упражнения. И когда вспомню, откуда я родом, сразу нахлынет родной язык, неся в себе тысячи объяснений на сотни необъяснившихся вопросов, накопившихся за десятки лет забытья. Радостно стащит полипропиленовую упаковку, которой некий Кристи на время обернул Землю.