Евангелие от Оскара Уайльда: «Тюремная исповедь» (De Profundis)
Автор: Юрий Беспечанский
Что может путного о Христе сказать бывший гей? А возможно, и не бывший: так и не известно, оставил ли он свой грех полностью. Мы очень плохо слушаем и слышим друг друга вообще: а чего людей слушать? Кто они такие? А если кого-то и слушаем, так это тех, мнение которых для нас авторитетно.
Возможно, это я такой книжник и фарисей, но, вопреки тенденции нынешнего времени, требующей дел и доказательств, я больше всего ценю СЛОВО, независимо от того, КЕМ оно сказано. Если Христос в Евангелии назвал себя Словом, Логосом, то я верю, что Он явно или скрыто присутствует во всяком подлинно мудром слове: «Слова мудрых ― как иглы и как вбитые гвозди, и составители их ― от единого пастыря» (Еккл. 12:11).
Оскар Уайльд был мастером слова, первым английским писателем конца XIX века. Его пьесы ставили все театры, критики писали восторженные рецензии. Он наслаждался богатством и славой, у него была жена и дети. От Христа и христианства Уайльд был очень далек. Имел он и еще одну «слабость»: он любил юношей, почитателей его таланта. По нынешним временам, когда открытыми геями являются многие высокопоставленные европейские политики, это кажется вполне нормальным. Но нравы Англии в XIX веке были другими: обиженный дядюшка одного из юных партнеров Уайльда заявил в суд, и начался громкий судебный процесс. Английские газеты тут же втоптали Уайльда в грязь; суд вменил ему в вину не только гомосексуализм, который реально был, но и педофилию, которой, скорей всего, не было. Театры перестали ставить его пьесы. Он полностью разорился. От него отказалась жена. Дети сменили фамилию, чтобы избежать позора. Наконец, бывшие его партнеры-геи также отвернулись от него, ибо их «интересовал» только Уайльд во всей славе, а не Уайльд униженный и раздавленный. И в таком состоянии писатель оказался в тюрьме, всеми оставленный. В этой тюрьме он пишет свою «Тюремную исповедь» (De profundis, что буквально переводится как «Из глубин»)…
Когда-то, лет 25 тому назад, когда я только начинал свой путь ко Христу, мне попался ее текст, оказавший на меня сильное влияние: Уайльд тоже только начинал идти ко Христу. Сразу скажу для моих критиков-христиан: я не обсуждаю здесь вопрос о том, насколько «истинным» было покаяние Уайльда, и тем более его посмертную участь: где он сейчас, в аду или в раю, ― это знает только Бог.
Исповедь обращена вроде бы к совершенно «недостойному» адресату: бывшему любовнику Уайльда. Среди жалоб на одиночество, оставленность всеми и тяготы тюремной жизни особое значение для меня имеют рассуждения автора о Христе ― или же первые откровения Христа Уайльду. Он каждый день читает Евангелие, по-английски и по-гречески. Да, в этой исповеди он не называет Христа Богом, делая акцент на удивительных человеческих качествах Его личности. Надо помнить: Уайльд был «новообращенным», причем идущим ко Христу самостоятельно, в отсутствие священника и Церкви. Поэтому в мою задачу не входит обсуждение ошибок и промахов этой исповеди: я лишь хочу увидеть, как Христос действительно успел сказать Уайльду о Себе, как Он реально явил Себя писателю в тюремной камере.
Во-первых, Уайльд пишет о том, насколько грех гомосексуализма овладел им. О том, что любой грех лишает человека власти над самим собой. Но и том, что он должен простить обидчика: ибо грех непрощения хуже всех других грехов; и о том, что даже в тюрьме он должен сохранить в себе любовь. Вот выдержки из письма на эту тему.
«Начну с того, что я жестоко виню себя. Сидя тут, в этой темной камере, в одежде узника, обесчещенный и разоренный, я виню только себя. В тревоге лихорадочных ночей, полных тоски, в бесконечном однообразии дней, полных боли, я виню себя и только себя. Я виню себя в том, что позволил всецело овладеть моей жизнью неразумной дружбе ― той дружбе, чьим основным содержанием никогда не было стремление создавать и созерцать прекрасное».
