Затерянный мир (окончание).
Хирургов такого уровня в тех местах было немного. Говорили, что доктор Васильев при помощи кухонного ножа и стакана спирта мог делать такие операции, что не каждой самой серьезной клинике по силам. А поводов для вмешательства специалиста подобного рода там и тогда было постоянно более чем достаточно во всех слоях местного общества. И чтобы постоянно его из лагеря в срочном порядке не вытаскивать и лишней чисто формальной головной боли с постоянным вооруженным сопровождением не иметь, Вячеслава Сергеевича перевели в такую своеобразную категорию «расконвоированные».
То есть, официально он оставался заключенным с абсолютно всеми соответствующими правами и обязанностями. Но реально жил, по сути, на колесах, постоянно перемещаясь между несколькими помещениями гигантской области, условно именуемыми «операционными». А стационарным местом жительства для порядка деду определили какую-то клетушку в одном из бараков на окраине поселка Ягодное. Это такой замечательный населенный пункт на несколько тысяч человек километрах в пятистах от Магадана.
Вот туда отец перед самым концом войны и мотанул из Мытищ, от греха подальше. В одиночку. Посмотрите по карте. Интересно, сможет какой-нибудь современный подросток сегодня проделать этот путь?
В общем, всё сложилось очень удачно. Там в Ягодном, иногда даже изредка пересекаясь со своим отцом, папа мой умудрился не очень понятным образом вполне прилично закончить местную десятилетку. Кстати, довольно известное в определенных кругах учебное заведение. И на полных основаниях, с настоящим аттестатом зрелости в руках и какой-то даже фантастической, выданной магаданскими образовательными чиновниками характеристикой-рекомендацией, приехал в Москву, поступать в МГУ.
Самое смешное, что проходной бал набрал с первого раза и именно туда, куда хотел. На философский факультет. Шел сорок восьмой год.
И тут ещё не студенту, но уже и не абитуриенту поступило приглашение лично явиться в кабинет самого ректора Университета. Отец
называл фамилию Петровского, но, думаю, он что-то путал, по годам не совпадает, тогда был ещё Несмеянов, но я, чтобы в эти несущественные детали не вдаваться, ограничусь и так достаточно солидным наименованием Ректор.
В кабинете этого Ректора оказалось десятка полтора юношей и девушек, отлично сдавших вступительные экзамены на гуманитарные факультеты лучшего учебного заведения страны и подозревавших, что их тут собрали с целью выразить благодарность за успехи, достигнутые в учебе на благо любимой Родины. Академик, а это был в любом случае академик, вне зависимости от конкретной фамилии, обвел их всех тоскливым взглядом и произнес негромкую, но очень страстную и до глубины души каждым из присутствующих прочувствованную речь. Смысл её был примерно следующим:
Господи, сколько же на Руси непроходимых идиотов! И почему же все вы, дети врагов народа, умудрились одновременно решить, что именно вам необходимо оказаться на передовых позициях идеологического фронта?!
И уже совсем понизив голос и отбросив всяческую патетику, Ректор предельно по-деловому и без малейших околичностей объяснил. Значит так, мальчики и девочки. Считаем это неприятное недоразумение исчерпанным и, чтобы от греха подальше, быстренько делаем следующее. Я тут с кем надо договорился, так что давайте, выбирайте из вот этого списка любой институт, ставьте галочки, завтра получите приказ о зачислении с общежитием и забудьте, что мы с вами когда-нибудь встречались.
Юра Васильев заглянул в список и увидел, что там на самом деле множество более чем приличного уровня технических ВУЗов, исключая только, может быть, ну, уж самые престижные. И среди них вдруг взгляд его наткнулся на несколько не совсем естественно между МАДИ и МИСИ выглядевшую Тимирязевскую академию. А как раз за несколько дней до этого папаша мой провожал туда какую-то девушку из случайно знакомых и ещё поразился, какой же изумительной красоты здание отдали под всякую малоинтересную чепуху. Это сыграло решающую роль. Так вместо философии пошел студент изучать ветеринарию.
