Повесть "НА ХЛОПКОВЫХ ПЛАНТАЦИЯХ", Часть 1
Вугар Асланов
НА ХЛОПКОВЫХ ПЛАНТАЦИЯХ
Повесть
Дом наш стоял рядом с хлопковой плантацией, вернее из-за того, что наш дом был последний, крайний и после него была только свободная земля, конца которой не было видно, кто-то решил здесь выращивать хлопок. Этот кто-то был местный правитель, которого назначали сверху. Но тот, кто его направлял сюда, был не самым главным, а всего лишь вассалом самого главного, который управлял дюжиной таких вассалов. Итак, местный правитель в один день дал указание превратить свободную землю, которая служила пастбищем для скота и местом всевозможных игр для детей, в хлопковую плантацию. Отец по этому поводу дома ни слова не сказал, а мать стала жаловаться, что белый порошок, который распыляется на хлопковых плантациях с помощью "кукурузников", из-за столь близкого расстояния будет нас очень мучить. Через какое-то время прямо над нашим домом стали появляться "кукурузники", которые сильно шумели, делая круги недалеко от дома над плантацией, а потом пускали длинную белую струю, которая долго еще оставалась висеть в воздухе даже после их исчезновения. Я и раньше видел далеко от нашего дома этот "белый дым", но никогда не думал, что от него может быть такая вонь, и вкус у него такой горький, что вызывает рвоту. "Белый дым", оставленный "кукурузниками", немного повисев над плантацией, постепенно куда-то исчезал, садился на нее, но и при самом легком ветерке вновь разносился по сторонам, садясь теперь па близкие дома и сады. Все фрукты в нашем саду теперь имели легкое белое покрытие, которое, однако, даже при самом тщательном промывании до конца не проходило. После посещения "кукурузников" какое-то время находиться в нашем саду или сидеть на балконе было невозможно, порой даже трудно становилось дышать.
Иногда "кукурузники" прилетали не в одиночку, а по двое, по трое сразу. Услышав шум, поднятый ими, мы бежали домой и ждали до тех пор, пока они не улетали обратно, и тот невыносимый запах, принесенный ими, не рассеивался в воздухе. Это все происходило только в теплые месяцы, и часто "кукурузники" появлялись в то время, когда мы садились обедать или ужинать на большом открытом балконе. Бывало, увидев "кукурузники", мы оставляли уже накрытый стол и бежали в дом, ожидая там до тех пор, пока все не утихнет и не осядет на землю белый порошок. Иногда, возвращаясь обратно, мы с отчаянием обнаруживали, что еда, оставленная нами, покрыта молочного цвета пылью. Продукты всегда покупались и были рассчитаны только на один день, и после того, как они портились, дома уже было есть нечего. Мы, дети, иногда хотели как-нибудь очистить еду от этого посланного нам проклятия и снова поесть. Но мать нас всегда удерживала.
Отец обычно уходил из дома рано утром и возвращался только поздно вечером. Каждый раз мать, готовя еду, первым делом часть ее откладывала ему и держала эту миску внутри дома, так что после "белого нападения" оставалась пригодной только эта часть еды, которая была оставлена для отца. Мать старалась как-нибудь уговаривать нас продержаться до следующего приема пищи, собрав нас вокруг себя и рассказывая нам интересные сказки. Иногда нам это помогало, и мы держались до тех пор, пока отец не приходил с новыми продуктами, и мать не бралась за их приготовление. Но иногда до того мы бывали голодны, что нам ничто не помогало, и в таких случаях мать доставала оставленную для отца еду, и мы все бросались на нее, заранее зная, что отец нам это простит. В такие дни всегда я вспоминал историю женщины с тремя детьми, которую рассказала мать. У этой женщины как-то раз гостил переодевшийся в странника повелитель со своим советником. Ее дети все время просили у нее еду, а она каждый раз указывала на кастрюлю, стоящую на огне, и говорила, что скоро пища будет готова, и так до тех пор, пока дети не засыпали. То же самое происходит на второй день. Но ночью, лишившись терпения, повелитель встает и снимает крышку кастрюли, с желанием узнать, что же там кипит такое, что за два дня не сварилось, и обнаруживает в ней небольшие речные камни. У нас же на такие случаи была отцовская еда, на которую можно было рассчитывать в самую трудную минуту.
