Свой среди чужих, чужой среди своих, или Трудно быть Карлссоном. Часть IV
Глава V, длиннейшая из всех
MUMMY MIA
(и продолжение последовало)
Личность "князя альвов" Вёлунда/Воланда/Вейланда настолько интересна, что я никак не могу удержаться от очередного авторского отступления -- эпического, лирического, исторического, библиографического и эротического.
авторское отступление (на ранее обозначенные позиции)
Согласно "Песни о Вёлунде", Вёлунд, как и его старшие братья Слагфид и Эгиль, был сыном конунга финнов.
С какой стати финны взяли себе в конунги альва, т.е. существо не просто низкого -- в сравнении с теми же асами, -- а буквально гнусного происхождения, там не объясняется. Но, видимо, благородных асов в те времена попросту не хватало на все провинции новорожденного Мидгарда, и каждый из них, даже самый завалящий, хоть где-нибудь, да княжествовал.
Убогим же чухонцам, которым и таких-то князей не досталось, а воровать и переманивать их у соседей не позволила суровая протестантская мораль, пришлось довольствоваться князем-из-грязи. Тоись, альвом.
Конунг-альв, каким бы он ни был, породил, как и полагается сказочному царю, троих сыновей.
Сыновья, как и полагается горячим финским парням, тут же обзавелись первичными половыми признаками -- ножами-пуукко, встали на лыжи и принялись бегать -- на охоту и за девками.
Девки претензий не имели, а дичь никто и не спрашивал, но в один прекрасный летний день сборная Финляндии по раннесредневековому биатлону, совершая пробежку вокруг Волчьего озера, наткнулась на культурно отдыхавших на берегу фройляйн из женского полка люфтваффе "Валькирия".
Раздевшись донага и свалив в неряшливую кучу камуфляж на лебяжьем пуху, фройляйн трепали языками и немножко лён, краем глаза оценивая производимое на случайных зрителей впечатление.
Впечатление оказалось непредвиденно сильным.
Переглянувшись, горячие финские биатлонисты грамотно взяли визжащих купальщиц в клещи ... и три из них внезапно обнаружили себя в царской землянке, где их немедленно приспособили к хозяйству.
И хотя сыновья конунга наперебой уверяли себя, друг друга и окружающих, что выглядит это как-то так:
но на самом деле их семейная жизнь выглядела, скорее, так:
Обладая врождённым, генетически запрограммированным благородством и нордически стойким характером, истинные арийки семь лет вежливо терпели порочащую их связь с эльфийскими унтерменшами, и даже не называли их (вслух) "насикомыми", хотя смотрели на них при этом весьма выразительно и с дакфейсом.
Но окончательно одичавшим в тайге эльфам, тоись альвам, всё было нипочём, говно от повидла они не отличали в принципе, и неприличные слова "любовь" и "законный брак" так и не были никем произнесены.
Убедившись, что ловить тут нечего, валькирии, привыкшие в плену к финскому темпу жизни, принялись неторопливо собираться, потратив на это год с лишком, а когда наступила осень девятого года, привычно построились в боевое авиазвено и дружно усвистали нахуй на йух на Юг.
Бывшие в то время в очередном марш-броске не то за медведями, не то за бухлом, не то за тем и другим разом, Слагфид, Эгиль и Вёлунд, придя домой (с бухлом и медведями), обнаружили прискорбное отсутствие как пленниц, так и домашнего уюта, и офигели настолько, что тут же ломанулись в погоню. Как были -- на лыжах.
Был конец октября.
В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа...
Снег выпал только в январе.
По этой уважительной причине следы Слагфида и Эгиля окончательно и навеки затерялись в дебрях Шварцвальда ещё до окончания листопада.
Младшенький же Вёлунд, который, как и подобает третьему сыну, отличался умом и сообразительностью, опамятовался где-то на пятнадцатом килОметре, решительно снял лыжи, вернулся домой, извлёк из стоявшего в углу носка коллективную заначку (золото и брульянты) и принялся мастерить магический артефакт, который, по слухам, не только накрепко привязывал надевшую его женщину к дому его создателя, лишая её воли к побегу, но и чудодейственным образом повышал вероятность самозарождения в этом же доме горячих ужинов и свежевыстиранных маек.