Впрочем, либерализма даже на уровне получения удовольствия от архитектурных красот Тимирязевки хватило ненадолго. Через пару лет компетентные товарищи посчитали, что столица для подобного вражеского отродья в любом случае слишком жирно. И отца поревели в основанный ещё Буденным и ныне давно не существующий институт коневодства где-то на окраине Голицыно. Вот это замечательное учебное заведение Юрий Вячеславович успешно и закончил в 1954 году с полноценным дипломом ветеринара самого широкого профиля.
А меньше чем за год до этого он женился на моей маме. И, что довольно естественно для того времени, «распределение» отца примерно совпало с моментом моего рождения. И вот я с ужасом понимаю, что для нынешнего поколения мне придется дать некоторые пояснения, более чем излишние для моих сверстников. Безумно лень, но, боюсь, иначе молодежь может не всё понять.
«Распределением» называлась такая система, при которой каждый закончивший «очное» «дневное» отделение любого института был обязан отработать определенное количество лет, в мое время, например, три года, там, куда его распределяли. Не стану вдаваться в подробности, было множество нюансов, но в большинстве случаев отправляли человека туда, откуда он приехал. А формально прописка у отца всё ещё оставалась в Ягодном, направление-рекомендацию он получал в Магадане, так что без особых затей и распределили его в Магаданскую область.
Но мать-то моя была москвичка! Я потому восклицательный знак поставил, что московская прописка имела тогда значение, знака такого более чем заслуживающее. И не просто москвичка, а работающая и находящаяся в декретном отпуске. Тут надо бы знака три восклицательных поставить, но уж очень их не люблю и лучше так объясню, в чем дело.
Я не зря изначально упомянул про «очное» и «дневное». Моя мама была на два года старше отца, и работать начала ещё подростком, в Уфе, в эвакуации во время войны. Шила парашюты «за продуктовую карточку» и одновременно по вечерам училась в «школе рабочей молодежи». А потом в Москве, сразу по возвращении, ей предложили пойти в такой специализированный одиннадцатый класс, который, ввиду острого недостатка учителей начальных классов, начал тогда срочно их готовить на правах как бы укороченного педучилища. Мама его закончила и тут же начала преподавать. А в институте после этого училась уже на заочном. И хотя диплом получила одновременно с отцом, но никакому распределению не подлежала.
Более того, по уже упомянутому «декрету», хоть сам отпуск тогда был, по-моему, все лишь пару месяцев, зато маму просто обязаны были взять обратно по прежнему месту работы в любом случае. Да и оттепель начиналось, так что в связи с семейным положением можно было бы, конечно, хотя бы попытаться побороться за распределение отца, понятно, не в столицу, но хотя бы в Подмосковье. Однако решающим было совсем другое. В связи с уже описанной в главе о первой моей квартире ситуацией, новой семье элементарно негде было жить. В Магаданской области молодому специалисту обязаны были предоставить хоть какие-то условия, а в столичной об этом не могло быть и речи. Так что, вопрос решился сам собой. Мать завербовалась на Колыму вместе с отцом.
Ну, вот. Теперь объясняй, что значит «завербовалась». Ох, беда же с этим нарушением коммуникаций между поколениями. Ладно, постараюсь уже предельно кратко. Единственным способом, переезжая в другое место, не потерять окончательно и бесповоротно эту самую бесценную московскую прописку, было предварительно «завербоваться». Существовали регионы, и Колыма входила в их число, работа в которых по специальному контракту давала право на «бронь». В смысле за человеком закреплялась его прописка на оговоренный срок, после которого он мог вернуться обратно в Москву на полных законных основаниях. Так моя мама первый раз «завербовалась» на шесть лет, всё совместные документы ушли куда следует, а семья приготовились к отъезду.
И тут из Магадана приходит ответ. Естественно, сейчас не скажу из какой конкретно организации, но, понятно, из той, что была компетентна подобные ответы давать. Смысл заключался в следующем. Отец уже на месте изначально получил распределение в совхоз «Дукча». И за ним пока закрепили место в совхозном общежитии. Но тут вдогонку областное управление образования сообщает, что будет ещё и жена учительница. А учебный год уже начался, в поселковой школе мест нет. Но даже не это главное. Нет ни одного отдельного семейного помещения для семьи. Короче, приезжайте, конечно, по закону никто вам отказать не вправе, но ничего не гарантируем, уж как получится.
