"У них глаза одни и те же и те же - голоса"(с) Цветаева
Я намеренно искажаю смысл цитаты. Я еду в маршрутке.
Шестой день, шестой раз глядя вокруг и видя одни и те же лица. За окнами - водяная взвесь, деревья плывут, покачиваясь, линия заборов вдоль дороги трансформируется сквозь еще сон - гибкая лента, плохой мультфильм, отражающий страхи и благосостояния хозяев. Крошечный автобус косолапо и привычно бежит в протоптанной асфальтовой колее: в жару и холод в нем - душно. Вытертые сидения, пластиковая перегородка за спиной водителя сломана и по-домашнему завешена ковром. Старые плакаты по стенам. Цены и объявления с претензией шутки.
Много людей, но лица повторяются раз за разом - этот автобус подогнан под режим, встроен в микро систему каждого утра - личного утра каждого, несомого им. Я смотрю - я свыкаюсь с ними - постоянными пассажирами сонного еще рейса, чьи миры, как рукава их одежд, шурша касаются друг друга. Вот девочка у двери: красива, волосы пушатся, блестят ровным мехом, рука на поручне, тонкая морщинка перечеркивает лоб. Очень аккуратно накрашена - кроме: чуть размазан слева угол подведенных губ. Раз за разом - все шесть дней - кто целует тебя, уже выходящую в двери? Рядом тетка - за сорок, красный плащ, коралловый перстень, надтреснутый камень. Входя, смотрит на кресло слева, почти в конце салона: если занято - останется стоять.
День сурка - раз за разом, жестами и вдохами они собирают мозаику утра. День сурка: спереди, сзади - место не важно - почти дама: дорого одета, чуть полновата - но не суть - во всем теле, проливаясь в жесты, сила взрослого, уверенного в себе зверя. Все портит взгляд - снизу вверх, цепляясь за зрачки в глаза не глядящему мальчику. На грани шепота: "Там, на той остановке, людей меньше. Почему ты не пошел со мной?" - каждый день, шестой день подряд - и внутри рта: "Почему ты ушел от меня?" - это сын. За его плечом - девочка: ноготки в рукав куртки, реснички, книжки в сумке - едет учиться. В глазах изредка вспыхивает еще победительная искорка, но больше - сожаления: не сошлись характерами, поругались, доказала, что большая, и ушла, забрала его? С плеч стоящих вокруг людей ее взгляд невольно соскальзывает на потенциальную свекровь, невольно же кривятся губы. День сурка - ошибка, что висит меж вами на паутинках ваших слов.
Их много еще, их - на сорок пять минут тряски, шороха шин и капель, мутного бензинного духа, сырого запаха близкой реки. Крошка-автобус бежит, прижимаясь к косому забору, стряхивает капли с отяжелевших, напоенных дождем веток, тормозит у большой лужи, объезжает. За асфальтовым боком дороги - два метра киснущего грязью берега сползают в озеро. Трехногий стул, удочки на рогатинах, жеваная сигарета, вытертая кепка. Возраста нет: это не старость - это вне… Огромный, древний и бесформенный, линялый заимствованными уже, кажется, красками брезентовый плащ, руки правят камнем крючок. Я не знаю, на кого стоят эти удочки - каждое утро шестой день и шестой раз пол восьмого в тумане и дожде он ловит ими нас, взглядом удерживает и отпускает - автобус вздыхает ворчливо, минуя рыбака на узком перешейке.
Меня каждый раз дергает поклониться ему из окна.
«Здравствуй, Харон».
Шестой день, шестой раз глядя вокруг и видя одни и те же лица. За окнами - водяная взвесь, деревья плывут, покачиваясь, линия заборов вдоль дороги трансформируется сквозь еще сон - гибкая лента, плохой мультфильм, отражающий страхи и благосостояния хозяев. Крошечный автобус косолапо и привычно бежит в протоптанной асфальтовой колее: в жару и холод в нем - душно. Вытертые сидения, пластиковая перегородка за спиной водителя сломана и по-домашнему завешена ковром. Старые плакаты по стенам. Цены и объявления с претензией шутки.
Много людей, но лица повторяются раз за разом - этот автобус подогнан под режим, встроен в микро систему каждого утра - личного утра каждого, несомого им. Я смотрю - я свыкаюсь с ними - постоянными пассажирами сонного еще рейса, чьи миры, как рукава их одежд, шурша касаются друг друга. Вот девочка у двери: красива, волосы пушатся, блестят ровным мехом, рука на поручне, тонкая морщинка перечеркивает лоб. Очень аккуратно накрашена - кроме: чуть размазан слева угол подведенных губ. Раз за разом - все шесть дней - кто целует тебя, уже выходящую в двери? Рядом тетка - за сорок, красный плащ, коралловый перстень, надтреснутый камень. Входя, смотрит на кресло слева, почти в конце салона: если занято - останется стоять.
День сурка - раз за разом, жестами и вдохами они собирают мозаику утра. День сурка: спереди, сзади - место не важно - почти дама: дорого одета, чуть полновата - но не суть - во всем теле, проливаясь в жесты, сила взрослого, уверенного в себе зверя. Все портит взгляд - снизу вверх, цепляясь за зрачки в глаза не глядящему мальчику. На грани шепота: "Там, на той остановке, людей меньше. Почему ты не пошел со мной?" - каждый день, шестой день подряд - и внутри рта: "Почему ты ушел от меня?" - это сын. За его плечом - девочка: ноготки в рукав куртки, реснички, книжки в сумке - едет учиться. В глазах изредка вспыхивает еще победительная искорка, но больше - сожаления: не сошлись характерами, поругались, доказала, что большая, и ушла, забрала его? С плеч стоящих вокруг людей ее взгляд невольно соскальзывает на потенциальную свекровь, невольно же кривятся губы. День сурка - ошибка, что висит меж вами на паутинках ваших слов.
Их много еще, их - на сорок пять минут тряски, шороха шин и капель, мутного бензинного духа, сырого запаха близкой реки. Крошка-автобус бежит, прижимаясь к косому забору, стряхивает капли с отяжелевших, напоенных дождем веток, тормозит у большой лужи, объезжает. За асфальтовым боком дороги - два метра киснущего грязью берега сползают в озеро. Трехногий стул, удочки на рогатинах, жеваная сигарета, вытертая кепка. Возраста нет: это не старость - это вне… Огромный, древний и бесформенный, линялый заимствованными уже, кажется, красками брезентовый плащ, руки правят камнем крючок. Я не знаю, на кого стоят эти удочки - каждое утро шестой день и шестой раз пол восьмого в тумане и дожде он ловит ими нас, взглядом удерживает и отпускает - автобус вздыхает ворчливо, минуя рыбака на узком перешейке.
Меня каждый раз дергает поклониться ему из окна.
«Здравствуй, Харон».