Квартира Один
Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний.
Казалось логичным, что жизнь начинается именно с квартиры номер один. Первое, что я помню - родители ведут меня в новый садик по месту жительства. Ц-1, дом 32, квартира 1. Кооператив, купленный в складчину, чтобы у "молодых был свой угол." Зарешеченными окнами на мусорку, зато слышен бой курантов и до сквера рукой подать. До нас там жил одинокий больной раком старик, который скончался, и долго лежал прежде чем его нашли...
Когда моя подруга Лена ходила беременная, родители решили сделать им подарок в виде квартиры в одном с ними доме, чтобы легче было с ребенком. Кондо, выставленный на продажу в их доме, принадлежал одной старой даме, которая недавно скончалась, оставив характерный запах в своем бывшем пристанище. За исключением этого неприятного момента, квартира была вполне себе ничего. Да и ремонт нужен был в любом случае.
- Ты не представляешь, какие там ужасные обои, - сокрушалась мне по телефону Леночка. Видимо факт потенциального наличия в их родовом гнезде духов и всяческих привидений совершенно ее не волновал.
Мама моя от Леночки отличалась лабильностью психики и острой восприимчивостью к энергетикам и тому подобным вещам. Крысы, тараканы, постоянная вонь, и отсутствие дневного света в панельном полу-подвальном помещении действовало на нее удручающе. Видимо поэтому, или может быть из-за негативной энергетики предыдущих обитателей, мама практически постоянно болела. Нехорошая была квартира.
В Лос Анджелесе, квартира номер один находилась в маленьком здании на Коллинс Стрит, в красивом спальном районе. Это была двухкомнатная коробченка на первом этаже, окнами выходящая во двор с бассейном, где дивно пах нагретый солнцем можжевельник. Менеджер этого здания сдала нам квартиру, несмотря на то, что нас было четверо, а спален в квартире всего одна. Наивная женщина, откуда ей было знать, в каких условиях ковалась наша сталь? Видимо она сразу узрела в нас запуганных новоприбывших лохов, и поняла, что жить мы будем тихо. Как же горько она ошиблась. В первый же месяц нашего проживания, мы умудрились активировать пожарную сигнализацию, и продержать ее включенной с пол часа, бегая вокруг в полном недоумении, не зная вообще что это за звук, откуда доносится, кто виноват и что делать.
К новому году мы решили украсить свою скромную обитель гирляндами из лампочек, как это принято у аборигенов. Мы много ездили по окрестностям, включающим в себя Беверли Хиллс, и насмотрелись на прекрасные светошоу, вознамерившись повторить это на своей территории. Единственно что мы не учли, так это свои финансовые возможности. Бюджета из пяти долларов хватило на гирлянду длинной в три фута, но зато с бегущими огоньками. Что есть, то есть, подумали мы, и протянули несчастный электроприбор доколе он достал - ровно на три четверти окна. Так он там и остался, эпилептически дергая своими разноцветными огоньками, совершенно непохожий на небесно-красивые светокартины на домах сильных мира сего.
В то время в Валах еще не было так много русских и мексиканцев, и все наши соседи были коренные американцы, которые немедленно сочли своим долгом с нами подружиться, к огромной радости моих родителей. Одним из соседей был старик по имени Норман. Когда он представился, мне сразу вспомнился мультик из Детского Часа, где человечек пел "good morning, I'm Norman." Ничего не могла с собой поделать. Каждый раз когда его видела, эта песня возникала в мозгу. Норман - бывший летчик, а нынче художник и фотограф-любитель. Норман любил дружить с красивыми молодыми женщинами, фотографировать их на фоне природы в томных позах, а потом рисовать их без одежды. И не было в этом всем ни капли пошлости или перверсии. Все было настолько чисто и возвышенно, что даже мои родители ничего не имели против.