Наш дядя работал там, где "отдыхали", а также заправлялись топливом и порошком все "кукурузники". Он был человек угрюмый, очень крупный и мог так громко кричать, что этот крик оставался в ушах несколько дней. Все говорили о том, что он очень хорошо знает свое дело, и через какое-то время дядя стал первым лицом, стоящим над кукурузниками. После этого он стал еще более угрюмым и не любил отвечать на вопросы по поводу своей работы. Я его очень боялся и, тряся каждый раз, когда он ко мне обращался. Но, несмотря на это, однажды я осмелился спросить у него: зачем же этот "белый порошок" нужен и нельзя ли было обойтись без него. Дядя посмотрел на меня с сожалением и сказал, что этот порошок предназначен для уничтожения всяких насекомых, которые могут повредить развитию и росту хлопка. Есть другие средства, которые делаются не здесь, а в других странах, и не являются вредными для населения, но они стоят дорого, и вряд ли когда-нибудь у нас это будут применять.
- А людей он тоже может убить, дядя? - спросил я.
- Насекомых он убивает сразу, а людей не так быстро, - ответил дядя.
Хлопок в наших краях выращивали и раньше, еще задолго до того, как находящееся рядом с нами пастбище превратили в хлопковую плантацию, и люди постарше хорошо помнили это. Ежегодно с весны до конца осени все население провинции привлекалось в начале к прополке - очистке земли и посевов хлопка от сорняков, а потом к сбору хлопка. В это время закрывались все учреждения, замирали улицы. На центральной улице стояли полицейские, окружая человека, сидящего на стуле, который выкрикивал следующие слова:
- Отправляйтесь на плантацию! Всем на хлопок!
Это происходило в основном в утренние часы. Потом полицейские, разбившись на несколько отрядов, ходили по улицам и ловили нарушителей, пытавшихся уклониться от сбора хлопка. Полицейские отряды караулили на всех улицах, а иногда даже ходили по домам. Если они задерживали кого-нибудь, тут же отправляли на плантацию. Меня какое-то время это не касалось, пока не исполнилось одиннадцати лет. Дело в том, что именно начиная с этого возраста, школьников начинали привлекать к этому, как здесь считали, основному делу. Оно начиналось в середине весны, с прополки, и заканчивалось в конце осени, длясь семь-восемь месяцев. В другие, в основном зимние и ранневесенние месяцы, люди или обсуждали прошлогодние дела, связанные с хлопком, или готовились к наступлению новых.
Как мы все радовались, когда наконец-то нам объявили, что и мы будем ходить на хлопок. Это означало, что несколько месяцев мы не будем учиться, хотя будем по утрам приходить в школу, но только для того, чтобы вместе с остальными отправиться на плантацию. Безусловно, всем школьникам это казалось намного более привлекательным, чем учить порой не совсем понятные предметы и каждый день сидеть на этих скучных уроках. Учащихся возили из школы на старых небольших автобусах, в которых было не так уж много мест, чтобы сидеть, и многим приходилось добираться до плантации стоя. Мальчишки, входя в автобус, первым делом захватывали места для сиденья, особенно в задней части салона, а потом объявляли их "своим местом", не позволяя другим занимать их. Но более слабые оставались, конечно же, без места и могли рассчитывать на какое-нибудь из них лишь в том случае, если кто-нибудь из "владельцев" по какой-то причине отсутствовал. Как я не старался, мне никогда место не доставалось, потому что те, с кем нужно было вести борьбу за место, были намного сильнее, а мест было мало, еще потому, что мальчикам выделялось лишь задняя часть салона, так как в передней части, которая была намного больше этой, сидели только ученицы и учителя. Я был высокого роста и почти упирался головой в потолок автобуса. А автобус к плантации двигался по неровным дорогам, весь трясся и часто попадал в ямы, заставляя меня ударяться все время головой о железо, служащее потолком автобуса. Но, к моему счастью, оно было не очень твердым и от ударов прогибалось, но все равно это было очень неприятно; в любом случае мне было больно от этих ударов, и еще стук головы часто привлекал внимание других и вызывал у них смех.
