(no subject)
Можно было только диву даваться, до чего распоясался Ханди за каких‑то четыре дня. Еще больше меня удивляла реакция аудитории: люди встречали плоские шутки механика взрывами хохота и интересовались его мнением буквально обо всем на свете - от федеральной судебной системы до перспектив развития малого бизнеса. На мой взгляд, такая популярность могла объясняться только взятой им на себя ролью свидетеля «похищения». Еще совсем недавно один вид телерепортеров заставлял его краснеть и запинаться, но теперь он чувствовал себя перед камерами как рыба в воде. Сомкнув пальцы на животе, он восседал на подиуме и отвечал на вопросы публики с благосклонной улыбкой епископа, дарующего отпущение грехов. Выглядело это настолько бессовестно, что я не понимал, почему до сих пор никто не разоблачил нахального самозванца.
Лиз дала слово смуглому низенькому человечку, который уже минуты три изо всех сил тянул руку.
«Меня зовут Аднан Нассар, я палестино‑американец, приехаль в эту страну из Сирии девят лет назад и за это время заслюжиль американское гражданство. Сейчас я работаю помощником менежира в пиццерии на шестом шоссе, - поднявшись, оттарабанил тот.
- Ну, Аднан, что тут сказать? - склонив голову набок, задушевно произнес Ханди. - Наверно, у вас на родине все б удивились: мол, поднять такой шум из‑за одного‑единственного человека, но у нас оно строго в порядке вещей. И раса там или цвет кожи никакой такой роли не играют».
Аплодисменты. Немного спустившись по проходу между рядами, Лиз указала на женщину с залакированной пышной прической, но палестинец гневно замахал руками, и камера вернулась к нему.
«Дело не в этом, - объявил он. - Я араб, и я отвергаю вашу расистскую клевету против моего народа».
Лиз поднялась к возмущенному арабу и, подражая Опре, дотронулась примирительным жестом до его локтя. Сдвинувшись на край стула, Ханди подался вперед:
- Такой, значит, вопрос: как вам вообще в Штатах, нравится?
- Да.
- А назад перебраться, случаем, не тянет, не?
- Стоп‑стоп‑стоп, - вмешалась Лиз. - Никто не говорит, что…
- Потому что пароходы плавают в оба конца, чтоб вы знали.
Барменша Дотти одобряюще рассмеялась и затянулась сигаретой:
- Во‑во, правильно, а то понаехало тут…
«А у вас самого какие предки? - ухмыльнулся араб. - Вы кто по крови - индеец, да?»
Но Ханди пропустил это мимо ушей и продолжал:
«Я вам даже билет туда куплю. И еще за багаж заплачу в придачу. Почем сейчас добраться до Багдада, а? Не, а чего - если…
- Мистер Ханди, по‑моему, вы превратно поняли этого молодого человека, - снова вклинилась Лиз. - Он просто хочет сказать, что…»
С этими словами она положила руку палестинцу на плечо, но тот в бешенстве скинул ее и завопил:
«Уже польный час вы сидите и занижаете арабов! Вы не знаете, что такой настоящий араб! Я знаю. - Он ударил себя кулаком в грудь. - В самом сердце знаю!
- Вот дружку своему Саддаму про это и расскажите.
- Как вы смеете говорить, что мы все недосытны и ездим на огромных машинах? Для меня это сильный обида. Я сам араб и сохраняю натуральный ресурс тем, что…
- Поджигаю нефтяные скважины за здорово живешь, ага.
- …ездию на маленькой машинке.
- Я ж не прям про вас говорил, а про этих ворюг из ОПЕКа и про гадов, которые парня украли. По‑вашему, они на малолитражках ездят? А может, по‑вашему, мы тут еще террористов всяких по головке гладить должны? Это у вас там небось их медалями награждают…
- Это наглый брехня!» - взревел араб.
В замешательстве оператор случайно перевел камеру на Лиз, и на секунду та возникла крупным планом - в ее растерянном взгляде читалось то же самое, что было у меня на уме: «Ну все, туши свет».