Ситуация, на самом деле, по тем временам отнюдь не катастрофическая, и большие проблемы бывали. Но что-то надо было решать. Вот и придумали.
К тому времени деда уже выпустили по знаменитой амнистии «холодного лета пятьдесят третьего». Впоследствии он прошел довольно длительную и муторную «реабилитацию». Но тогда оказался обычным амнистированным с довольно куцыми правами и уже начавшимся, как потом выяснилось, не только приобретенным за лагерные годы, но и наследственным туберкулезом.
Не очень понятно и известно, то ли офтальмологи были в лагерях и окрестностях не в таком дефиците, как хирурги, то ли бабка моя и в самом деле была просто бессарабской помещицей. Но «международную шпионку» не только не расконвоировали, как деда, а и вовсе, ни до какой деятельности, кроме «общих работ», не допускали. А на «общих» долго не жили. Она и так удивительно долго, лет пятнадцать-шестнадцать продержалась. Но до амнистии всё же не дотянула.
Так что дед Вячеслав покинул Колыму в одиночку. И ехать ему больше было некуда, как в тот самый орловский дом. Туда он и поехал. И старая нянька всё так же верно и радушно встретила его на пороге.
А через год, всеми вместе причастными и заинтересованными, на основании вышеизложенного, была разработана следующая стратегия. Отец мой едет в «Дукчу» и на месте выяснеет реальную ситуацию с жильем, а мать со мной трехмесячным задерживается пока в орловском доме и ждет команды на вылет.
Собственно, вот и вся история. Так и поступили. Зиму там мы с матерью перекантовались, а весной вылетели в Магадан и начались совершенно другие сюжеты.
А больше мне про тот дом на Орловщине рассказать и нечего, ничего в памяти не осталось от второго в моей жизни жилища. Кроме фразы матери, в первый раз услышанной хоть и в раннем детстве, но много позже, уже на Колыме и повторяемой изредка её до самой смерти. Фразы, явно свидетельствующей лишь о том, что в доме имелись определенные проблемы с отоплением.
Когда возникали у меня какие неприятности, мать обычно подбадривала коротко: «Не обращай внимания, сынок. Когда у тебя под Орлом пеленки к жопе примерзали, ты даже тогда не плакал».
То есть, официально он оставался заключенным с абсолютно всеми соответствующими правами и обязанностями. Но реально жил, по сути, на колесах, постоянно перемещаясь между несколькими помещениями гигантской области, условно именуемыми «операционными». А стационарным местом жительства для порядка деду определили какую-то клетушку в одном из бараков на окраине поселка Ягодное. Это такой замечательный населенный пункт на несколько тысяч человек километрах в пятистах от Магадана.
Вот туда отец перед самым концом войны и мотанул из Мытищ, от греха подальше. В одиночку. Посмотрите по карте. Интересно, сможет какой-нибудь современный подросток сегодня проделать этот путь?
В общем, всё сложилось очень удачно. Там в Ягодном, иногда даже изредка пересекаясь со своим отцом, папа мой умудрился не очень понятным образом вполне прилично закончить местную десятилетку. Кстати, довольно известное в определенных кругах учебное заведение. И на полных основаниях, с настоящим аттестатом зрелости в руках и какой-то даже фантастической, выданной магаданскими образовательными чиновниками характеристикой-рекомендацией, приехал в Москву, поступать в МГУ.
Самое смешное, что проходной бал набрал с первого раза и именно туда, куда хотел. На философский факультет. Шел сорок восьмой год.
И тут ещё не студенту, но уже и не абитуриенту поступило приглашение лично явиться в кабинет самого ректора Университета. Отец
называл фамилию Петровского, но, думаю, он что-то путал, по годам не совпадает, тогда был ещё Несмеянов, но я, чтобы в эти несущественные детали не вдаваться, ограничусь и так достаточно солидным наименованием Ректор.
