Затерянный мир
Я для ленивых ещё раз перепечатываю первую часть этой главы, вы пока можете освежить в памяти, а я сейчас через пару минут выше размещу и её окончание.
Оригинал взят у auvasilev в Затерянный мир
(Это продолжение истории, начатой здесь и здесь)
Во втором доме своей жизни я поселился месяца в три и покинул меньше чем через год. Потому, естественно, совсем его не помню. Не представляю себе, как он выглядел даже по рассказам и воспоминаниям. Так как из всех этих рассказов и воспоминаний осталась всего одна фраза моей матери. Фраза не то, чтобы какая-то особо ужасная или слишком грубая, хотя в устах учительницы начальных классов того времени она звучала не совсем органично и естественно, но и не слишком изящная, потому я не стану ей злоупотреблять и напишу, конечно, однако всего один раз и позднее.
Все, кто мог бы дополнить мои сведения, давно умерли, и получить никакой дополнительной информации я уже никогда не смогу. Так что изначально была мысль и вовсе не упоминать об этом доме. Но потом все же решил сказать несколько слов, чтобы пояснить, откуда вообще взялась эта странноватая остановка на пути грудного ребенка из столицы на Колыму.
Но сначала следует сделать ещё одну оговорку. Когда я говорю, что все умерли, то имею в виду непосредственных участников событий. А есть ещё мой младший брат по отцу Юра, археолог, учитель и вообще большой педант, к которому я иногда обращаюсь за уточнением каких-то фактов из истории нашей семьи, которые, по ряду житейских причин и особенностей наших биографий, могут ему быть известны лучше, чем мне. И так нередко бывает, что наши данные различаются, иногда довольно существенно.
Тому, на самом деле, есть множество объективных причин, но главная заключается, думаю, в самой личность основного источника нашей общей информации. Отце Юрии Вячеславовиче Васильеве.
Он был человеком творческим, выпивающим и обладал незаурядной фантазией в любом состоянии. Потому его рассказы в разные годы разным своим сыновьям в разных ситуациях могли несколько не совпадать, а степень этого несовпадения зависела от величины параметров уже названных. Так что, мои воспоминания в этой части, конечно, не идеально документированная и выверенная хроника, а, скорее, нечто среднее между двумя картинами прошлого, сложившимися порознь у нас с братом на основании так же отнюдь не строгой научной монографии.
Заранее переложив таким образом ответственность за возможное не идеальное совпадение моей версии с какой-то абстрактной и недостижимой исторической правдой, позволю себе продолжить, более не отвлекаясь на всякие там «вероятно», «по некоторым сведениям», «согласно семейной легенде» и прочие вежливости.
Итак. Первым из Васильевых, о котором что-либо мне известно, был удельный крестьянин Орловской губернии. Удельные, это которые ещё в конце 18-го века перешли в такую категорию из дворцовых и принадлежали непосредственно царской фамилии. Многие носили фамилию своих владельцев. Так что предок этот изначально звался Василий Романов. Как-то видимо, он довольно успешно крестьянствовал, и ему удалось выкупиться на волю ещё до отмены крепостного права. Новую свободную жизнь он отметил сменой имени с фамилией и стал Романом Васильевым.
Про сына его, Егора Романовича, известно ещё меньше, да, собственно, вообще ничего, кроме того, что он продолжал вести крестьянское хозяйство всё на той же самой Орловщине. И, судя по всему, не хуже отца, поскольку сына своего умудрился отдать в неустановленное, но явно высшее учебное заведение.
Вот относительно этого, уже образованного Сергея Егоровича Васильева существуют разночтения, которые я всё-таки вынужден отметить. По одним сведениям он дошел до какой-то достаточно высокой купеческой гильдии и стал одним из основных в правлении Орловского земского банка. По другим - в должности, подобной папе Ленина, инспектора народных училищ был удостоен личного дворянства. Возможно, правда или где-то посередине, или всё полное вранье, но одно уже несомненно и из разряда слухов переходит в категорию фактов. Финансовые дела и сообразительность Сергея Егоровича были явно неплохи. Поскольку и в самом начале восемнадцатого года прошлого века, когда ещё границы были открыты, и вообще происходил полный бардак, он отправил своего сына Вячеслава учиться на медицинский факультет Пражского университета.
