Смута Новейшего Времени 2
Чмотанов миновал Лубянки, когда далеко-далеко куранты проиграли четыре часа ночи.
Простота похищения разочаровала Ваню. К чему все приготовления, если его изощрённой изобретательности не предвидели хранители древности?
- В Египте потруднее было, - с обидой рассуждал Ваня. - Лезешь в усыпальницу к фараону и вдруг - хлоп! - плита позади падает. Или в лабиринт попадёшь, рыдай, пока не здохнешь...
Полный тоски и безучастности, Ваня выехал в Голоколамск, к знакомой вдове, его верной подруге Маняше, чтобы отдохнуть и обдумать дальнейшее. Дело предстояло трудное. Снова Чмотанов почувствовал в душе разгорающуюся любовь к риску и удаче.
* * *
Караулы сменялись. Привычно печатая шаг, усыплённые Чмотановым люди дошли до казармы и повалились на нары.
Доступ, как обычно, начался в 11 часов. В Александровском саду царила давка, но подходили к дверям тихие, благоговейно снимали шапки и парами шли мимо стеклянного ящика. Тихонько плакала старушка, мутно вглядываясь в бессмертный образ того, кто за десять дней потряс земной шар. Многие, не видя лица, полагали, что так и должно быть. Другие мысленно дорисовывали недостающие дорогие черты.
- Не останавливаемся. Пройдём скорее. - Командовал дежурный офицер Жорик.
Последней в этот день вошла супружеская чета. Должно быть, приехали они из провинции. Одеты были оба в старомодные китайские плащи из крашеного брезента.
- Скорее! - Предупредил Жорик. Они ринулись вниз, подчиняясь команде. Чета разлетелась и ударилась лбами в дверь листовой латуни. Дверь запела, словно уронили гитару.
- Тихо! - Грубо сказал Жорик.
Трепеща, чета взошла на смотровую площадку и, щурясь после белоснежной площади, приглядывалась к мумии.
- Паш! - Спросила жена шёпотом. - У него почему головы нет?
- Тихо, дура! - Супруг напряжённо оглядел ложе. Самой существенной части тела действительно не было. Пот хлынул ручьями по спине супруга. Он увидел, что лежит целых три головы, потом их стало шесть, и головы, размножившись, заполнили целиком стеклянную коробку, словно кузов машины, гружёной навалом капустой.
- Чёрт! - Глухо крикнул супруг.
- Чёрт!
Он качнулся и ударился головой об острый край гранитного парапета.
- Паша! - Закричала женщина и упала рядом с ним на колени. - Паша, прости меня! Ну, закатилась куда-нибудь, всякое бывает!
- Посетителю плохо. Нашатырь. - Скомандовал Жорик, подготовленный ко всем случаям в жизни.
- Не беспокойтесь, мадам, - нарушая устав, офицер взял под руку обезумевшую от горя женщину. - Вашему мужу окажут необходимую помощь.
- Ну, вот, ни объявления, ничего... - Всхлипывала женщина. - Лежит безголовый, а у меня муж нервный, контуженный, инвалид второй группы... В сто лет раз в Москву приедешь, дороги не знаем, ничего не знаем...
- Кто безголовый? - ледяным тоном спросил Жорик.
- Безголовый, безголовый! - зарыдала женщина, тыкая пальцем в сторону саркофага. Жорик оглянулся. Неожиданная слепота затмила взгляд. Он сбежал вниз и, приподнявшись на цыпочках, прижался носом к стеклу.
Красноватый свет. Френч. Ботинки. Всё по уставу. Протёр глаза. Головы... не было. «Как поступает настоящий офицер на моём месте?» - подумал очень медленно Жорик. Он вынул пистолет и вложил кислую сталь в рот.
- Товарищ капитан... умер товарищ, наверное.
Грохот выстрела потряс благоговейную тишину. По стеклянному торцу опустевшего саркофага, трепеща кусочками холодца, с мелкими прожилками сосудов, сползали мозги дежурного офицера.
* * *
В эту ночь Правительство не расходилось. Гарнизон развели и посадили под замок. Составили список лиц, допущенных к чрезвычайной государственной тайне. К столице были подтянуты танковые дивизии. Улицы и общественные места патрулировались агентами в штатском и переодетыми солдатами.
Ждали возникновения враждебных слухов и приготовились брать всех.
Совещались.
Словно угроза чёрной оспы нависла над городом. В пижаме и ночном колпаке привезли академика Збарского.
Совещались.
Генеральный секретарь плакал как ребёнок, размазывая краску с бровей. Плакали все. Никто не знал, что делать. Подсказать было некому. До начала работы мавзолея оставалось около полусуток.
- Так быстро реконструировать невозможно... - сказал оправившийся от приступа ужаса Збарский. - Если постаратся... месяцев за шесть... сможем!
- Полгода! - застонало Политбюро.
Гениальное всегда просто.
- Знаете ли что, - сказал Генеральный секретарь. - Актёра положим на время.
- Ура! - закричали в интимном кругу.
- Привезти актёра Роберта Кривокорытова! - распорядился Начальнил искусств.
Через полчаса актёра доставили, - дрожащего, с подтёком под глазом.
