Роман Ганеев. Зимняя симфония.
Город еще не проснулся.
Я толкнул тяжелую подъездную дверь и оказался в белом, слегка морозном полумраке двора. Стояла полная тишина, и лишь где-то глубоко из груди еле слышно доносился ритмичный стук. Я замер.
В очередной раз приветствуя, протянули ко мне свои лохматые лапы серебристые сосны.
«Удивительно, каким колоритным может быть белый свет. И какой выразительной может быть тишина», - снова восхитился я. На фоне этого белого полотна в морозной свежести издалека в ритм сердца зазвучал напряженно-певучий звук виолончели.
На свежем снегу еще никто не посмел оставить следов. Я сделал глубокий вдох этой утренней чистоты и, нагло вороша ногами белую пуховую перину, побрел на работу.
Тут же мягко вступил рояль: это снежинки, плавно кружась в свете фонаря, начали щекотать мой нос. Одинокий полумесяц, дождавшись, наконец, слушателя, затянул мелодию на флейте. В слегка розовеющем небе, словно подмигивая мне, пролетела стая птиц.
И тут, будто тая под тусклым светом луны, я начал терять очертания. Я словно вырос до размеров обозримого пространства и, как сахар в чае, растворился в нем. В этой ослепительной чистоте и ясности я чувствовал каждый шорох, каждое дуновение ветерка, каждый звук... Все стало частью Всеобщего Великолепия, частью Божественной Симфонии. Единство заиграло яркими красками многообразия.
Я стал ничтожно маленьким, как шорох снежинки, и в то же время необъятным, как это предрассветное небо. И, наверное, только замерзавшие руки с осторожным покалыванием кончиков пальцев, держали меня на земле.
Тут, знаменуя окончание лирической части, мягко вступили звуки валторны: город просыпался. Но приглушенная какофония не выглядела неуместной, скорее наоборот, она придала новый оборот сюжету.
Казалось, я был единственным слушателем этого концерта. Но вдруг стал все чаще замечать проходящих мимо людей. Некоторых я видел каждый будний день. Однако они не стремились разделить со мной места в зрительном зале. Как кажется, они были поглощены сольными партиями своих забот.
В эти мимолетные встречи мне хотелось вдохнуть в них эту жизнь, что я ощущал здесь и сейчас. Обнять их, как небо обнимало меня...
Я вышел на знакомую финишную прямую. Концерт угасал... Звуки машин, откровенно фальшивя, нагло выходили за рамки сюжета. Виолончель было не слышно…
Я мысленно поблагодарил Дирижера и нырнул в здание работы. Распахнутые двери лифта тут же пригласили меня войти. Концерт закончился. Но ритм, что еле-еле доносился из груди, оставил уверенность в продолжении...
Иллюстрация: зимний пейзаж Бориса Домашникова, удивительного российского художника
Я толкнул тяжелую подъездную дверь и оказался в белом, слегка морозном полумраке двора. Стояла полная тишина, и лишь где-то глубоко из груди еле слышно доносился ритмичный стук. Я замер.
В очередной раз приветствуя, протянули ко мне свои лохматые лапы серебристые сосны.
«Удивительно, каким колоритным может быть белый свет. И какой выразительной может быть тишина», - снова восхитился я. На фоне этого белого полотна в морозной свежести издалека в ритм сердца зазвучал напряженно-певучий звук виолончели.
На свежем снегу еще никто не посмел оставить следов. Я сделал глубокий вдох этой утренней чистоты и, нагло вороша ногами белую пуховую перину, побрел на работу.
Тут же мягко вступил рояль: это снежинки, плавно кружась в свете фонаря, начали щекотать мой нос. Одинокий полумесяц, дождавшись, наконец, слушателя, затянул мелодию на флейте. В слегка розовеющем небе, словно подмигивая мне, пролетела стая птиц.
И тут, будто тая под тусклым светом луны, я начал терять очертания. Я словно вырос до размеров обозримого пространства и, как сахар в чае, растворился в нем. В этой ослепительной чистоте и ясности я чувствовал каждый шорох, каждое дуновение ветерка, каждый звук... Все стало частью Всеобщего Великолепия, частью Божественной Симфонии. Единство заиграло яркими красками многообразия.
Я стал ничтожно маленьким, как шорох снежинки, и в то же время необъятным, как это предрассветное небо. И, наверное, только замерзавшие руки с осторожным покалыванием кончиков пальцев, держали меня на земле.
Тут, знаменуя окончание лирической части, мягко вступили звуки валторны: город просыпался. Но приглушенная какофония не выглядела неуместной, скорее наоборот, она придала новый оборот сюжету.
Казалось, я был единственным слушателем этого концерта. Но вдруг стал все чаще замечать проходящих мимо людей. Некоторых я видел каждый будний день. Однако они не стремились разделить со мной места в зрительном зале. Как кажется, они были поглощены сольными партиями своих забот.
В эти мимолетные встречи мне хотелось вдохнуть в них эту жизнь, что я ощущал здесь и сейчас. Обнять их, как небо обнимало меня...
Я вышел на знакомую финишную прямую. Концерт угасал... Звуки машин, откровенно фальшивя, нагло выходили за рамки сюжета. Виолончель было не слышно…
Я мысленно поблагодарил Дирижера и нырнул в здание работы. Распахнутые двери лифта тут же пригласили меня войти. Концерт закончился. Но ритм, что еле-еле доносился из груди, оставил уверенность в продолжении...
Иллюстрация: зимний пейзаж Бориса Домашникова, удивительного российского художника