На пыльном перроне
Nostalgie...
On se ressemble,
tu es tendre,
moi aussi...
Я знаю, что никогда не вернусь в Ташкент. Эта часть моей жизни, мое прошлое - навсегда от меня отрезано. Мне не грустно, есть и другие вещи в жизни, которые я никогда не сделаю. Недавно нашла в сети фото своей махалли. И что-то шевельнулось внутри. Нужно записать, а то потом забудется.
Это был мой переулок. Я видела этот тупик каждый день, выходя из ворот своего дома.
А по этим улочкам я шла в школу. По ним за мной однажды увязался соседский далматинец, и испутал до полуобморока, ткнувшись мне носом в ногу. Когда-то, это были родные мои улицы, где я знала каждую кочку, каждый бордюр. Видела их и заснеженными, с лужами, покрытыми тонкой корочкой льда, и солнечными, зелеными, пыльными от жары. По ним я шла, окрыленная счастьем пятерок, похвал или нового чувства. По ним же ползла, еле чувствуя ноги, пасмурными осенними вечерами, подавленная и разбитая, после ссор, провалов, мелких школьных неудач.
Мы уехали не попрощавшись. Последний месяц, продав дом, жили на квартире у друзей, с минимальным бытовым набором, спали на раскладушках. Боже, как это было тяжело мне, ребенку, который был так безмятежно счастлив в этом доме, оставлять его. Мне даже не дали собрать свои вещи. Я не помню, как мы выехали из дома. Наверное это и к лучшему - я бы не перенесла вида голых стен, а родителям дополнительные истерики были ни к чему. Потом я шла по махалле в сумерках, смотрела в освещенные окна чужих домов и завидовала им, тем, кто оставался. Хотя понимала, что нам остаться было невозможно, и что отъезд был во благо.
Я прожила там всего три года. Но это было больше чем жизнь.
On se ressemble,
tu es tendre,
moi aussi...
Я знаю, что никогда не вернусь в Ташкент. Эта часть моей жизни, мое прошлое - навсегда от меня отрезано. Мне не грустно, есть и другие вещи в жизни, которые я никогда не сделаю. Недавно нашла в сети фото своей махалли. И что-то шевельнулось внутри. Нужно записать, а то потом забудется.
Это был мой переулок. Я видела этот тупик каждый день, выходя из ворот своего дома.
А по этим улочкам я шла в школу. По ним за мной однажды увязался соседский далматинец, и испутал до полуобморока, ткнувшись мне носом в ногу. Когда-то, это были родные мои улицы, где я знала каждую кочку, каждый бордюр. Видела их и заснеженными, с лужами, покрытыми тонкой корочкой льда, и солнечными, зелеными, пыльными от жары. По ним я шла, окрыленная счастьем пятерок, похвал или нового чувства. По ним же ползла, еле чувствуя ноги, пасмурными осенними вечерами, подавленная и разбитая, после ссор, провалов, мелких школьных неудач.
Мы уехали не попрощавшись. Последний месяц, продав дом, жили на квартире у друзей, с минимальным бытовым набором, спали на раскладушках. Боже, как это было тяжело мне, ребенку, который был так безмятежно счастлив в этом доме, оставлять его. Мне даже не дали собрать свои вещи. Я не помню, как мы выехали из дома. Наверное это и к лучшему - я бы не перенесла вида голых стен, а родителям дополнительные истерики были ни к чему. Потом я шла по махалле в сумерках, смотрела в освещенные окна чужих домов и завидовала им, тем, кто оставался. Хотя понимала, что нам остаться было невозможно, и что отъезд был во благо.
Я прожила там всего три года. Но это было больше чем жизнь.