«Ничего не брехня, - рассвирепел Ханди. - Я, слава богу, уж тридцать лет как машины заправляю и знаю, про что говорю. Да ты что, хлоп те в лоб, думаешь, я не помню, каким раком вы нас в семьдесят пятом поставили, еще при Картере? [1] А теперь вы все ломитесь сюда, как к себе домой, с шаурмой своей этой собачьей, и еще что‑то тут вякаете?!»
Лиз смотрела за кадр, беззвучно раскрывая рот в попытке дать какие‑то указания технической команде. Араб огласил студию ужасным ругательством.
«Хватит! Прекратите!» - отчаянно взвизгнула Лиз, но было поздно.
Ханди вскочил со стула и, наставив на араба обвинительный перст, принялся во все горло скандировать:
«Бедуинские ниггеры! Бедуинские ниггеры! Бедуинские…»
Камера панически крутанулась и уперлась в закулисье - сплетения проводов, осветительные приборы. Изображение поплыло, снова вернулось в фокус, наконец, судя по всему, режиссер нашел нужную кнопку, и на экране замелькал рекламный ролик «Макдоналдса».
В баре раздались ленивые хлопки, и кто‑то крикнул: «Знай наших!»
- Что это было? - произнес вязкий голос у меня под боком.
Я совсем забыл про Чарльза. «Будь осторожен, она может тебя услышать», - шепнул я ему по‑гречески, кивнув в сторону барменши.
Чарльз откинул со лба потные волосы и что‑то пробормотал. Я полез в карман за деньгами.
- Пойдем, поздно уже.
Он грузно повернулся и, будто ища опоры, схватил меня за руку. В его глазах отразился отблеск музыкального автомата, и теперь Чарльз смотрел на меня чужим, воспаленным взглядом - так, бывает, с неудачного фото старого знакомого на тебя вдруг смотрят, хищно поблескивая, глаза убийцы.
- Тихо, старик, - сказал он. - Послушай.
Стряхнув его руку, я слез со стула, но в этот момент сквозь шум бара до меня донесся долгий глухой раскат. Мы переглянулись.
- Это гром, - прошептал Чарльз.
[1] Вероятно, речь идет о первом энергетическом кризисе, который разразился осенью 1973 г., когда ОПЕК снизила добычу нефти и прекратила ее поставки в страны Запада, поддержавшие Израиль в войне с Египтом и Сирией («Война Судного дня» - 6‑24 октября 1973 г.).
Лиз дала слово смуглому низенькому человечку, который уже минуты три изо всех сил тянул руку.
«Меня зовут Аднан Нассар, я палестино‑американец, приехаль в эту страну из Сирии девят лет назад и за это время заслюжиль американское гражданство. Сейчас я работаю помощником менежира в пиццерии на шестом шоссе, - поднявшись, оттарабанил тот.
- Ну, Аднан, что тут сказать? - склонив голову набок, задушевно произнес Ханди. - Наверно, у вас на родине все б удивились: мол, поднять такой шум из‑за одного‑единственного человека, но у нас оно строго в порядке вещей. И раса там или цвет кожи никакой такой роли не играют».
Аплодисменты. Немного спустившись по проходу между рядами, Лиз указала на женщину с залакированной пышной прической, но палестинец гневно замахал руками, и камера вернулась к нему.
«Дело не в этом, - объявил он. - Я араб, и я отвергаю вашу расистскую клевету против моего народа».
Лиз поднялась к возмущенному арабу и, подражая Опре, дотронулась примирительным жестом до его локтя. Сдвинувшись на край стула, Ханди подался вперед:
- Такой, значит, вопрос: как вам вообще в Штатах, нравится?
- Да.
- А назад перебраться, случаем, не тянет, не?
- Стоп‑стоп‑стоп, - вмешалась Лиз. - Никто не говорит, что…
- Потому что пароходы плавают в оба конца, чтоб вы знали.
Барменша Дотти одобряюще рассмеялась и затянулась сигаретой:
- Во‑во, правильно, а то понаехало тут…
«А у вас самого какие предки? - ухмыльнулся араб. - Вы кто по крови - индеец, да?»