И нет, это было не Кольцо Всевластья. Обычное обручальное. Хотя и с брильянтиком.
То ли Вёлунд в силу присущих ему как третьему сыну ума и сообразительности догадался внедрить в производство изобретённый им (и впоследствии сплагиаченный Генри Фордом) конвейер, то ли он, как истый финн, единожды дав газу, уже не поспевал нажать но тормоз, но вскорости наклепал он магических колец аж семьсот штук, и остановился только потому, что у него вышло всё золото.
После чего, красиво нанизав продукцию на лыковые верёвочки (аки баранки) и развесив по стенам, вышел из дому -- передохнуть и подумать, кого ж он теперь этими кольцами будет задаривать. Ну ладно, три -- премудрым эльфам, тоись альвам, тоись мне с братьями (где они, кстати, ошиваются?); семь -- пещерная родня заберёт, договорено уже; девять -- асы отожмут, хотя и не договорено, да как им откажешь, в сраженьях бесстрашным; одно -- для устройства личной жизни ... а прочие 680 куда?!
Вот угораздило же ...
И с этими мыслями хмурый Вёлунд удалился в направлении берлоги одного знакомого медведя.
В доме же его тем временем совершалось непотребство.
Пока озабоченный кризисом перепроизводства магических колец Вёлунд гостевал у медведя, к жилищу его под покровом ночи кралась дружина ближайшего соседа -- свитьодского (шведского) конунга Нидуда.
Нидуд был владыкой Ньяров, и по-настоящему его звали Ньярлатхотеп, но об этом все предпочитали помалкивать, потому что выговорить это ни спьяну, ни стрезву не мог и сам конунг, а дружина даже не пыталась.
Кстати, кто такие Ньяры, тоже никто не знал. В том числе и Википедия.
Во избежание международных осложнений дружина была замаскирована под конный эскадрон сарацинов.
Мерцали кольчуги, блестели наспех намалёванные на щитах полумесяцы, яростно сверкали типично сарацинские голубые глаза на вымазанных сажей варяжских рожах.
Подкравшись к дому и шумно спешившись, дружина вынесла двери (обе -- входную и отхожего места, ну так, на всякий случай, и чтобы никому обидно не было) и с удивлением обнаружила -- а) полное отсутствие хозяина; б) увешанные мерцающей, блестящей и сверкающей бижутерией стены.
После чего, матерясь и путаясь в лыке, дружина несколько долгих часов разбирала и заново увязывала все снизки, в конце концов безошибочно выбрав среди сотен почти одинаковых побрякушек именно ту, которую Вёлунд предназначал для устройства личной жизни.
Цацку прибрал старший дружинник, а остальные попрятались по углам и стали ждать, ибо обносить чужие дома, не убив хозяина, в то время и в тех кругах общества считалось не комильфо.
Вёлунд, волочащий за собой медведя, ввалился в дом под утро.
Ну как медведя -- примерно одну четверть медведя. Заднюю левую.
Вопреки утверждениям "Песни о Вёлунде", никакую "медвежью свежатину" в шестом часу утра он не жарил, и не только потому, что был с устатку и наебенившись, но и потому, что, будучи потомственным опарышем, питался лишь хорошо ферментированной органикой, т.е. попросту квасил.
Бросив останки медведя в угол -- дозревать, он рухнул на кровать и захрапел, а проснулся уже связанным по рукам и ногам, и для пущего конфуза -- в Швеции.
То, что это Швеция, было ясно из того, что прямо перед ним сидели конунг Нидуд с супругой и довольно скалились.
Далее обеими сторонами было сказано много слов, но все их мы опускаем как нецензурные.
Кончилось же тем, что Вёлунда, как талантливого изобретателя и искусного ремесленника, не стали зазря убивать, а посадили в тёплый, светлый и уютный зиндан, велев ему ковать щит и меч его новой родины. Ну и по мелочи там всякое -- колечки, серёжки, бранзулетки ...
А поскольку система кабальных трудовых контрактов тогда ещё не была изобретена, конунг Нидуд, не мудрствуя, собственноручно подрезал ему жилы на ногах его же мечом -- что, собственно, служило залогом трудовой дисциплины и усидчивости мастера ещё в палеолите.