- Фингал откудова? - раздражённо спросили допущенные к тайне.
- Сопротивлялся гражданин! - чеканил агент. - Кричал, что не имеем права.
- Чёрт вас дери! Чисто ни одного задания выполнить не можете! - кричал Начальник искусств. - Загримировать Кривокорытова!
Актёр что-то бормотал и вырывался. Его почти унесли и... ввели вскоре пожилого и растерянного Ильича.
- Годится! - сказали все.
- Роберт! - мягко, по-отечески начал Генеральный Секретарь, взяв из рук референта текст речи. - Вам выпала трудная, ответственная, но почётная, благородная задача. Дело в том, что тело Ильича взято... так сказать, на реставрацию... Но было бы неудобно и политически неверно прекратить доступ в мавзолей. Это прекрасная почва для слухов и враждебных домыслов...
«Неужто спёрли Кузмича? - нервно подумал Кривокорытов. - Не может быть».
- ...Так вот, Роберт, вам придётся полежать вместо праха. Справитесь ли? Сумеете ли воссоздать образ вечно живого Ильича, но вместе с тем и как бы неживого, то есть он, конечно, вечно живой, но в мавзолее он не совсем живой вечно живой, не так ли? На время работы переведём Вас на кремлёвское снабжение.
- Нужно подумать, - сказал Кривокорытов и решил про себя: «Ясное дело, спёрли».
- Да, системе Станиславского предстоит трудная проверка, но она выдержит, я уверен! Константин Сергеевич требовал, чтобы на сцене... всё было, как в жизни... Но мавзолей лишь в определённом смысле сцена... мне предстоит создать не совсем живой образ неживого... то есть, я хотел сказать, неживой образ вечно живого... или, точнее, живой образ не вечно... простите... вечно неживого!
Кривокорытов запутался и вспотел. На него в упор смотрели Начальники искусства и безопасности.
- Ну вот и прекрасно! - облегчённо закончил Генеральный секретарь и кивнул Начальнику безопасности:
- Отберите у товарища актёра подписку о не выезде, подписку о неразглашении, - и пусть обживает рабочее место...
Стояла чудная зимняя ночь. Около Спасской сопровождающие Кривокорытова лица отперли дверцу в стене и долго спускались вниз по мраморной лестнице. Затем шли по узкому коридору под площадью и вновь начали подниматся. Ярко освящённая крышка люка поблескивала надписью «Запасной выход». Офицер открыл её, и группа вылезла в мавзолее.
Суетились рабочие, откинув кузов саркофага, - проводили трубы микроклимата.
- Здесь, товарищ Кривокорытов! - рапортавал офицер охраны. Актёр оглянулся. Тошнотворный приступ тоски морозил душу. «Боги, боги искусства, зачем вы покинули меня! Неужели лежать в гробу по системе Станиславского?» - внутренне стонал актёр.
И лёг репетировать.
Он сосредоточился, положил руки: левую - плашмя на грудь, правую - чуть сжав в кулак. Скорбно расслабил веки.
- Великолепно! - раздался по радио, спрятонному под подушкой, голос Начальника искусств. - Но уж слишком живой. Нельзя ли немножко умереть?
Приказывал Начальник.
Кривокорытов подчинился.
- Так держать!
Доступ в мавзолей начался в 11 утра.
В интимном кругу обсуждали, что делать.
- Не лучшая находка, этот Кривокорытов.
- Идея! - воскликнул Начальник искусств, бешено вращая глазами. Столпившись, выслушали проект. Смеялись и гладили себя по животам.
* * *
Ваня Чмотанов сошёл в тихом Голоколамске. Душа его наслаждалась прекрасным зимним днём и покоем провинции.
Он прошёл через город. Рядом с развалившейся церковью стоял аккуратный чистенький домик. Из трубы шёл дым. «Нежданная радость - это я», - тщеславно подумал Чмотанов и свистнул. В окне мелькнуло лицо. Загремели засовом.
- Ванечка! - восклицала Маня. - Соколик мой необыкновенный!
Маняша была совершенно круглая по телосложению, курносая: она встречала друга в чудесной махеровой кофте цвета весенней лягушки.
Они расцеловались в дверях.
- А я, дура, думаю: заловили моего соколика, давно не видать.
- Нет, Маняша, жив твой соколик, прилетел с миллионами.
Маня раскраснелась и с истинно голоколамской страстью впилась в губы Чмотанова.
- Экий архипоцелуй, Маняша! - шутил Ваня, обвиваясь вкруг неё плющом.
Они сели за столом в передней избе под образами.
Выпив самогону, Чмотанов поцеловал подругу и сказал:
- Эх, заживём, Маняша, вскорости...
* * *
Кривокорытов трудился в поте лица. Первый день отлежал тяжело, но постепенно настолько освоился и так сосредоточился, что по окончании доступа приходилось будить его. Кривокорытова успокаивало еле слышимое шарканье толпы; поначалу тяжелы были уколы тысяч глаз, впивавшихся в бесконечно дорогие черты, но явилось второе дыханье. Догадались пустить по радио музыку. Роберт лежал с удовольствием, слушая медленное танго. Неустанно следили и за идейностью актёра. «Сегодня я прочту лекцию на тему, - услышал однажды Роберт вкрадчивый голос, - почему не следует верить в Бога».