«Но больше всего я виню себя за то, что я из-за тебя дошел до такого нравственного падения. Основа личности ― сила воли, а моя воля целиком подчинилась твоей».
«Ты закончил письмо такими словами: "Когда вы не на пьедестале, вы никому не интересны. В следующий раз, как только вы заболеете, я немедленно уеду"».
«Не стану тебе говорить, как ясно я все понимал и тогда и теперь. Но я сказал себе: "Любой ценой я должен сохранить в своем сердце Любовь. Если я пойду в тюрьму без Любви, что станется с моей Душой?" В письма, написанные в те дни из тюрьмы Холлоуэй, я вложил все усилия, чтобы Любовь звучала как лейтмотив всей моей сущности».
«И в конце концов мне придется простить тебя. Я должен тебя простить. Я пишу это письмо не для того, чтобы посеять обиду в твоем сердце, и не для того, чтобы вырвать ее из своего сердца. Я должен простить тебя ради себя самого».
«Я потерял власть над самим собой. Я уже не был Кормчим своей Души и не ведал об этом».
Во-вторых, вот мысли Уайльда о его отношении к религии:
«Религия мне не поможет. Другие верят в нечто невидимое, я же верю только в то, что можно потрогать, что можно увидеть. Мои боги обитают в рукотворных храмах, и только в пределах живого жизненного опыта мои верования находят свое наиболее совершенное и полное воплощение…»
«Но что бы то ни было ― вера или безверие, это не должно прийти ко мне извне. Символы своей веры я должен сотворить сам. Духовно только то, что создает свою собственную форму. Если я не раскрою эту тайну в самом себе, мне никогда ее не разгадать. И если я еще не нашел ответа, мне не найти его никогда».
Как это понять? Уайльд не хочет принимать ни одну из существующих в обществе «религий» только потому, что их исповедуют многие и достойные люди. Он хочет «своими руками потрогать», как когда-то апостол Фома желал вложить персты в раны Иисуса; он хочет, чтобы вера пришла к нему изнутри сердца. Говоря на христианском языке, он хочет ЛИЧНОГО ОТКРОВЕНИЯ ХРИСТА. И это есть единственное подлинное начало всякой истинной веры. Без такого откровения человек останется неверующим, хотя бы он исполнял все заповеди и предписания и посещал бы все церковные службы, будучи членом христианской общины.
Что же Уайльд видит во Христе? Вот следующий отрывок:
«До сих пор мне кажется почти непостижимой мысль, что молодой поселянин из Галилеи смог вообразить, что снесет на своих плечах бремя всего мира: все, что уже свершилось, и все прошедшие страдания, все, чему предстоит свершиться, и все страдания будущего: преступленья Нерона, Цезаря Борджиа, Александра VI и того, кто был римским императором и Жрецом Солнца, все муки тех, кому имя Легион и кто имеет жилище во гробах, порабощенные народы, фабричные дети, воры, заключенные, парии, ― те, кто немотствуют в угнетении и чье молчание внятно лишь Богу; и не только смог вообразить, но и сумел осуществить на деле, так что до наших дней всякий, кто соприкасается с его личностью, ― пусть не склоняясь перед его алтарем и не преклоняя колен перед его служителями, ― вдруг чувствует, что ему отпускаются его грехи во всем их безобразии».
Итак, вопреки мнению многих христиан о том, что Уайльд видел во Христе лишь человека, писатель признает, что только Христос может реально прощать и отпускать грехи: власть, доступная лишь Богу. Но многих христиан мысль о прощении грехов уже почти не удивляет, поэтому они могут спокойно грешить дальше, уверенные, что добрый и милый Христос всё простит. Уайльд же пишет о НЕПОСТИЖИМОСТИ мысли о том, что один человек может понести на себе грехи всего мира. Думаю, что христианам следует помнить, насколько трудным и непостижимым для Бога и Христа было и есть прощение их грехов: насколько Бог для этого «вывернулся наизнанку» против собственной природы и насколько Человек во Христе обретает божественную природу, чтобы реально быть рядом со всеми грешниками:
«Он понимал проказу прокаженного, незрячесть слепого, горькое злосчастие тех, кто живет ради наслаждения, странную нищету богатых».