На какое-то время Вёлунд присмирел, помрачнел и покорно ковал, что требовали.
Тем более, что материал был первоклассный и в неограниченном количестве, кормили от пуза, а пива было -- хоть ноги мой.
Вёлунд и мыл, но ходить всё равно не мог.
Казалось бы, тут и саге конец, и он так и загнётся на трудовом посту от гиподинамии и алкоголизма.
Но тут Вёлундом заинтересовалась конунгова дочь Бёдвильд.
Взятое у Вёлунда магическое кольцо, не подозревая о его свойствах, Нидуд подарил собственной дочери, и, надо сказать, крупно ошибся.
Дочка начала бегать к увечному кузнецу под любым приличным и неприличным предлогом -- то у неё застёжка на ожерелье на ночь глядя сломалась, то колечко распаялось. Вслед за дочкой туда же потянулись прочие домочадцы -- жена, сыновья, доверенные слуги.
Не успел конунг оглянуться, как его семейство фактически переселилось в кузницу -- пили там пиво, орали песни, травили байки, вкусно и разнообразно закусывали. И только его никто не приглашал на вечеринку, которую, между прочим, он же и оплачивал!
Когда же в один прекрасный день Бёдвильд обрадовала папеньку вестью, что вот-вот подарит ему внука-альва с выдающимся наследственным талантом к ювелирному и оружейному делу, конунг обессиленно пал на наковальню и заплакал.
Хмурый и злой с похмелья Вёлунд ползал вокруг конунга на карачках и клялся бородой Фригг и непорочностью Тора, что он это не со зла, а исключительно по пьяни (что было чистейшей правдой, поскольку он и сам не понимал, зачем ему это понадобилось).
С Фригг и Тором тоже выходила какая-то фигня, но в этом он в своём теперешнем состоянии даже не надеялся разобраться.
Бёдвильд хныкала, что её-де опоили и совратили, и спрашивала сквозь сопли, когда уже они пойдут жениться.
Сколько-нибудь пристойного способа избежать этого позора не предвиделось.
(продолжение продолжения следует)
MUMMY MIA
(и продолжение последовало)
Личность "князя альвов" Вёлунда/Воланда/Вейланда настолько интересна, что я никак не могу удержаться от очередного авторского отступления -- эпического, лирического, исторического, библиографического и эротического.
авторское отступление (на ранее обозначенные позиции)
Согласно "Песни о Вёлунде", Вёлунд, как и его старшие братья Слагфид и Эгиль, был сыном конунга финнов.
С какой стати финны взяли себе в конунги альва, т.е. существо не просто низкого -- в сравнении с теми же асами, -- а буквально гнусного происхождения, там не объясняется. Но, видимо, благородных асов в те времена попросту не хватало на все провинции новорожденного Мидгарда, и каждый из них, даже самый завалящий, хоть где-нибудь, да княжествовал.
Убогим же чухонцам, которым и таких-то князей не досталось, а воровать и переманивать их у соседей не позволила суровая протестантская мораль, пришлось довольствоваться князем-из-грязи. Тоись, альвом.
Конунг-альв, каким бы он ни был, породил, как и полагается сказочному царю, троих сыновей.
Сыновья, как и полагается горячим финским парням, тут же обзавелись первичными половыми признаками -- ножами-пуукко, встали на лыжи и принялись бегать -- на охоту и за девками.
Девки претензий не имели, а дичь никто и не спрашивал, но в один прекрасный летний день сборная Финляндии по раннесредневековому биатлону, совершая пробежку вокруг Волчьего озера, наткнулась на культурно отдыхавших на берегу фройляйн из женского полка люфтваффе "Валькирия".
Раздевшись донага и свалив в неряшливую кучу камуфляж на лебяжьем пуху, фройляйн трепали языками и немножко лён, краем глаза оценивая производимое на случайных зрителей впечатление.
Впечатление оказалось непредвиденно сильным.
Переглянувшись, горячие финские биатлонисты грамотно взяли визжащих купальщиц в клещи ... и три из них внезапно обнаружили себя в царской землянке, где их немедленно приспособили к хозяйству.