Норман повышал мою самооценку своими фотосессиями. А потом я долго ждала, когда он наконец начнет меня рисовать. Каждый день, приезжая из школы домой, я заглядывала в его окно, где виднелся мольберт с очередной работой. Каждый раз я думала - вот она - я! И каждый раз ошибалась. Горько мне давалось тогда это разочарование, не на что было отвлечься. Даже Норман не хотел меня рисовать! Хотя потом, много лет спустя, он все же стряхнул пыль с моих снимков, и написал пару портретов. Стилизованных донельзя, но по размеру губ можно легко определить принадлежность к моей персоне. Оба портрета теперь висят в картинной галерее имени меня, располагающиеся на территории родительского гаража. Без слез на них не взглянешь. На одном из них я изображена в шляпе, с мешками под глазами размером с хорошее авокадо, и пепельно-земельным оттенком кожи. На другом у меня синие волосы-спагетти и нелепая бандана на голове. Ни на одной из картин я не изображена топлес, что лишний раз подтверждает слова моего мужа, что спортивный лифчик мне ни к чему. Портреты я сохранила, и надеюсь, что работы Нормана Била со временем здорово вырастут в цене, и мой позор наконец принесет хоть какие-то дивиденды.
Другой нашей соседкой была Фрэнсис. Бодрая старушка со взрослым сыном, то ли аутистом, то ли с каким-то другим отклонением. Кроме сына, у нее была еще дочь, Барбара, которую она звала "Барби". С ней Фрэнсис практически не общалась. Сказался конфликт поколений. Фрэнсис была женщиной старой закалки, помнила то время, когда Америка была воистину Великой, и держалась строго, но справедливо. Видимо сказывалась тридцатилетняя карьера секретаря в школе. Мы с сестренкой нравились ей своей послушностью и зашоренностью. Однажды она даже взяла нас с собой в букинистический, куда периодически относила свои старые книги в обмен на другие старые книги. Мне было разрешено выбрать парочку, а так как читала по английски я тогда плохо, то выбрала то, что знала, а именно - любовные романы, которые к слову все равно не смогла прочитать, так как хромал словарный запас. Фрэнсис мой выбор не одобрила, и осведомилась знает ли родительница о моем пристрастии.
В тот первый год мама готовила индюшку на День Благодарения. Без маринада и нужных рецептов получилась приотвратная гигантская птица с противным стаффингом. Мы подумали, что так надо. Америка - может мы чего-то не поняли. Но самим великана было не съесть, и мы разнесли куски птицы по соседям в красных пластиковых тарелочках. Фрэнсис приняла дар, сказав "хау свит." Я подумала, что она назвала меня сладенькой.
Как то раз, Фрэнсис сказала, что хочет подарить мне одно из своих платьев, так как оно без рукавов, а ей, в силу возраста, такой фасон уже не пристал. Я обрадовалась. В воображении уже рисовались платья в стиле ар нуво, ну или по-крайней мере пышные юбки с осиными талиями 50х. Разочарование в очередной раз огрело меня по зарвавшейся роже. Платье было обычным красным бесформенным чехлом, коих в советской промышленности шилось превеликое множество. Я, конечно, сказала "спасибо" и сделала вид что очень рада, я же вежливая. Потом платье долго висело в целлофановом чехле. Фрэнсис иногда спрашивала, ношу ли я его. Я говорила, что да, конечно ношу...
На втором этаже напротив жила Лиза. У нее было двое детей - рыжих мальчиков - Джеффри и Грегори. Они попали в аварию со своим отцом, в результате чего Грегори остался инвалидом. У него было покалечено лицо, и он постоянно ходил на цыпочках. Лиза начала принимать наркотики. Однажды ночью она постучала к нам в дверь с просьбой одолжить ей пять долларов на лекарство для Грегори. Мама конечно дала. На следующее утро пришла Фрэнсис и сказала чтобы мы больше не давали Лизе деньги. Лет десять спустя я узнала, что Лиза умерла от сердечного приступа. Джеффри иногда приходит навестить старых соседей.
Вообще, в том доме на Коллинс Стрит, в нашей первой квартире, был единственный раз на этом материке, когда мне довелось действительно узнать людей, когда у меня была возможность присмотреться. В последующие годы, жизнь закружила меня в таком темпе, что я уже не успевала вбирать в себя личности. Люди стали входить в мою матрицу дольками, тэгами, нужными мне аспектами. И я уже нарочно отключаюсь от чужих драм.