Этот Вячеслав Сергеевич и был моим родным дедом. Университет он успешно закончил и остался в нем защищать диссертацию, потом преподавать, одновременно становясь всё более известным практикующим хирургом. Довольно рано женился. И тут я вторично вынужден ответить несоответствие сведений, уж слишком оно велико.
Даже относительно имени бабки имеются разногласия. То ли она была Софья, то ли Инна. То ли богатая бессарабская помещица, то ли профессор того же университета, только офтальмолог. Но вот отца моего они уже без всяких разногласий родили в 1931 году и назвали точно Юрием, хотя в семье ещё надолго сохранился и чешский вариант этого имени - Иржи.
Супружеская чета Васильевых была людьми, видимо, не самыми глупыми, вполне обеспеченными и можно даже сказать успешными. И не то, что уже очень молодыми, всё последующее на юношескую глупость и безответственность не спишешь. Но некоторая червоточина русской интеллигенции, похоже, имелась. Они придерживались весьма левых взглядов, тесно общались с местной коммунистической тусовкой, близко дружили с Юлиусом Фучиком и грезили о своей родине, стране победившего социализма. Закончилось тем, что с трехгодичным сыном на руках они вернулись в Орловскую тогда уже не губернию, но ещё даже не в область. В тот самый дом, о котором, собственно, и идет здесь речь.
Я не только не помню, как он выглядел, но даже не очень точно представляю, чем именно являлся и где конкретно находился. Точно не в самом городе, но и не очень далеко. Вряд ли нечто вроде помещичьей усадьбы, но и не простая деревенская изба. Может быть, что-то такое полусельское с большим палисадником в предместье? Ну, чего гадать, проще сказать, что знаю, тем более, этого совсем немного.
Прадед Сергей Егорович перед самой революцией умудрился оказать какую-то большую услугу одному эсеру, ставшему сразу после переворота крупным начальником. Потому некоторое время этого Васильева не трогали. Но его сообразительность и, видимо, некоторая трезвость мышления проявились не только в том, чтобы немедленно отправить сына учиться за границу а и ещё в одном, всем в тот момент показавшемся даже несколько странным поступке.
У них жила взятая в своё время из деревни нищей девочкой-сиротой женщина, впоследствии как нянька вырастившая троих хозяйских детей и человек беспредельно преданный. Так вот на эту няньку Егор Сергеевич каким-то образом дом и переоформил. И когда в двадцатых всё-таки пришли то ли «уплотнять», то ли попросту конфисковывать жильё у буржуя, то выяснилось, сто строение принадлежит самой что ни на есть крестьянке-беднячке. И власти отстали.
Благодаря такой предусмотрительности, у приехавшей на родину из Праги семьи с маленьким ребенком, было, где жить. Старая нянька действительно оказалась женщиной верной, что, кстати, отнюдь не во всех подобных ситуациях случалась. И бывшего хозяина своего Сергея Егоровича из дома не выгнала, и приняла выросшего на её руках деда с распростертыми объятьями.
Всё дальнейшее произошло по стандартной схеме и без малейших неожиданностей. Разве что единственный немного оживляющий унылую картинку факт. В 36-м уже упомянутый мною Юлиус Фучик, будучи в СССР, заезжал в Орел, где встречался со своим пражским и студенческим, и просто приятелем Вячеславом Васильевым и якобы даже на какое-то время попросил официально оформить деда к себе переводчиком, хотя, как будто в переводчике-то и не очень нуждался. Что бы то ни было, судя по всему, погуляли они знатно, и известный иностранный коммунист отбыл к себе в Прагу. А деда с бабкой тут же арестовали.
Я, кстати, не думаю, что эти события между собой как-то связаны. Скорее всего, элементарное совпадение. Их бы в любом случае арестовали. Бабка знала двенадцать иностранных языков, поэтому её судили как международную шпионку, дед всего четыре, так что пошёл как простой русский контрреволюционер. Впрочем, ни в сроке, ни в чем остальном разницы не было, оба поехали на Колыму.