Вот следующий ряд слов Уайльда о том, как ему открывался Христос:
«И ― самое главное ― Христос был величайшим из всех Индивидуалистов… Христос всегда ищет одного ― души человеческой. Он называет ее "Царством Божиим" и находит ее в каждом человеке. Он сравнивает ее с тем, что мало само по себе, ― с крохотным семечком, с горстью закваски, с жемчужиной. Ибо свою душу обретаешь только после того, как отрешишься от всех чуждых страстей, от всего, нажитого культурой, ― от всего, чем ты владел, будь то дурное или хорошее».
«Но хотя Христос и не говорил людям: "Живите ради других", ― он указал, что нет никакого различия между чужой и своей жизнью. И этим он даровал человеку безграничную личность, личность Титана».
Итак, для Христа, как «величайшего индивидуалиста», важнее всего душа человека. Поэтому Его, как Царя и Господина всей истории мира, мало волнует, сохранится ли сделавшая христианство государственной религией Римская империя или падет под ударами варваров. Христа мало волнует «величие православной России», а также вера в «православного царя и отечество». Судьба и величие Америки, Германии, Украины и прочих преходящих народов и государств Царя Вселенной волнуют мало: они не вечны, а человек вечен. Его заботит лишь то, чтобы при тоталитаризме или демократии, под властью тех или иных правителей человек остался Человеком, «образом Божьим», а не превратился в скотину… А это зависит вовсе не от правителей, а от веры или неверия данного конкретного человека.
Но «индивидуализм», по Уайльду, вовсе не означает эгоизма. Наоборот, любовь к Богу естественно выражается в любви к ближнему: в «расширении своего сердца» до масштабов Христа и принятии в него всех. Замкнутость на себе превращает человека в безликий элемент толпы. Любовь делает человека Личностью, образом Троицы, которая «есть любовь». Но вечная божественная любовь, как и подлинная человеческая любовь, всегда отдает себя, причем недостойному. Вот как пишет Уайльд:
«Большинство людей добиваются любви и преклонения. А надо бы жить любовью и преклонением. Если кто-то любит нас, мы должны сознавать себя совершенно недостойными этой любви. Никто не достоин того, чтобы его любили. И то, что Бог любит человека, означает, что в божественном строе идеального мира предначертано, что вечная любовь будет отдана тому, кто вовеки не будет ее достоин».
Уайльд неодобрительно отзывается о Церкви: «Всё горе в том, что после Него христиан уже не стало». И вот какие он находит для этого основания:
«Христос терпеть не мог тупые, безжизненные, механические системы за то, что они относятся к людям, как к неодушевленным предметам, а значит, и обращаются со всеми одинаково: как будто любой человек (или неодушевленный предмет, если уж на то пошло) может быть похож на что-нибудь еще в целом мире. Для него не было правил ― а были только исключения».
Действительно, когда Церковь превращается в машину по «покаянию грешников» и «производству праведников», когда на место живого переживания Христа приходят принципы и правила, законы и постановления, философии и богословия, ― тогда жизнь уходит из Церкви, о чем говорил Христос в книге Откровения (Откр. 2:1-4):
1 Ангелу Ефесской церкви напиши: так говорит Держащий семь звезд в деснице Своей, Ходящий посреди семи золотых светильников:
2 знаю дела твои, и труд твой, и терпение твое, и то, что ты не можешь сносить развратных, и испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы;
3 ты много переносил и имеешь терпение, и для имени Моего трудился и не изнемогал.
4 Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою.
5 Итак вспомни, откуда ты ниспал, и покайся, и твори прежние дела; а если не так, скоро приду к тебе, и сдвину светильник твой с места его, если не покаешься.
Возможно, Оскар Уайльд был в чем-то неправ в своем понимании Христа и Церкви. Великий писатель только начинал свой путь со Христом. Новообращенные не всегда правы, но, если их обращение истинно, они всегда пылают пламенем первой любви ко Христу. А мудрые христиане, с возрастом «всё познавшие» и «всё повидавшие», уже ничему не удивляются. Для них Бог, Христос, Церковь, вера, любовь иногда становятся привычными клише, просто «словами», из которых уходит вкус настоящей жизни. Возможно, эти слова мне следует отнести и к себе, автору этой статьи.