И хотя сыновья конунга наперебой уверяли себя, друг друга и окружающих, что выглядит это как-то так:
но на самом деле их семейная жизнь выглядела, скорее, так:
Обладая врождённым, генетически запрограммированным благородством и нордически стойким характером, истинные арийки семь лет вежливо терпели порочащую их связь с эльфийскими унтерменшами, и даже не называли их (вслух) "насикомыми", хотя смотрели на них при этом весьма выразительно и с дакфейсом.
Но окончательно одичавшим в тайге эльфам, тоись альвам, всё было нипочём, говно от повидла они не отличали в принципе, и неприличные слова "любовь" и "законный брак" так и не были никем произнесены.
Убедившись, что ловить тут нечего, валькирии, привыкшие в плену к финскому темпу жизни, принялись неторопливо собираться, потратив на это год с лишком, а когда наступила осень девятого года, привычно построились в боевое авиазвено и дружно усвистали нахуй на йух на Юг.
Бывшие в то время в очередном марш-броске не то за медведями, не то за бухлом, не то за тем и другим разом, Слагфид, Эгиль и Вёлунд, придя домой (с бухлом и медведями), обнаружили прискорбное отсутствие как пленниц, так и домашнего уюта, и офигели настолько, что тут же ломанулись в погоню. Как были -- на лыжах.
Был конец октября.
В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа...
Снег выпал только в январе.
По этой уважительной причине следы Слагфида и Эгиля окончательно и навеки затерялись в дебрях Шварцвальда ещё до окончания листопада.
Младшенький же Вёлунд, который, как и подобает третьему сыну, отличался умом и сообразительностью, опамятовался где-то на пятнадцатом килОметре, решительно снял лыжи, вернулся домой, извлёк из стоявшего в углу носка коллективную заначку (золото и брульянты) и принялся мастерить магический артефакт, который, по слухам, не только накрепко привязывал надевшую его женщину к дому его создателя, лишая её воли к побегу, но и чудодейственным образом повышал вероятность самозарождения в этом же доме горячих ужинов и свежевыстиранных маек.
И нет, это было не Кольцо Всевластья. Обычное обручальное. Хотя и с брильянтиком.
То ли Вёлунд в силу присущих ему как третьему сыну ума и сообразительности догадался внедрить в производство изобретённый им (и впоследствии сплагиаченный Генри Фордом) конвейер, то ли он, как истый финн, единожды дав газу, уже не поспевал нажать но тормоз, но вскорости наклепал он магических колец аж семьсот штук, и остановился только потому, что у него вышло всё золото.
После чего, красиво нанизав продукцию на лыковые верёвочки (аки баранки) и развесив по стенам, вышел из дому -- передохнуть и подумать, кого ж он теперь этими кольцами будет задаривать. Ну ладно, три -- премудрым эльфам, тоись альвам, тоись мне с братьями (где они, кстати, ошиваются?); семь -- пещерная родня заберёт, договорено уже; девять -- асы отожмут, хотя и не договорено, да как им откажешь, в сраженьях бесстрашным; одно -- для устройства личной жизни ... а прочие 680 куда?!
Вот угораздило же ...
И с этими мыслями хмурый Вёлунд удалился в направлении берлоги одного знакомого медведя.
В доме же его тем временем совершалось непотребство.
Пока озабоченный кризисом перепроизводства магических колец Вёлунд гостевал у медведя, к жилищу его под покровом ночи кралась дружина ближайшего соседа -- свитьодского (шведского) конунга Нидуда.
Нидуд был владыкой Ньяров, и по-настоящему его звали Ньярлатхотеп, но об этом все предпочитали помалкивать, потому что выговорить это ни спьяну, ни стрезву не мог и сам конунг, а дружина даже не пыталась.
Кстати, кто такие Ньяры, тоже никто не знал. В том числе и Википедия.
Во избежание международных осложнений дружина была замаскирована под конный эскадрон сарацинов.
Мерцали кольчуги, блестели наспех намалёванные на щитах полумесяцы, яростно сверкали типично сарацинские голубые глаза на вымазанных сажей варяжских рожах.