Казалось логичным, что жизнь начинается именно с квартиры номер один. Первое, что я помню - родители ведут меня в новый садик по месту жительства. Ц-1, дом 32, квартира 1. Кооператив, купленный в складчину, чтобы у "молодых был свой угол." Зарешеченными окнами на мусорку, зато слышен бой курантов и до сквера рукой подать. До нас там жил одинокий больной раком старик, который скончался, и долго лежал прежде чем его нашли...
Когда моя подруга Лена ходила беременная, родители решили сделать им подарок в виде квартиры в одном с ними доме, чтобы легче было с ребенком. Кондо, выставленный на продажу в их доме, принадлежал одной старой даме, которая недавно скончалась, оставив характерный запах в своем бывшем пристанище. За исключением этого неприятного момента, квартира была вполне себе ничего. Да и ремонт нужен был в любом случае.
- Ты не представляешь, какие там ужасные обои, - сокрушалась мне по телефону Леночка. Видимо факт потенциального наличия в их родовом гнезде духов и всяческих привидений совершенно ее не волновал.
Мама моя от Леночки отличалась лабильностью психики и острой восприимчивостью к энергетикам и тому подобным вещам. Крысы, тараканы, постоянная вонь, и отсутствие дневного света в панельном полу-подвальном помещении действовало на нее удручающе. Видимо поэтому, или может быть из-за негативной энергетики предыдущих обитателей, мама практически постоянно болела. Нехорошая была квартира.
В Лос Анджелесе, квартира номер один находилась в маленьком здании на Коллинс Стрит, в красивом спальном районе. Это была двухкомнатная коробченка на первом этаже, окнами выходящая во двор с бассейном, где дивно пах нагретый солнцем можжевельник. Менеджер этого здания сдала нам квартиру, несмотря на то, что нас было четверо, а спален в квартире всего одна. Наивная женщина, откуда ей было знать, в каких условиях ковалась наша сталь? Видимо она сразу узрела в нас запуганных новоприбывших лохов, и поняла, что жить мы будем тихо. Как же горько она ошиблась. В первый же месяц нашего проживания, мы умудрились активировать пожарную сигнализацию, и продержать ее включенной с пол часа, бегая вокруг в полном недоумении, не зная вообще что это за звук, откуда доносится, кто виноват и что делать.
К новому году мы решили украсить свою скромную обитель гирляндами из лампочек, как это принято у аборигенов. Мы много ездили по окрестностям, включающим в себя Беверли Хиллс, и насмотрелись на прекрасные светошоу, вознамерившись повторить это на своей территории. Единственно что мы не учли, так это свои финансовые возможности. Бюджета из пяти долларов хватило на гирлянду длинной в три фута, но зато с бегущими огоньками. Что есть, то есть, подумали мы, и протянули несчастный электроприбор доколе он достал - ровно на три четверти окна. Так он там и остался, эпилептически дергая своими разноцветными огоньками, совершенно непохожий на небесно-красивые светокартины на домах сильных мира сего.
В то время в Валах еще не было так много русских и мексиканцев, и все наши соседи были коренные американцы, которые немедленно сочли своим долгом с нами подружиться, к огромной радости моих родителей. Одним из соседей был старик по имени Норман. Когда он представился, мне сразу вспомнился мультик из Детского Часа, где человечек пел "good morning, I'm Norman." Ничего не могла с собой поделать. Каждый раз когда его видела, эта песня возникала в мозгу. Норман - бывший летчик, а нынче художник и фотограф-любитель. Норман любил дружить с красивыми молодыми женщинами, фотографировать их на фоне природы в томных позах, а потом рисовать их без одежды. И не было в этом всем ни капли пошлости или перверсии. Все было настолько чисто и возвышенно, что даже мои родители ничего не имели против.