Так я все время добирался до плантации. Когда нас впервые привезли туда - это было далеко от нашего дома - я первым делом обратил внимание на то, что рядом и вокруг плантации не было ни одного дерева. Тут я вспомнил, что то же самое было и на той плантации, которая была рядом с нашим домом. Но поскольку я туда никогда не ходил, наличие там деревьев или еще чего-либо меня меньше всего интересовало. Но здесь, когда нас высадили из автобуса около плантации, которой, как морю, конца не было видно, я тут же заметил отсутствие деревьев и вообще каких - либо других растений. Здесь нужно было уничтожать все, что могло бы помешать хлопку расти, а деревьев, как я позже понял, не было потому, что люди, привозимые сюда, должны были думать только о хлопке. В противном случае они могли бы увлечься отдыхом под деревьями. А так здесь ничего не оставалось, кроме того, как, опустив голову, продолжать собирать хлопок, как бы, особенно в полдень, жарко не становилось. В такие жаркие дни даже сидеть среди хлопковых кустов, которые доходили местами до пояса, было невозможно из-за невыносимой духоты и запаха белого порошка, который ближе к земле ощущался еще более остро.
Потом наступало обеденное время, и нам давали один час, чтобы поесть. Еду каждый брал с собой из дома, упакованную в основном в стеклянных банках, в "авоськах". Нам оставалось только найти место, где можно было сесть и расстелить "полевую скатерть" из газет, или каких-то бумаг. Единственное место, защищенное от солнца, находилось недалеко от автобуса, образованное его тенью, служило только для отдыха учителей, и туда мы даже не осмеливались близко подойти. Потом, когда мы хотели помыть руки, оказалось, что также нет рядом ни одного водяного источника. Причину этого я тоже понял позже. Многие водяные источники - речки, ручьи, родники, даже пруды закапывались с целью увеличения площади земли, где можно было бы сажать хлопок. И еще - находящийся рядом водяной источник все время привлекал бы внимание людей, которые из-за жары могли бы употреблять воду больше, чем надо, а это, во-первых, отнимало бы много времени, во-вторых, они могли после этого тяжелее двигаться и медленнее работать. Поэтому местная власть считала нахождение водяного источника рядом с плантацией нецелесообразным. А воду сюда привозили только в нужном количестве, лишь бы хватало на то, чтобы перед едой помыть руки. А иногда и этой воды не хватало на всех, и некоторые садились есть, не помыв руки. Неоднократно и со мной случалось такое, и я тогда чувствовал горечь во рту и на языке, а иногда даже будто жгло внутри горла. Но я на это всегда старался не обращать внимания и никогда никому не жаловался. Таким образом обедать приходилось прямо под солнцем, севши на небольшие свободные от хлопка участки земли около плантации. Чтобы защитить голову от лучей солнца, мы старались прикрывать свои головы газетой или какой-нибудь частью своей одежды. Но так обедать было очень трудно, капли пота стекали со лба вниз по лицу, попадая в рот и смешиваясь с едой, а некоторые из них иногда, дойдя до края подбородка, оттуда капали вниз на "скатерть". Воду для питья нам приходилось брать тоже из дома, потому что все считали, что привозимую сюда воду пить нельзя. После "жаркого обеда" под солнцем (еду на самом деле греть не нужно было, под солнцем она оставалось всегда теплой) необходимо было опять отправляться на плантацию. Подвязав к поясу фартуки, мы снова приступали к сбору хлопка.