«Все люди смертны, - ласково говорили в наушниках, - и всем предстоит умереть. Но не совсем. Человек превращается в атомы и электроны, которые неисчерпаемы. Бессмертно также дело пролетариата, его диктатура. На давным-давно загнившем Западе полагают, что она постепенно смягчится! - доверительно сообщил лектор. - Этому не бывать! Диктатура установлена раз и навсегда и постепенно распостранится на всю бесконечную вселенную. Лежите спокойно, Роберт».
По чьей-то невидимой просьбе им заинтересовались журналисты. Разумеется, расспрашивали и писали об официальной половине деятельности маститого актёра, - в театре, дома, среди коллег. Слава Кривокорытова росла. Завистники распостранили слух, что он подкуплен одним учреждением. Кривокорытов с негодованием отвечал стихотворением поэта, написанным по-новаторски - «от противного». «Да, я подкуплен. Я подкуплен берёзками белыми... я подкуплен глазами любимой...» Завистники смеялись: «Бэрьозкой!», намекая на известный магазин. Но в наш век рационализма, смешавшего арифметику и поэзию, стихи эти подкупали искренностью чувства.
Однажды в середине марта Кривокорытов проснулся и принимал ванну. По актёрской привычке он решил поупражняться перед зеркалом. Взглянул - и охнул: на лбу набух огромный фиолетовый прыщ. «А через три часа ложиться!» - сокрушался Роберт.
Он спешно вызвал гримёра, тот кое-как справился. Можно даже сказать, что теперь лицо поклонника "Апассионаты" обогатилось печатью раздумий великого философа, мыслившего не понятиями, а континентами.
Кривокорытов не оценил нового штриха, а даже расстроился. Он шёл по служебному подземному ходу в отвратительном расположении духа.
Но когда он лёг и мимо пошли тысячи людей, он вновь преисполнился важностью задачи и подобрел.
Всё шло хорошо.
В полдень с последним ударом курантов Кривокорытов ощутил неудобство в левой ноздре. Постепенно осозновал он причину. Невыстреженный волосок щекотал в носу. Тихо, но губительно, с каждым вздохом приближая страшное, Роберт собрал в кулак весь профессиональный опыт актёра. О, если бы можно было почесать нос рукой. Ведь и раньше бывали подобные случаи. Роберт вспомнил, как нужно было зарыдать, когда положительная героиня в одной пьесе провалилась в сортир и утонула. И он закрыл лицо рукавом из бутафорского шёлка и превратил гомерический смех в трогательный плач.
Волосок шевелился. Рушились города, кричали женщины, свергались правительства, и весь земной шар объял огонь новой мировой войны.
Фокстрот по радио оборвался.
- Аллё, аллё, Кривокорытов! - раздался голос Начальника безопасности.
- Что это Вы задумали?
Кривокорытов напряг железную волю актёра.
- Бросьте Вы эти штучки! - загремел Начальник. Неумолимо приближался миг предательства Родины. В голове Кривокорытова помутилось, он раздулся, как лягушка. Земной шар сошёл со своей орбиты и неотвратимо падал на раскалённое солнце.
- Ап-чхи!
- Я тебя расстреляю, собака! Продажная шкура! Фашист! - орал Начальник в подушке фальшивой мумии. Актёр понял, что всё кончено. С воем он вскочил на четвереньки, запрыгал, рыдая, под стеклом.
Ударившись головой о крышку, падая, Кривокорытов каблуком распорол перину, и гагачий пух затопил хрустальную гробницу. Актёр бился в застеклённом пространстве, словно гусь в пухощипательной машине.
Оцепенение посетителей длилось вечность. Страшным рёвом взорвались сошедшие с ума. Толпа бросилась к саркофагу.
- Воскрес! Воскрес!
- Задохнётся!
- На помощь!
Чудесная весть, словно ток, пронизала очередь. Народные массы хлынули в склеп, повалив и растоптав охрану. Вмиг была сорвана крышка. Под вой и хихиканье сумасшедших, затравленно глядя, выпрямлялся Кривокорытов.
- Воскрес! - орали кругом и плакали, хватаясь за полы тёмнооливкового френча.
Офицер Шолкин побледнел и протискался в каморку с телефоном. Он отрапортовал о случившемся Генеральному секретарю и, деловито поглядев на часы, застрелился.
Охрана, залёгшая под голубыми елями, встревожилась гулом и бегущей толпой.
- Наверное, мятеж. - Решил майор Разумный. Он долго пытался дозвониться до начальства. Никто не подходил к аппарату. Чувство одиночества сдавило сердце майора. Он подумал, что Кремль взят, вспомнил о своей ответственности и скамандовал:
- Рота! Рассеять мятежников!
Застучали пулемёты из-под елей. Стрельбу услышали на крыше ГУМа, на Спасской и Покровском соборе, и поддержали Разумного. Ударили крупнокалиберные, из древних бойниц со стены били из карабинов и автоматов.