Следом, довольно быстро, то ли как отец контрреволюционера, то ли за собственные былые заслуги в связях с эсерами, то ли по совокупности, то ли, что скорее всего, просто по статистике и судьбе в те же края отправился и прадед.
А шестилетнего к этому моменту моего отца отправили в местный интернат для детей врагов народа. Якобы нянька пыталась его оставить у себя, но ей, как человеку постороннему, не позволили.
А вот у родной тетки каким-то чудом получилось. Там вообще-то семья была не маленькая, у деда имелись ещё два брата и сестра, я обо всех подробно не рассказываю, чтобы совсем уж такая тягомотная фамильная сага не получилась, и родственников прочих стану упоминать только по мере крайней необходимости и без особых подробностей.
Так вот эта самая сестра, Нина Сергеевна, жила с мужем к тому времени в Ленинграде и они отца как-то к себе вытащили. Своих детей у них не получилось, к племяннику относились как к сыну. А летом сорок первого отправили погостить на природу к ещё одному брату Васильеву, самому старшему, Сергею Сергеевичу, жившему тогда практически в сельской идиллии, в подмосковных Мытищах.
Утром двадцать второго июня дядя с племянником пошли на рыбалку и мальчик поймал первую в своей жизни рыбу. А когда радостные вернулись домой, узнали о нападении Германии. Больше отец никогда в жизни рыбу не ловил, боялся, что начнется война.
Тетка, как потом выяснилось, писала отчаянные письма, пыталась вернуть ребенка к себе, но, к счастью, в неразберихе тех дней они затерялись, и к моменту начала блокады отец не успел. Остался в Мытищах.
Всё бы ничего, не хуже других подмосковных пацанов того времени жизнь была, если кто понимает, о чем я говорю, но когда к сорок четвертому компетентные органы достаточно оклемались от некоторого замешательства начала войны, у них снова руки начали доходить до всяческих мелочей. И они заинтересовались, чего это подросток без всяких документов рядом со столицей ошивается, якобы какой-то родственник, дядя на всякий случай впрямую не говорил, что племянник, и вообще, а где его настоящие родители…
Короче, привычно и обычно стало попахивать жареным. Но тут с Колымы пришло письмо от деда, что его расконвоировали. (Продолжение следует.)
Оригинал взят у auvasilev в Затерянный мир
(Это продолжение истории, начатой здесь и здесь)
Во втором доме своей жизни я поселился месяца в три и покинул меньше чем через год. Потому, естественно, совсем его не помню. Не представляю себе, как он выглядел даже по рассказам и воспоминаниям. Так как из всех этих рассказов и воспоминаний осталась всего одна фраза моей матери. Фраза не то, чтобы какая-то особо ужасная или слишком грубая, хотя в устах учительницы начальных классов того времени она звучала не совсем органично и естественно, но и не слишком изящная, потому я не стану ей злоупотреблять и напишу, конечно, однако всего один раз и позднее.
Все, кто мог бы дополнить мои сведения, давно умерли, и получить никакой дополнительной информации я уже никогда не смогу. Так что изначально была мысль и вовсе не упоминать об этом доме. Но потом все же решил сказать несколько слов, чтобы пояснить, откуда вообще взялась эта странноватая остановка на пути грудного ребенка из столицы на Колыму.
Но сначала следует сделать ещё одну оговорку. Когда я говорю, что все умерли, то имею в виду непосредственных участников событий. А есть ещё мой младший брат по отцу Юра, археолог, учитель и вообще большой педант, к которому я иногда обращаюсь за уточнением каких-то фактов из истории нашей семьи, которые, по ряду житейских причин и особенностей наших биографий, могут ему быть известны лучше, чем мне. И так нередко бывает, что наши данные различаются, иногда довольно существенно.
Тому, на самом деле, есть множество объективных причин, но главная заключается, думаю, в самой личность основного источника нашей общей информации. Отце Юрии Вячеславовиче Васильеве.
Он был человеком творческим, выпивающим и обладал незаурядной фантазией в любом состоянии. Потому его рассказы в разные годы разным своим сыновьям в разных ситуациях могли несколько не совпадать, а степень этого несовпадения зависела от величины параметров уже названных. Так что, мои воспоминания в этой части, конечно, не идеально документированная и выверенная хроника, а, скорее, нечто среднее между двумя картинами прошлого, сложившимися порознь у нас с братом на основании так же отнюдь не строгой научной монографии.
