Папа
Семейная легенда гласит, что первые месяцы моей жизни отец никому не доверял меня укачивать. «Маленькая моя! Единственная моя! Первая моя девочка!» - приговаривал он, укладывая дочь. «А я? А я? А я тогда кто?» - всхлипывала мама, вспоминая.
Первые четыре года моей жизни нас было трое. У меня была своя комната, продуманная отцом до мельчащих деталей. Свои качели, полка с игрушками на уровне детского роста, стол со стульями, выкупленный за немалые деньги «правильный» диванчик. Мама рассказывала, что любимой моей забавой было пробраться в спальню к родителям в выходное утро, забраться в постель и методично раскрывать отцовские веки упрямыми пальчиками: «Папа! Папа, вставай! Папа, папа, ты не спишь! Видишь, у тебя глазки открыты?!». Не уверена, что на земле существуют люди, которым позволено повторить эту … шутку?
Одно из самых ярких воспоминаний. Мне недавно исполнилось шесть. За окном плавится лето, восемь утра, а в комнате воздух уже застыл столбом. Мама будит меня, а я хнычу: «Мама, мама, мне плохо! Мама, можно я не пойду в садик?». «Можно! - смеется мама, - Твой папа вернулся. Ты останешься с ним!». Сна не в одном глазу. Месяц назад папа уехал куда-то (в поход папа ушел, но чтобы мне тогда это говорило?), за этот месяц извела мать непреложным нытьем «папа то, да папа сё». Папа, папа, папа, папа… Последней каплей стало заявление воспитательнице на вопрос «Кем ты, Наташа, хочешь стать, когда вырастешь?» - «Папой». Меня час переубеждали, что девочек ожидает только материнство на самый кондовый лад «Ты не можешь стать папой! Ты девочкой». Спокойная обычно, впала почти в транс «Смогу! Смогу! Смогу!». Вызвали маму. «Боже, - устало выдохнула она, - А вам не пришло в голову, что ей шесть, и она пыталась сказать, что хочет быть, как отец?».
«Не вставай! - смеялась мама, - Твой папа дома». Папа дома! Как же не встать? Как не повиснуть всем телом на нем? Как не забросать миллионом вопросов, как не зависнуть наблюдая, как он разбирает рюкзак? В дом приходили и уходили люди, но память моя хранит только загоревшее лицо отца, запах костра от его вещей, кедровые шишки, которые мы с ним раскладывали на полке, ведро слив на балконе, и то, как мы бросались косточками с него. Всё вместе составляет ощущение абсолютного счастья. Иногда задаюсь вопросом, а где в этих воспоминаниях мой младший брат, ведь он уже точно присутствовал в этом мире. Ан нет, счастье эгоистично. Какой такой брат? Только папа и я.
Мы в каком-то городу в гостях у какой-то многочисленной родни. Мне всё равно, если рядом отец и дед. Стоит неясный гул, взрослые выясняют отношения. Снуют мимо деловитые тетки, кто-то всё время пытается увести меня от мужчин и машин. Ща! Отец, оглядывая площадку, находит какую-то тумбу, и переставляет меня туда. Теперь всё на своих местах. «Женя, Женя, отпусти Наташу к нам! - шумит от крыльца моя бабушка, - Нечего ей вертеться с вами!». «А кто же её не пускает? - смеется отец, - в моих глазах стоит ужас, неужели меня отправят в чад кухни, где бабка и многочисленные женщины на все лады ругают мужчин и жизнь, - Просто нельзя рябине к дубу перебраться!». Вокруг смеются, на меня машут рукой, а через полчаса неугомонная я громко интересуюсь, кого именно папа назвал дубом, меня или бабушку?
Батя не любитель речей. На маминых поминках встал, замер, выдал «Мне стыдно, но за сорок лет мы ни разу не поругались…» и стушевался. Он двое суток репетировал слова, но они для него имеют особое значение. Папа - молчун. Из всех поповских внуков - единственный тень прадеда. Прямолинейный романтик, упрямый тугодум. Он похож на тяжелую, ладно срубленную ладью, величественную даже в старости. Чем старше становилась я, тем жарче разгорались между нами споры. Мама диву давалась, откуда такая горячность? Пока не махнула рукой, чего взять с единой породы. Настолько единой, что забываю иногда. С кем имею дело.
Ошарашил меня сегодня заявлением, что нам с братом не нужно приезжать к нему в отпуск. «Что вам тут делать? Бродить по постылым одноклассником? Вы оба удрали отсюда, только пятки сверкали! Зачем теперь назад?».
- Тебе не приходило в голову, что ты нужен нам?
- Не приходило! Зачем мне в голове всякий хлам?
- Не задирайся. Мы в праве решать за себя.
- Так за себя и решайте! Когда ты в последний раз была в нормальном отпуске?
- Папа, за себя - это сама, а не засебее.
- Не смеши меня! Когда ты что-то решаешь «сама», осколки летят по закоулочкам.
- А вот теперь стало обидно!
Отец расстроено сопит в монитор: «Как только с тобой мать договаривалась?!».
- Никак! - отвечаем хором и цитируем классика, - Хочешь, чтобы Наташка села, скажи, чтобы она - легла.
Папа теперь седой насквозь. Мягкие волосы легко электризуются под тяжелой ладонью и растрепанно рвутся вверх. Безотчетно он снова и снова приглаживает их, лишь усугубляя. Последний год дался ему нелегко, будущее пугает до колик, но ничто не способно сломить его. «Просто делай, что должно!» - твердит он. Должно продолжать выхаживать девяностолетних родителей, поддерживать два рассыпающихся дома, решать большое и малое, а главное - не переставать быть отцом. Отцом двух взрослых, удаленных и обожаемых оболтусов.