25 лет назад, когда я был новообращенным, Господь обратил мое внимание на «Тюремную исповедь», чтение которой помогало мне возжечь огонь любви к Нему. Не случайно, что и сейчас Иисус напоминает мне о тех временах…
Что может путного о Христе сказать бывший гей? А возможно, и не бывший: так и не известно, оставил ли он свой грех полностью. Мы очень плохо слушаем и слышим друг друга вообще: а чего людей слушать? Кто они такие? А если кого-то и слушаем, так это тех, мнение которых для нас авторитетно.
Возможно, это я такой книжник и фарисей, но, вопреки тенденции нынешнего времени, требующей дел и доказательств, я больше всего ценю СЛОВО, независимо от того, КЕМ оно сказано. Если Христос в Евангелии назвал себя Словом, Логосом, то я верю, что Он явно или скрыто присутствует во всяком подлинно мудром слове: «Слова мудрых ― как иглы и как вбитые гвозди, и составители их ― от единого пастыря» (Еккл. 12:11).
Оскар Уайльд был мастером слова, первым английским писателем конца XIX века. Его пьесы ставили все театры, критики писали восторженные рецензии. Он наслаждался богатством и славой, у него была жена и дети. От Христа и христианства Уайльд был очень далек. Имел он и еще одну «слабость»: он любил юношей, почитателей его таланта. По нынешним временам, когда открытыми геями являются многие высокопоставленные европейские политики, это кажется вполне нормальным. Но нравы Англии в XIX веке были другими: обиженный дядюшка одного из юных партнеров Уайльда заявил в суд, и начался громкий судебный процесс. Английские газеты тут же втоптали Уайльда в грязь; суд вменил ему в вину не только гомосексуализм, который реально был, но и педофилию, которой, скорей всего, не было. Театры перестали ставить его пьесы. Он полностью разорился. От него отказалась жена. Дети сменили фамилию, чтобы избежать позора. Наконец, бывшие его партнеры-геи также отвернулись от него, ибо их «интересовал» только Уайльд во всей славе, а не Уайльд униженный и раздавленный. И в таком состоянии писатель оказался в тюрьме, всеми оставленный. В этой тюрьме он пишет свою «Тюремную исповедь» (De profundis, что буквально переводится как «Из глубин»)…
Когда-то, лет 25 тому назад, когда я только начинал свой путь ко Христу, мне попался ее текст, оказавший на меня сильное влияние: Уайльд тоже только начинал идти ко Христу. Сразу скажу для моих критиков-христиан: я не обсуждаю здесь вопрос о том, насколько «истинным» было покаяние Уайльда, и тем более его посмертную участь: где он сейчас, в аду или в раю, ― это знает только Бог.
Исповедь обращена вроде бы к совершенно «недостойному» адресату: бывшему любовнику Уайльда. Среди жалоб на одиночество, оставленность всеми и тяготы тюремной жизни особое значение для меня имеют рассуждения автора о Христе ― или же первые откровения Христа Уайльду. Он каждый день читает Евангелие, по-английски и по-гречески. Да, в этой исповеди он не называет Христа Богом, делая акцент на удивительных человеческих качествах Его личности. Надо помнить: Уайльд был «новообращенным», причем идущим ко Христу самостоятельно, в отсутствие священника и Церкви. Поэтому в мою задачу не входит обсуждение ошибок и промахов этой исповеди: я лишь хочу увидеть, как Христос действительно успел сказать Уайльду о Себе, как Он реально явил Себя писателю в тюремной камере.
Во-первых, Уайльд пишет о том, насколько грех гомосексуализма овладел им. О том, что любой грех лишает человека власти над самим собой. Но и том, что он должен простить обидчика: ибо грех непрощения хуже всех других грехов; и о том, что даже в тюрьме он должен сохранить в себе любовь. Вот выдержки из письма на эту тему.
«Начну с того, что я жестоко виню себя. Сидя тут, в этой темной камере, в одежде узника, обесчещенный и разоренный, я виню только себя. В тревоге лихорадочных ночей, полных тоски, в бесконечном однообразии дней, полных боли, я виню себя и только себя. Я виню себя в том, что позволил всецело овладеть моей жизнью неразумной дружбе ― той дружбе, чьим основным содержанием никогда не было стремление создавать и созерцать прекрасное».
«Но больше всего я виню себя за то, что я из-за тебя дошел до такого нравственного падения. Основа личности ― сила воли, а моя воля целиком подчинилась твоей».