Заранее переложив таким образом ответственность за возможное не идеальное совпадение моей версии с какой-то абстрактной и недостижимой исторической правдой, позволю себе продолжить, более не отвлекаясь на всякие там «вероятно», «по некоторым сведениям», «согласно семейной легенде» и прочие вежливости.
Итак. Первым из Васильевых, о котором что-либо мне известно, был удельный крестьянин Орловской губернии. Удельные, это которые ещё в конце 18-го века перешли в такую категорию из дворцовых и принадлежали непосредственно царской фамилии. Многие носили фамилию своих владельцев. Так что предок этот изначально звался Василий Романов. Как-то видимо, он довольно успешно крестьянствовал, и ему удалось выкупиться на волю ещё до отмены крепостного права. Новую свободную жизнь он отметил сменой имени с фамилией и стал Романом Васильевым.
Про сына его, Егора Романовича, известно ещё меньше, да, собственно, вообще ничего, кроме того, что он продолжал вести крестьянское хозяйство всё на той же самой Орловщине. И, судя по всему, не хуже отца, поскольку сына своего умудрился отдать в неустановленное, но явно высшее учебное заведение.
Вот относительно этого, уже образованного Сергея Егоровича Васильева существуют разночтения, которые я всё-таки вынужден отметить. По одним сведениям он дошел до какой-то достаточно высокой купеческой гильдии и стал одним из основных в правлении Орловского земского банка. По другим - в должности, подобной папе Ленина, инспектора народных училищ был удостоен личного дворянства. Возможно, правда или где-то посередине, или всё полное вранье, но одно уже несомненно и из разряда слухов переходит в категорию фактов. Финансовые дела и сообразительность Сергея Егоровича были явно неплохи. Поскольку и в самом начале восемнадцатого года прошлого века, когда ещё границы были открыты, и вообще происходил полный бардак, он отправил своего сына Вячеслава учиться на медицинский факультет Пражского университета.
Этот Вячеслав Сергеевич и был моим родным дедом. Университет он успешно закончил и остался в нем защищать диссертацию, потом преподавать, одновременно становясь всё более известным практикующим хирургом. Довольно рано женился. И тут я вторично вынужден ответить несоответствие сведений, уж слишком оно велико.
Даже относительно имени бабки имеются разногласия. То ли она была Софья, то ли Инна. То ли богатая бессарабская помещица, то ли профессор того же университета, только офтальмолог. Но вот отца моего они уже без всяких разногласий родили в 1931 году и назвали точно Юрием, хотя в семье ещё надолго сохранился и чешский вариант этого имени - Иржи.
Супружеская чета Васильевых была людьми, видимо, не самыми глупыми, вполне обеспеченными и можно даже сказать успешными. И не то, что уже очень молодыми, всё последующее на юношескую глупость и безответственность не спишешь. Но некоторая червоточина русской интеллигенции, похоже, имелась. Они придерживались весьма левых взглядов, тесно общались с местной коммунистической тусовкой, близко дружили с Юлиусом Фучиком и грезили о своей родине, стране победившего социализма. Закончилось тем, что с трехгодичным сыном на руках они вернулись в Орловскую тогда уже не губернию, но ещё даже не в область. В тот самый дом, о котором, собственно, и идет здесь речь.
Я не только не помню, как он выглядел, но даже не очень точно представляю, чем именно являлся и где конкретно находился. Точно не в самом городе, но и не очень далеко. Вряд ли нечто вроде помещичьей усадьбы, но и не простая деревенская изба. Может быть, что-то такое полусельское с большим палисадником в предместье? Ну, чего гадать, проще сказать, что знаю, тем более, этого совсем немного.
Прадед Сергей Егорович перед самой революцией умудрился оказать какую-то большую услугу одному эсеру, ставшему сразу после переворота крупным начальником. Потому некоторое время этого Васильева не трогали. Но его сообразительность и, видимо, некоторая трезвость мышления проявились не только в том, чтобы немедленно отправить сына учиться за границу а и ещё в одном, всем в тот момент показавшемся даже несколько странным поступке.
