Е.Шор "Стоило ли родиться..."
В книжных на видном месте лежит "Подстрочник" - очевидно, дополнительный тираж в связи со спросом. А я на отдыхе прочитала книгу, которой не так повезло с пиаром, хотя на мой взгляд, она ничуть не хуже и не менее интересна. Кроме того, судьбы Лилианны Лунгиной и Евгении Шор похожи - девочки из московских интеллигентных семей, почти ровесницы, позже связавшие свою жизнь с лингвистикой. Но не слишком удачное название, отсутствие видеоверсии - и ни одного отзыва об этих воспоминаниях, то есть книга прошла практически незаметной. А жаль - при всей словно бы обычности судьбы московской школьницы 30-40-хх у автора есть то, ради чего книгу стоит читать: неплохой слог, образность мышления и отличная память. Автор помнит чудесные мелочи, из которых складывался московский и дачный довоенный быт, причем помнит ясно и с поразительными деталями: запрещенные елки, Кустарный музей, расширение центра Москвы (передвигаемые дома и переселение жителей разбираемых домов за пределы центра), уплотнение коммунальных квартир, нежелательный в советской литературе Достоевский, ассортимент магазинов за все годы с 1929 по 1944, точные суммы, которые платили за летний съем дачи и условия проживания в разных дачных местах и подмосковных деревнях... В монологе ЛЛ мне кажется интересней всего первая, довоенная часть, остальное идет как бы по инерции - и у ЕШ книга заканчивается 1944 годом.
"Можно подумать, что у тебя совсем нет кожи..."
Евгения Шор пишет о себе, как об очень домашнем, слабом без особенной болезненности ребенке - болезненном больше от впечатлительности натуры, от невозможности ее натуры вести борьбу за место под солнцем; и позже - от одиночества. Она из тех людей, которым навсегда, как воздух, необходим теплый семейный круг, его поддержка, уверенность в том, что их любят. ЕШ не знала отца, и вообще ничего не знала об этом человеке, его необходимое участие в ее жизни навсегда осталось неразрешимой загадкой. А женщины, окружавшие Женю, были неординарны. Бабушка, М.Д. Шор, бывшая петербургская курсистка, закончившая их физико-математическое отделение, уже будучи замужней женщиной с двумя детьми выучилась на зубного врача и открыла практику рядом с кабинетом своего мужа, тоже доктора. Мама, Розалия Шор, в свои сорок с небольшим была профессором лингвистики. Няня, женщина из хорошей семьи, преподавательница музыки, после смерти мужа в 1924 была вынуждена "идти в люди", переехать в Москву и жить по чужим семьям; до самой смерти оставалась верной старому строю и антикоммунисткой. Бабушка, мама, няня заменяли девочке полную семью, одаривали ее любовью, и, конечно, не могли приготовить к тому, что умрут они слишком рано (бабушка умерла, когда Женя была ребенком, мама - подростком, няня - в женины 17 лет в войну).
"Почти все, с кем мне тогда приходилось иметь дело, обманывали, были грубы или холодны (а холодность я воспринимала, как неприязнь). Было так мало случаев, когда кто-то отнесся ко мне по-человечески.
<...>
...Когда я училась на третьем курсе (после отмены карточек), в столовой недалеко от Библиотеки иностранной литературы, в переулке около Кропоткинской улицы, во дворе, я заказала одно второе, без первого. Обычно приходилось ждать, пока первое будет принесено и съедено (официанткам неудобно брать одновременно "супа" и вторые блюда), но, удивительное дело, подавальщица принесла мое второе вместе с тарелками супа и вопрошала: "У кого нет первого?" Я была просто тронута таким вниманием.
Вот что запомнилось".
"Можно подумать, что у тебя совсем нет кожи..."
Евгения Шор пишет о себе, как об очень домашнем, слабом без особенной болезненности ребенке - болезненном больше от впечатлительности натуры, от невозможности ее натуры вести борьбу за место под солнцем; и позже - от одиночества. Она из тех людей, которым навсегда, как воздух, необходим теплый семейный круг, его поддержка, уверенность в том, что их любят. ЕШ не знала отца, и вообще ничего не знала об этом человеке, его необходимое участие в ее жизни навсегда осталось неразрешимой загадкой. А женщины, окружавшие Женю, были неординарны. Бабушка, М.Д. Шор, бывшая петербургская курсистка, закончившая их физико-математическое отделение, уже будучи замужней женщиной с двумя детьми выучилась на зубного врача и открыла практику рядом с кабинетом своего мужа, тоже доктора. Мама, Розалия Шор, в свои сорок с небольшим была профессором лингвистики. Няня, женщина из хорошей семьи, преподавательница музыки, после смерти мужа в 1924 была вынуждена "идти в люди", переехать в Москву и жить по чужим семьям; до самой смерти оставалась верной старому строю и антикоммунисткой. Бабушка, мама, няня заменяли девочке полную семью, одаривали ее любовью, и, конечно, не могли приготовить к тому, что умрут они слишком рано (бабушка умерла, когда Женя была ребенком, мама - подростком, няня - в женины 17 лет в войну).
"Почти все, с кем мне тогда приходилось иметь дело, обманывали, были грубы или холодны (а холодность я воспринимала, как неприязнь). Было так мало случаев, когда кто-то отнесся ко мне по-человечески.
<...>
...Когда я училась на третьем курсе (после отмены карточек), в столовой недалеко от Библиотеки иностранной литературы, в переулке около Кропоткинской улицы, во дворе, я заказала одно второе, без первого. Обычно приходилось ждать, пока первое будет принесено и съедено (официанткам неудобно брать одновременно "супа" и вторые блюда), но, удивительное дело, подавальщица принесла мое второе вместе с тарелками супа и вопрошала: "У кого нет первого?" Я была просто тронута таким вниманием.
Вот что запомнилось".