«Ты закончил письмо такими словами: "Когда вы не на пьедестале, вы никому не интересны. В следующий раз, как только вы заболеете, я немедленно уеду"».
«Не стану тебе говорить, как ясно я все понимал и тогда и теперь. Но я сказал себе: "Любой ценой я должен сохранить в своем сердце Любовь. Если я пойду в тюрьму без Любви, что станется с моей Душой?" В письма, написанные в те дни из тюрьмы Холлоуэй, я вложил все усилия, чтобы Любовь звучала как лейтмотив всей моей сущности».
«И в конце концов мне придется простить тебя. Я должен тебя простить. Я пишу это письмо не для того, чтобы посеять обиду в твоем сердце, и не для того, чтобы вырвать ее из своего сердца. Я должен простить тебя ради себя самого».
«Я потерял власть над самим собой. Я уже не был Кормчим своей Души и не ведал об этом».
Во-вторых, вот мысли Уайльда о его отношении к религии:
«Религия мне не поможет. Другие верят в нечто невидимое, я же верю только в то, что можно потрогать, что можно увидеть. Мои боги обитают в рукотворных храмах, и только в пределах живого жизненного опыта мои верования находят свое наиболее совершенное и полное воплощение…»
«Но что бы то ни было ― вера или безверие, это не должно прийти ко мне извне. Символы своей веры я должен сотворить сам. Духовно только то, что создает свою собственную форму. Если я не раскрою эту тайну в самом себе, мне никогда ее не разгадать. И если я еще не нашел ответа, мне не найти его никогда».
Как это понять? Уайльд не хочет принимать ни одну из существующих в обществе «религий» только потому, что их исповедуют многие и достойные люди. Он хочет «своими руками потрогать», как когда-то апостол Фома желал вложить персты в раны Иисуса; он хочет, чтобы вера пришла к нему изнутри сердца. Говоря на христианском языке, он хочет ЛИЧНОГО ОТКРОВЕНИЯ ХРИСТА. И это есть единственное подлинное начало всякой истинной веры. Без такого откровения человек останется неверующим, хотя бы он исполнял все заповеди и предписания и посещал бы все церковные службы, будучи членом христианской общины.
Что же Уайльд видит во Христе? Вот следующий отрывок:
«До сих пор мне кажется почти непостижимой мысль, что молодой поселянин из Галилеи смог вообразить, что снесет на своих плечах бремя всего мира: все, что уже свершилось, и все прошедшие страдания, все, чему предстоит свершиться, и все страдания будущего: преступленья Нерона, Цезаря Борджиа, Александра VI и того, кто был римским императором и Жрецом Солнца, все муки тех, кому имя Легион и кто имеет жилище во гробах, порабощенные народы, фабричные дети, воры, заключенные, парии, ― те, кто немотствуют в угнетении и чье молчание внятно лишь Богу; и не только смог вообразить, но и сумел осуществить на деле, так что до наших дней всякий, кто соприкасается с его личностью, ― пусть не склоняясь перед его алтарем и не преклоняя колен перед его служителями, ― вдруг чувствует, что ему отпускаются его грехи во всем их безобразии».
Итак, вопреки мнению многих христиан о том, что Уайльд видел во Христе лишь человека, писатель признает, что только Христос может реально прощать и отпускать грехи: власть, доступная лишь Богу. Но многих христиан мысль о прощении грехов уже почти не удивляет, поэтому они могут спокойно грешить дальше, уверенные, что добрый и милый Христос всё простит. Уайльд же пишет о НЕПОСТИЖИМОСТИ мысли о том, что один человек может понести на себе грехи всего мира. Думаю, что христианам следует помнить, насколько трудным и непостижимым для Бога и Христа было и есть прощение их грехов: насколько Бог для этого «вывернулся наизнанку» против собственной природы и насколько Человек во Христе обретает божественную природу, чтобы реально быть рядом со всеми грешниками:
«Он понимал проказу прокаженного, незрячесть слепого, горькое злосчастие тех, кто живет ради наслаждения, странную нищету богатых».