В кабинете этого Ректора оказалось десятка полтора юношей и девушек, отлично сдавших вступительные экзамены на гуманитарные факультеты лучшего учебного заведения страны и подозревавших, что их тут собрали с целью выразить благодарность за успехи, достигнутые в учебе на благо любимой Родины. Академик, а это был в любом случае академик, вне зависимости от конкретной фамилии, обвел их всех тоскливым взглядом и произнес негромкую, но очень страстную и до глубины души каждым из присутствующих прочувствованную речь. Смысл её был примерно следующим:
Господи, сколько же на Руси непроходимых идиотов! И почему же все вы, дети врагов народа, умудрились одновременно решить, что именно вам необходимо оказаться на передовых позициях идеологического фронта?!
И уже совсем понизив голос и отбросив всяческую патетику, Ректор предельно по-деловому и без малейших околичностей объяснил. Значит так, мальчики и девочки. Считаем это неприятное недоразумение исчерпанным и, чтобы от греха подальше, быстренько делаем следующее. Я тут с кем надо договорился, так что давайте, выбирайте из вот этого списка любой институт, ставьте галочки, завтра получите приказ о зачислении с общежитием и забудьте, что мы с вами когда-нибудь встречались.
Юра Васильев заглянул в список и увидел, что там на самом деле множество более чем приличного уровня технических ВУЗов, исключая только, может быть, ну, уж самые престижные. И среди них вдруг взгляд его наткнулся на несколько не совсем естественно между МАДИ и МИСИ выглядевшую Тимирязевскую академию. А как раз за несколько дней до этого папаша мой провожал туда какую-то девушку из случайно знакомых и ещё поразился, какой же изумительной красоты здание отдали под всякую малоинтересную чепуху. Это сыграло решающую роль. Так вместо философии пошел студент изучать ветеринарию.
Впрочем, либерализма даже на уровне получения удовольствия от архитектурных красот Тимирязевки хватило ненадолго. Через пару лет компетентные товарищи посчитали, что столица для подобного вражеского отродья в любом случае слишком жирно. И отца поревели в основанный ещё Буденным и ныне давно не существующий институт коневодства где-то на окраине Голицыно. Вот это замечательное учебное заведение Юрий Вячеславович успешно и закончил в 1954 году с полноценным дипломом ветеринара самого широкого профиля.
А меньше чем за год до этого он женился на моей маме. И, что довольно естественно для того времени, «распределение» отца примерно совпало с моментом моего рождения. И вот я с ужасом понимаю, что для нынешнего поколения мне придется дать некоторые пояснения, более чем излишние для моих сверстников. Безумно лень, но, боюсь, иначе молодежь может не всё понять.
«Распределением» называлась такая система, при которой каждый закончивший «очное» «дневное» отделение любого института был обязан отработать определенное количество лет, в мое время, например, три года, там, куда его распределяли. Не стану вдаваться в подробности, было множество нюансов, но в большинстве случаев отправляли человека туда, откуда он приехал. А формально прописка у отца всё ещё оставалась в Ягодном, направление-рекомендацию он получал в Магадане, так что без особых затей и распределили его в Магаданскую область.
Но мать-то моя была москвичка! Я потому восклицательный знак поставил, что московская прописка имела тогда значение, знака такого более чем заслуживающее. И не просто москвичка, а работающая и находящаяся в декретном отпуске. Тут надо бы знака три восклицательных поставить, но уж очень их не люблю и лучше так объясню, в чем дело.
Я не зря изначально упомянул про «очное» и «дневное». Моя мама была на два года старше отца, и работать начала ещё подростком, в Уфе, в эвакуации во время войны. Шила парашюты «за продуктовую карточку» и одновременно по вечерам училась в «школе рабочей молодежи». А потом в Москве, сразу по возвращении, ей предложили пойти в такой специализированный одиннадцатый класс, который, ввиду острого недостатка учителей начальных классов, начал тогда срочно их готовить на правах как бы укороченного педучилища. Мама его закончила и тут же начала преподавать. А в институте после этого училась уже на заочном. И хотя диплом получила одновременно с отцом, но никакому распределению не подлежала.