Подкравшись к дому и шумно спешившись, дружина вынесла двери (обе -- входную и отхожего места, ну так, на всякий случай, и чтобы никому обидно не было) и с удивлением обнаружила -- а) полное отсутствие хозяина; б) увешанные мерцающей, блестящей и сверкающей бижутерией стены.
После чего, матерясь и путаясь в лыке, дружина несколько долгих часов разбирала и заново увязывала все снизки, в конце концов безошибочно выбрав среди сотен почти одинаковых побрякушек именно ту, которую Вёлунд предназначал для устройства личной жизни.
Цацку прибрал старший дружинник, а остальные попрятались по углам и стали ждать, ибо обносить чужие дома, не убив хозяина, в то время и в тех кругах общества считалось не комильфо.
Вёлунд, волочащий за собой медведя, ввалился в дом под утро.
Ну как медведя -- примерно одну четверть медведя. Заднюю левую.
Вопреки утверждениям "Песни о Вёлунде", никакую "медвежью свежатину" в шестом часу утра он не жарил, и не только потому, что был с устатку и наебенившись, но и потому, что, будучи потомственным опарышем, питался лишь хорошо ферментированной органикой, т.е. попросту квасил.
Бросив останки медведя в угол -- дозревать, он рухнул на кровать и захрапел, а проснулся уже связанным по рукам и ногам, и для пущего конфуза -- в Швеции.
То, что это Швеция, было ясно из того, что прямо перед ним сидели конунг Нидуд с супругой и довольно скалились.
Далее обеими сторонами было сказано много слов, но все их мы опускаем как нецензурные.
Кончилось же тем, что Вёлунда, как талантливого изобретателя и искусного ремесленника, не стали зазря убивать, а посадили в тёплый, светлый и уютный зиндан, велев ему ковать щит и меч его новой родины. Ну и по мелочи там всякое -- колечки, серёжки, бранзулетки ...
А поскольку система кабальных трудовых контрактов тогда ещё не была изобретена, конунг Нидуд, не мудрствуя, собственноручно подрезал ему жилы на ногах его же мечом -- что, собственно, служило залогом трудовой дисциплины и усидчивости мастера ещё в палеолите.
На какое-то время Вёлунд присмирел, помрачнел и покорно ковал, что требовали.
Тем более, что материал был первоклассный и в неограниченном количестве, кормили от пуза, а пива было -- хоть ноги мой.
Вёлунд и мыл, но ходить всё равно не мог.
Казалось бы, тут и саге конец, и он так и загнётся на трудовом посту от гиподинамии и алкоголизма.
Но тут Вёлундом заинтересовалась конунгова дочь Бёдвильд.
Взятое у Вёлунда магическое кольцо, не подозревая о его свойствах, Нидуд подарил собственной дочери, и, надо сказать, крупно ошибся.
Дочка начала бегать к увечному кузнецу под любым приличным и неприличным предлогом -- то у неё застёжка на ожерелье на ночь глядя сломалась, то колечко распаялось. Вслед за дочкой туда же потянулись прочие домочадцы -- жена, сыновья, доверенные слуги.
Не успел конунг оглянуться, как его семейство фактически переселилось в кузницу -- пили там пиво, орали песни, травили байки, вкусно и разнообразно закусывали. И только его никто не приглашал на вечеринку, которую, между прочим, он же и оплачивал!
Когда же в один прекрасный день Бёдвильд обрадовала папеньку вестью, что вот-вот подарит ему внука-альва с выдающимся наследственным талантом к ювелирному и оружейному делу, конунг обессиленно пал на наковальню и заплакал.
Хмурый и злой с похмелья Вёлунд ползал вокруг конунга на карачках и клялся бородой Фригг и непорочностью Тора, что он это не со зла, а исключительно по пьяни (что было чистейшей правдой, поскольку он и сам не понимал, зачем ему это понадобилось).
С Фригг и Тором тоже выходила какая-то фигня, но в этом он в своём теперешнем состоянии даже не надеялся разобраться.
Бёдвильд хныкала, что её-де опоили и совратили, и спрашивала сквозь сопли, когда уже они пойдут жениться.
Сколько-нибудь пристойного способа избежать этого позора не предвиделось.
(продолжение продолжения следует)