Норман повышал мою самооценку своими фотосессиями. А потом я долго ждала, когда он наконец начнет меня рисовать. Каждый день, приезжая из школы домой, я заглядывала в его окно, где виднелся мольберт с очередной работой. Каждый раз я думала - вот она - я! И каждый раз ошибалась. Горько мне давалось тогда это разочарование, не на что было отвлечься. Даже Норман не хотел меня рисовать! Хотя потом, много лет спустя, он все же стряхнул пыль с моих снимков, и написал пару портретов. Стилизованных донельзя, но по размеру губ можно легко определить принадлежность к моей персоне. Оба портрета теперь висят в картинной галерее имени меня, располагающиеся на территории родительского гаража. Без слез на них не взглянешь. На одном из них я изображена в шляпе, с мешками под глазами размером с хорошее авокадо, и пепельно-земельным оттенком кожи. На другом у меня синие волосы-спагетти и нелепая бандана на голове. Ни на одной из картин я не изображена топлес, что лишний раз подтверждает слова моего мужа, что спортивный лифчик мне ни к чему. Портреты я сохранила, и надеюсь, что работы Нормана Била со временем здорово вырастут в цене, и мой позор наконец принесет хоть какие-то дивиденды.
Другой нашей соседкой была Фрэнсис. Бодрая старушка со взрослым сыном, то ли аутистом, то ли с каким-то другим отклонением. Кроме сына, у нее была еще дочь, Барбара, которую она звала "Барби". С ней Фрэнсис практически не общалась. Сказался конфликт поколений. Фрэнсис была женщиной старой закалки, помнила то время, когда Америка была воистину Великой, и держалась строго, но справедливо. Видимо сказывалась тридцатилетняя карьера секретаря в школе. Мы с сестренкой нравились ей своей послушностью и зашоренностью. Однажды она даже взяла нас с собой в букинистический, куда периодически относила свои старые книги в обмен на другие старые книги. Мне было разрешено выбрать парочку, а так как читала по английски я тогда плохо, то выбрала то, что знала, а именно - любовные романы, которые к слову все равно не смогла прочитать, так как хромал словарный запас. Фрэнсис мой выбор не одобрила, и осведомилась знает ли родительница о моем пристрастии.
В тот первый год мама готовила индюшку на День Благодарения. Без маринада и нужных рецептов получилась приотвратная гигантская птица с противным стаффингом. Мы подумали, что так надо. Америка - может мы чего-то не поняли. Но самим великана было не съесть, и мы разнесли куски птицы по соседям в красных пластиковых тарелочках. Фрэнсис приняла дар, сказав "хау свит." Я подумала, что она назвала меня сладенькой.
Как то раз, Фрэнсис сказала, что хочет подарить мне одно из своих платьев, так как оно без рукавов, а ей, в силу возраста, такой фасон уже не пристал. Я обрадовалась. В воображении уже рисовались платья в стиле ар нуво, ну или по-крайней мере пышные юбки с осиными талиями 50х. Разочарование в очередной раз огрело меня по зарвавшейся роже. Платье было обычным красным бесформенным чехлом, коих в советской промышленности шилось превеликое множество. Я, конечно, сказала "спасибо" и сделала вид что очень рада, я же вежливая. Потом платье долго висело в целлофановом чехле. Фрэнсис иногда спрашивала, ношу ли я его. Я говорила, что да, конечно ношу...
На втором этаже напротив жила Лиза. У нее было двое детей - рыжих мальчиков - Джеффри и Грегори. Они попали в аварию со своим отцом, в результате чего Грегори остался инвалидом. У него было покалечено лицо, и он постоянно ходил на цыпочках. Лиза начала принимать наркотики. Однажды ночью она постучала к нам в дверь с просьбой одолжить ей пять долларов на лекарство для Грегори. Мама конечно дала. На следующее утро пришла Фрэнсис и сказала чтобы мы больше не давали Лизе деньги. Лет десять спустя я узнала, что Лиза умерла от сердечного приступа. Джеффри иногда приходит навестить старых соседей.
Вообще, в том доме на Коллинс Стрит, в нашей первой квартире, был единственный раз на этом материке, когда мне довелось действительно узнать людей, когда у меня была возможность присмотреться. В последующие годы, жизнь закружила меня в таком темпе, что я уже не успевала вбирать в себя личности. Люди стали входить в мою матрицу дольками, тэгами, нужными мне аспектами. И я уже нарочно отключаюсь от чужих драм.