Дина Козырева. Остаёмся зимовать.
Северное сияние, Северно-Ледовитый океан, таинственная Камчатка, беспощадная Аляска - завораживающие координаты дивного могущества холода, не правда ли? Но кто из нас видит это воочию? Городским жителям достаются лишь невзрачные отблески сезонного цикла под названием "зима". Пространство времени почтительным кивком отворяет ей свои ставни, и седая дама, натянув ветхий плащ, сквозь дыры которого еле пробирается блеклый свет, вальяжно шагает по небу, отодвигая непреклонными плечами луну и звезды.
Зябким ноябрьским утром города ослепляет белоснежный мрамор. Пленительно разливается лазурный сироп рассвета за близорукими стеклами, и мыльные пузыри сна лопаются на теплых веках. Глаза цепляются за желтый спасательный круг, висящий на небе, но болезненная медлительность белопалатных дней безнадёжно погружает в меланхолию.
Зима расписывает своими вензелями календарь, вычеркивая недели нежности весны, озорства лета, живительной влаги осени, пока те дремлют в томном забытии. Она подсаживает на свой крючок наживку из мишуры памятных дат, скользящих коньков, липкого снега, меловых гор. Бледноликая, раздевает, а не укутывает города. Каждый памятник, всякий дом стоит, раздавленный свинцовой мглой. Безответно взывают скверы и парки к бьющим фонтанам, цветочным газонам, пестрящей зелени, получая в ответ лишь колючие пощечины ветра. Под угрюмой серой мантией плавают заброшенные стройки, вереницы кирпича и бетона, нищие деревья, хлипкие ограды с табличками "Реставрация" или "Стройка", бечевки проводов. Плюются осадками колеса машин, мокнут ноги, дрожат пальцы, першит горло. И только тлеющее тепло родного плеча воодушевляет быть и оставаться, пить горький настой терпения, ожидая смены антуража.
Тем временем зима хладнокровно набивает себе пуховые подушки, стелит многослойные перины и проваливается в бессвязные сны, пока ее не потревожит звонкий смех и пряный запах веселой девицы.
Зябким ноябрьским утром города ослепляет белоснежный мрамор. Пленительно разливается лазурный сироп рассвета за близорукими стеклами, и мыльные пузыри сна лопаются на теплых веках. Глаза цепляются за желтый спасательный круг, висящий на небе, но болезненная медлительность белопалатных дней безнадёжно погружает в меланхолию.
Зима расписывает своими вензелями календарь, вычеркивая недели нежности весны, озорства лета, живительной влаги осени, пока те дремлют в томном забытии. Она подсаживает на свой крючок наживку из мишуры памятных дат, скользящих коньков, липкого снега, меловых гор. Бледноликая, раздевает, а не укутывает города. Каждый памятник, всякий дом стоит, раздавленный свинцовой мглой. Безответно взывают скверы и парки к бьющим фонтанам, цветочным газонам, пестрящей зелени, получая в ответ лишь колючие пощечины ветра. Под угрюмой серой мантией плавают заброшенные стройки, вереницы кирпича и бетона, нищие деревья, хлипкие ограды с табличками "Реставрация" или "Стройка", бечевки проводов. Плюются осадками колеса машин, мокнут ноги, дрожат пальцы, першит горло. И только тлеющее тепло родного плеча воодушевляет быть и оставаться, пить горький настой терпения, ожидая смены антуража.
Тем временем зима хладнокровно набивает себе пуховые подушки, стелит многослойные перины и проваливается в бессвязные сны, пока ее не потревожит звонкий смех и пряный запах веселой девицы.