Вот следующий ряд слов Уайльда о том, как ему открывался Христос:
«И ― самое главное ― Христос был величайшим из всех Индивидуалистов… Христос всегда ищет одного ― души человеческой. Он называет ее "Царством Божиим" и находит ее в каждом человеке. Он сравнивает ее с тем, что мало само по себе, ― с крохотным семечком, с горстью закваски, с жемчужиной. Ибо свою душу обретаешь только после того, как отрешишься от всех чуждых страстей, от всего, нажитого культурой, ― от всего, чем ты владел, будь то дурное или хорошее».
«Но хотя Христос и не говорил людям: "Живите ради других", ― он указал, что нет никакого различия между чужой и своей жизнью. И этим он даровал человеку безграничную личность, личность Титана».
Итак, для Христа, как «величайшего индивидуалиста», важнее всего душа человека. Поэтому Его, как Царя и Господина всей истории мира, мало волнует, сохранится ли сделавшая христианство государственной религией Римская империя или падет под ударами варваров. Христа мало волнует «величие православной России», а также вера в «православного царя и отечество». Судьба и величие Америки, Германии, Украины и прочих преходящих народов и государств Царя Вселенной волнуют мало: они не вечны, а человек вечен. Его заботит лишь то, чтобы при тоталитаризме или демократии, под властью тех или иных правителей человек остался Человеком, «образом Божьим», а не превратился в скотину… А это зависит вовсе не от правителей, а от веры или неверия данного конкретного человека.
Но «индивидуализм», по Уайльду, вовсе не означает эгоизма. Наоборот, любовь к Богу естественно выражается в любви к ближнему: в «расширении своего сердца» до масштабов Христа и принятии в него всех. Замкнутость на себе превращает человека в безликий элемент толпы. Любовь делает человека Личностью, образом Троицы, которая «есть любовь». Но вечная божественная любовь, как и подлинная человеческая любовь, всегда отдает себя, причем недостойному. Вот как пишет Уайльд:
«Большинство людей добиваются любви и преклонения. А надо бы жить любовью и преклонением. Если кто-то любит нас, мы должны сознавать себя совершенно недостойными этой любви. Никто не достоин того, чтобы его любили. И то, что Бог любит человека, означает, что в божественном строе идеального мира предначертано, что вечная любовь будет отдана тому, кто вовеки не будет ее достоин».
Уайльд неодобрительно отзывается о Церкви: «Всё горе в том, что после Него христиан уже не стало». И вот какие он находит для этого основания:
«Христос терпеть не мог тупые, безжизненные, механические системы за то, что они относятся к людям, как к неодушевленным предметам, а значит, и обращаются со всеми одинаково: как будто любой человек (или неодушевленный предмет, если уж на то пошло) может быть похож на что-нибудь еще в целом мире. Для него не было правил ― а были только исключения».
Действительно, когда Церковь превращается в машину по «покаянию грешников» и «производству праведников», когда на место живого переживания Христа приходят принципы и правила, законы и постановления, философии и богословия, ― тогда жизнь уходит из Церкви, о чем говорил Христос в книге Откровения (Откр. 2:1-4):
1 Ангелу Ефесской церкви напиши: так говорит Держащий семь звезд в деснице Своей, Ходящий посреди семи золотых светильников:
2 знаю дела твои, и труд твой, и терпение твое, и то, что ты не можешь сносить развратных, и испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы;
3 ты много переносил и имеешь терпение, и для имени Моего трудился и не изнемогал.
4 Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою.
5 Итак вспомни, откуда ты ниспал, и покайся, и твори прежние дела; а если не так, скоро приду к тебе, и сдвину светильник твой с места его, если не покаешься.
Возможно, Оскар Уайльд был в чем-то неправ в своем понимании Христа и Церкви. Великий писатель только начинал свой путь со Христом. Новообращенные не всегда правы, но, если их обращение истинно, они всегда пылают пламенем первой любви ко Христу. А мудрые христиане, с возрастом «всё познавшие» и «всё повидавшие», уже ничему не удивляются. Для них Бог, Христос, Церковь, вера, любовь иногда становятся привычными клише, просто «словами», из которых уходит вкус настоящей жизни. Возможно, эти слова мне следует отнести и к себе, автору этой статьи.
25 лет назад, когда я был новообращенным, Господь обратил мое внимание на «Тюремную исповедь», чтение которой помогало мне возжечь огонь любви к Нему. Не случайно, что и сейчас Иисус напоминает мне о тех временах…