Но Ханди пропустил это мимо ушей и продолжал:
«Я вам даже билет туда куплю. И еще за багаж заплачу в придачу. Почем сейчас добраться до Багдада, а? Не, а чего - если…
- Мистер Ханди, по‑моему, вы превратно поняли этого молодого человека, - снова вклинилась Лиз. - Он просто хочет сказать, что…»
С этими словами она положила руку палестинцу на плечо, но тот в бешенстве скинул ее и завопил:
«Уже польный час вы сидите и занижаете арабов! Вы не знаете, что такой настоящий араб! Я знаю. - Он ударил себя кулаком в грудь. - В самом сердце знаю!
- Вот дружку своему Саддаму про это и расскажите.
- Как вы смеете говорить, что мы все недосытны и ездим на огромных машинах? Для меня это сильный обида. Я сам араб и сохраняю натуральный ресурс тем, что…
- Поджигаю нефтяные скважины за здорово живешь, ага.
- …ездию на маленькой машинке.
- Я ж не прям про вас говорил, а про этих ворюг из ОПЕКа и про гадов, которые парня украли. По‑вашему, они на малолитражках ездят? А может, по‑вашему, мы тут еще террористов всяких по головке гладить должны? Это у вас там небось их медалями награждают…
- Это наглый брехня!» - взревел араб.
В замешательстве оператор случайно перевел камеру на Лиз, и на секунду та возникла крупным планом - в ее растерянном взгляде читалось то же самое, что было у меня на уме: «Ну все, туши свет».
«Ничего не брехня, - рассвирепел Ханди. - Я, слава богу, уж тридцать лет как машины заправляю и знаю, про что говорю. Да ты что, хлоп те в лоб, думаешь, я не помню, каким раком вы нас в семьдесят пятом поставили, еще при Картере? [1] А теперь вы все ломитесь сюда, как к себе домой, с шаурмой своей этой собачьей, и еще что‑то тут вякаете?!»
Лиз смотрела за кадр, беззвучно раскрывая рот в попытке дать какие‑то указания технической команде. Араб огласил студию ужасным ругательством.
«Хватит! Прекратите!» - отчаянно взвизгнула Лиз, но было поздно.
Ханди вскочил со стула и, наставив на араба обвинительный перст, принялся во все горло скандировать:
«Бедуинские ниггеры! Бедуинские ниггеры! Бедуинские…»
Камера панически крутанулась и уперлась в закулисье - сплетения проводов, осветительные приборы. Изображение поплыло, снова вернулось в фокус, наконец, судя по всему, режиссер нашел нужную кнопку, и на экране замелькал рекламный ролик «Макдоналдса».
В баре раздались ленивые хлопки, и кто‑то крикнул: «Знай наших!»
- Что это было? - произнес вязкий голос у меня под боком.
Я совсем забыл про Чарльза. «Будь осторожен, она может тебя услышать», - шепнул я ему по‑гречески, кивнув в сторону барменши.
Чарльз откинул со лба потные волосы и что‑то пробормотал. Я полез в карман за деньгами.
- Пойдем, поздно уже.
Он грузно повернулся и, будто ища опоры, схватил меня за руку. В его глазах отразился отблеск музыкального автомата, и теперь Чарльз смотрел на меня чужим, воспаленным взглядом - так, бывает, с неудачного фото старого знакомого на тебя вдруг смотрят, хищно поблескивая, глаза убийцы.
- Тихо, старик, - сказал он. - Послушай.
Стряхнув его руку, я слез со стула, но в этот момент сквозь шум бара до меня донесся долгий глухой раскат. Мы переглянулись.
- Это гром, - прошептал Чарльз.
[1] Вероятно, речь идет о первом энергетическом кризисе, который разразился осенью 1973 г., когда ОПЕК снизила добычу нефти и прекратила ее поставки в страны Запада, поддержавшие Израиль в войне с Египтом и Сирией («Война Судного дня» - 6‑24 октября 1973 г.).