Более того, по уже упомянутому «декрету», хоть сам отпуск тогда был, по-моему, все лишь пару месяцев, зато маму просто обязаны были взять обратно по прежнему месту работы в любом случае. Да и оттепель начиналось, так что в связи с семейным положением можно было бы, конечно, хотя бы попытаться побороться за распределение отца, понятно, не в столицу, но хотя бы в Подмосковье. Однако решающим было совсем другое. В связи с уже описанной в главе о первой моей квартире ситуацией, новой семье элементарно негде было жить. В Магаданской области молодому специалисту обязаны были предоставить хоть какие-то условия, а в столичной об этом не могло быть и речи. Так что, вопрос решился сам собой. Мать завербовалась на Колыму вместе с отцом.
Ну, вот. Теперь объясняй, что значит «завербовалась». Ох, беда же с этим нарушением коммуникаций между поколениями. Ладно, постараюсь уже предельно кратко. Единственным способом, переезжая в другое место, не потерять окончательно и бесповоротно эту самую бесценную московскую прописку, было предварительно «завербоваться». Существовали регионы, и Колыма входила в их число, работа в которых по специальному контракту давала право на «бронь». В смысле за человеком закреплялась его прописка на оговоренный срок, после которого он мог вернуться обратно в Москву на полных законных основаниях. Так моя мама первый раз «завербовалась» на шесть лет, всё совместные документы ушли куда следует, а семья приготовились к отъезду.
И тут из Магадана приходит ответ. Естественно, сейчас не скажу из какой конкретно организации, но, понятно, из той, что была компетентна подобные ответы давать. Смысл заключался в следующем. Отец уже на месте изначально получил распределение в совхоз «Дукча». И за ним пока закрепили место в совхозном общежитии. Но тут вдогонку областное управление образования сообщает, что будет ещё и жена учительница. А учебный год уже начался, в поселковой школе мест нет. Но даже не это главное. Нет ни одного отдельного семейного помещения для семьи. Короче, приезжайте, конечно, по закону никто вам отказать не вправе, но ничего не гарантируем, уж как получится.
Ситуация, на самом деле, по тем временам отнюдь не катастрофическая, и большие проблемы бывали. Но что-то надо было решать. Вот и придумали.
К тому времени деда уже выпустили по знаменитой амнистии «холодного лета пятьдесят третьего». Впоследствии он прошел довольно длительную и муторную «реабилитацию». Но тогда оказался обычным амнистированным с довольно куцыми правами и уже начавшимся, как потом выяснилось, не только приобретенным за лагерные годы, но и наследственным туберкулезом.
Не очень понятно и известно, то ли офтальмологи были в лагерях и окрестностях не в таком дефиците, как хирурги, то ли бабка моя и в самом деле была просто бессарабской помещицей. Но «международную шпионку» не только не расконвоировали, как деда, а и вовсе, ни до какой деятельности, кроме «общих работ», не допускали. А на «общих» долго не жили. Она и так удивительно долго, лет пятнадцать-шестнадцать продержалась. Но до амнистии всё же не дотянула.
Так что дед Вячеслав покинул Колыму в одиночку. И ехать ему больше было некуда, как в тот самый орловский дом. Туда он и поехал. И старая нянька всё так же верно и радушно встретила его на пороге.
А через год, всеми вместе причастными и заинтересованными, на основании вышеизложенного, была разработана следующая стратегия. Отец мой едет в «Дукчу» и на месте выяснеет реальную ситуацию с жильем, а мать со мной трехмесячным задерживается пока в орловском доме и ждет команды на вылет.
Собственно, вот и вся история. Так и поступили. Зиму там мы с матерью перекантовались, а весной вылетели в Магадан и начались совершенно другие сюжеты.
А больше мне про тот дом на Орловщине рассказать и нечего, ничего в памяти не осталось от второго в моей жизни жилища. Кроме фразы матери, в первый раз услышанной хоть и в раннем детстве, но много позже, уже на Колыме и повторяемой изредка её до самой смерти. Фразы, явно свидетельствующей лишь о том, что в доме имелись определенные проблемы с отоплением.
Когда возникали у меня какие неприятности, мать обычно подбадривала коротко: «Не обращай внимания, сынок. Когда у тебя под Орлом пеленки к жопе примерзали, ты даже тогда не плакал».