Впрочем, это очень взаимно.
Первые четыре года моей жизни нас было трое. У меня была своя комната, продуманная отцом до мельчащих деталей. Свои качели, полка с игрушками на уровне детского роста, стол со стульями, выкупленный за немалые деньги «правильный» диванчик. Мама рассказывала, что любимой моей забавой было пробраться в спальню к родителям в выходное утро, забраться в постель и методично раскрывать отцовские веки упрямыми пальчиками: «Папа! Папа, вставай! Папа, папа, ты не спишь! Видишь, у тебя глазки открыты?!». Не уверена, что на земле существуют люди, которым позволено повторить эту … шутку?
Одно из самых ярких воспоминаний. Мне недавно исполнилось шесть. За окном плавится лето, восемь утра, а в комнате воздух уже застыл столбом. Мама будит меня, а я хнычу: «Мама, мама, мне плохо! Мама, можно я не пойду в садик?». «Можно! - смеется мама, - Твой папа вернулся. Ты останешься с ним!». Сна не в одном глазу. Месяц назад папа уехал куда-то (в поход папа ушел, но чтобы мне тогда это говорило?), за этот месяц извела мать непреложным нытьем «папа то, да папа сё». Папа, папа, папа, папа… Последней каплей стало заявление воспитательнице на вопрос «Кем ты, Наташа, хочешь стать, когда вырастешь?» - «Папой». Меня час переубеждали, что девочек ожидает только материнство на самый кондовый лад «Ты не можешь стать папой! Ты девочкой». Спокойная обычно, впала почти в транс «Смогу! Смогу! Смогу!». Вызвали маму. «Боже, - устало выдохнула она, - А вам не пришло в голову, что ей шесть, и она пыталась сказать, что хочет быть, как отец?».
«Не вставай! - смеялась мама, - Твой папа дома». Папа дома! Как же не встать? Как не повиснуть всем телом на нем? Как не забросать миллионом вопросов, как не зависнуть наблюдая, как он разбирает рюкзак? В дом приходили и уходили люди, но память моя хранит только загоревшее лицо отца, запах костра от его вещей, кедровые шишки, которые мы с ним раскладывали на полке, ведро слив на балконе, и то, как мы бросались косточками с него. Всё вместе составляет ощущение абсолютного счастья. Иногда задаюсь вопросом, а где в этих воспоминаниях мой младший брат, ведь он уже точно присутствовал в этом мире. Ан нет, счастье эгоистично. Какой такой брат? Только папа и я.
Мы в каком-то городу в гостях у какой-то многочисленной родни. Мне всё равно, если рядом отец и дед. Стоит неясный гул, взрослые выясняют отношения. Снуют мимо деловитые тетки, кто-то всё время пытается увести меня от мужчин и машин. Ща! Отец, оглядывая площадку, находит какую-то тумбу, и переставляет меня туда. Теперь всё на своих местах. «Женя, Женя, отпусти Наташу к нам! - шумит от крыльца моя бабушка, - Нечего ей вертеться с вами!». «А кто же её не пускает? - смеется отец, - в моих глазах стоит ужас, неужели меня отправят в чад кухни, где бабка и многочисленные женщины на все лады ругают мужчин и жизнь, - Просто нельзя рябине к дубу перебраться!». Вокруг смеются, на меня машут рукой, а через полчаса неугомонная я громко интересуюсь, кого именно папа назвал дубом, меня или бабушку?
Батя не любитель речей. На маминых поминках встал, замер, выдал «Мне стыдно, но за сорок лет мы ни разу не поругались…» и стушевался. Он двое суток репетировал слова, но они для него имеют особое значение. Папа - молчун. Из всех поповских внуков - единственный тень прадеда. Прямолинейный романтик, упрямый тугодум. Он похож на тяжелую, ладно срубленную ладью, величественную даже в старости. Чем старше становилась я, тем жарче разгорались между нами споры. Мама диву давалась, откуда такая горячность? Пока не махнула рукой, чего взять с единой породы. Настолько единой, что забываю иногда. С кем имею дело.
Ошарашил меня сегодня заявлением, что нам с братом не нужно приезжать к нему в отпуск. «Что вам тут делать? Бродить по постылым одноклассником? Вы оба удрали отсюда, только пятки сверкали! Зачем теперь назад?».
- Тебе не приходило в голову, что ты нужен нам?
- Не приходило! Зачем мне в голове всякий хлам?
- Не задирайся. Мы в праве решать за себя.
- Так за себя и решайте! Когда ты в последний раз была в нормальном отпуске?
- Папа, за себя - это сама, а не засебее.
- Не смеши меня! Когда ты что-то решаешь «сама», осколки летят по закоулочкам.
- А вот теперь стало обидно!
Отец расстроено сопит в монитор: «Как только с тобой мать договаривалась?!».
- Никак! - отвечаем хором и цитируем классика, - Хочешь, чтобы Наташка села, скажи, чтобы она - легла.
Папа теперь седой насквозь. Мягкие волосы легко электризуются под тяжелой ладонью и растрепанно рвутся вверх. Безотчетно он снова и снова приглаживает их, лишь усугубляя. Последний год дался ему нелегко, будущее пугает до колик, но ничто не способно сломить его. «Просто делай, что должно!» - твердит он. Должно продолжать выхаживать девяностолетних родителей, поддерживать два рассыпающихся дома, решать большое и малое, а главное - не переставать быть отцом. Отцом двух взрослых, удаленных и обожаемых оболтусов.
Впрочем, это очень взаимно.