У них жила взятая в своё время из деревни нищей девочкой-сиротой женщина, впоследствии как нянька вырастившая троих хозяйских детей и человек беспредельно преданный. Так вот на эту няньку Егор Сергеевич каким-то образом дом и переоформил. И когда в двадцатых всё-таки пришли то ли «уплотнять», то ли попросту конфисковывать жильё у буржуя, то выяснилось, сто строение принадлежит самой что ни на есть крестьянке-беднячке. И власти отстали.
Благодаря такой предусмотрительности, у приехавшей на родину из Праги семьи с маленьким ребенком, было, где жить. Старая нянька действительно оказалась женщиной верной, что, кстати, отнюдь не во всех подобных ситуациях случалась. И бывшего хозяина своего Сергея Егоровича из дома не выгнала, и приняла выросшего на её руках деда с распростертыми объятьями.
Всё дальнейшее произошло по стандартной схеме и без малейших неожиданностей. Разве что единственный немного оживляющий унылую картинку факт. В 36-м уже упомянутый мною Юлиус Фучик, будучи в СССР, заезжал в Орел, где встречался со своим пражским и студенческим, и просто приятелем Вячеславом Васильевым и якобы даже на какое-то время попросил официально оформить деда к себе переводчиком, хотя, как будто в переводчике-то и не очень нуждался. Что бы то ни было, судя по всему, погуляли они знатно, и известный иностранный коммунист отбыл к себе в Прагу. А деда с бабкой тут же арестовали.
Я, кстати, не думаю, что эти события между собой как-то связаны. Скорее всего, элементарное совпадение. Их бы в любом случае арестовали. Бабка знала двенадцать иностранных языков, поэтому её судили как международную шпионку, дед всего четыре, так что пошёл как простой русский контрреволюционер. Впрочем, ни в сроке, ни в чем остальном разницы не было, оба поехали на Колыму.
Следом, довольно быстро, то ли как отец контрреволюционера, то ли за собственные былые заслуги в связях с эсерами, то ли по совокупности, то ли, что скорее всего, просто по статистике и судьбе в те же края отправился и прадед.
А шестилетнего к этому моменту моего отца отправили в местный интернат для детей врагов народа. Якобы нянька пыталась его оставить у себя, но ей, как человеку постороннему, не позволили.
А вот у родной тетки каким-то чудом получилось. Там вообще-то семья была не маленькая, у деда имелись ещё два брата и сестра, я обо всех подробно не рассказываю, чтобы совсем уж такая тягомотная фамильная сага не получилась, и родственников прочих стану упоминать только по мере крайней необходимости и без особых подробностей.
Так вот эта самая сестра, Нина Сергеевна, жила с мужем к тому времени в Ленинграде и они отца как-то к себе вытащили. Своих детей у них не получилось, к племяннику относились как к сыну. А летом сорок первого отправили погостить на природу к ещё одному брату Васильеву, самому старшему, Сергею Сергеевичу, жившему тогда практически в сельской идиллии, в подмосковных Мытищах.
Утром двадцать второго июня дядя с племянником пошли на рыбалку и мальчик поймал первую в своей жизни рыбу. А когда радостные вернулись домой, узнали о нападении Германии. Больше отец никогда в жизни рыбу не ловил, боялся, что начнется война.
Тетка, как потом выяснилось, писала отчаянные письма, пыталась вернуть ребенка к себе, но, к счастью, в неразберихе тех дней они затерялись, и к моменту начала блокады отец не успел. Остался в Мытищах.
Всё бы ничего, не хуже других подмосковных пацанов того времени жизнь была, если кто понимает, о чем я говорю, но когда к сорок четвертому компетентные органы достаточно оклемались от некоторого замешательства начала войны, у них снова руки начали доходить до всяческих мелочей. И они заинтересовались, чего это подросток без всяких документов рядом со столицей ошивается, якобы какой-то родственник, дядя на всякий случай впрямую не говорил, что племянник, и вообще, а где его настоящие родители…
Короче, привычно и обычно стало попахивать жареным. Но тут с Колымы пришло письмо от деда, что его расконвоировали. (Продолжение следует.)