На каждом куске хлопка вначале созревают его плоды, которые мы называли "корзинками". Потом постепенно эта корзинка раскрывается и появляется на свет сам хлопок, который вначале бывает как бы мокрым. Со временем под влиянием солнечных лучей высыхает и хлопок, и бывшая емкость его - корзинка, разбивающаяся теперь на пять-шесть частей. Потом и хлопок, и его бывшая кожура высыхают до такой степени, что хлопок становится совсем легким, а корзинка очень сухой. Когда мы собирали хлопок, он еще находился внутри этой, полностью раскрытой чашечки, имеющей довольно острые края. Собирая хлопок, нужно было доставать его из этой чашечки, которая как бы ты ни старался, часто царапала руки и пальцы. Земля, на которой произрастал хлопок, была довольно мягкой, и всюду из нее образовывались довольно крупные шарики, которые при наступлении на них легко раздавливались и попадали иногда в туфли, которые мы носили. Поэтому приходилось останавливаться и снимать обувь, чтобы очистить ее от земли, которая временами набивалась до такой степени, что ходить было невозможно. "Кукурузники" появлялись над плантациями несколько раз в день, но после обеда и ближе к вечеру в обязательном порядке. И иногда они летали так низко над нашими головами, что от страха мы ложились на землю, под кусты хлопка, и поднимались, только когда они удалялись. Мне это было хорошо знакомо и намного привычнее, чем остальным, поэтому я оправлялся быстрее в таких случаях, чем другие. Собрав хлопок в фартуки или небольшие мешки, мы относили их на весы, а вечером, перед отъездом с плантации, учитель суммировал все веса вместе, и, отметив их на записной книжке, объявлял, кто сегодня сколько собрал. Не до конца доверяя своим учителям, мы у себя тоже записывали вес ежедневно собранного нами хлопка. И, безусловно, радовались, когда у нас выходило немало за день, ведь за каждый килограмм собранного хлопка, нам должны были платить пять копеек. Если собрать в день двадцать килограммов, можно было заработать один рубль. А школьники на хлопок ходили самое малое два месяца, то есть первую четверть учебного года, и учились всего три четверти вместо четырех. За два месяца, если зарабатывать один рубль в день, можно было заработать шестьдесят рублей. Для меня и других школьников это были большие деньги. Эти деньги мы должны были получать постепенно, по ходу нашей работы на плантации. Мы были сильно разочарованы, когда получили первый раз только одну четверть от ожидаемой нами суммы. Учитель объяснил нам это тем, что собранный нами хлопок оказался на пункте приема, куда от нас увозили хлопок, мокрым. За это и еще из-за его загрязненности вес хлопка уменьшили на три четверти. Возражать мы были не в состоянии потому, что они, наши учителя, сочли бы это неразумным и даже вряд ли стали бы нас слушать. Кто-то из нас сказал, что, выходит, за килограмм хлопка платят не пять копеек, как было сказано, а чуть больше полутора копеек. Мои расчеты, даже плати нам наши учителя или еще кто-то там из пункта приема без всяких вычетов, также оказались неправильными. Первая причина была в том, что двадцать килограммов для меня на самом деле оказались весом предельным, который я достигал всего несколько раз. Кроме того, пять дней из шестидесяти я не мог участвовать в сборе, то ли из-за болезни, то ли из-за других препятствий. Потом, ближе к концу этого срока, который отводился для нашего похода на плантации, хлопка становилось все меньше, он просто постепенно кончался, и соответственно мы собирали его тоже меньше. В итоге за все участие в сборе хлопка я получил вместо ожидаемых шестидесяти всего чуть больше восьми рублей.
К концу нашего первого хлопкового сезона пошли проливные дожди, которые впервые нас застали, когда мы еще находились на плантации. Учителя не разрешали нам уходить с плантации, уговаривая нас и настаивая на том, чтобы мы продолжали собирать хлопок. Земля под дождем превращалась в грязь, которая прилипала к обуви и через какое-то время становилась грузом для нас. Делая несколько шагов, приходилось оттряхивать ноги, чтобы освободиться от этого груза, но с каждым разом давалось это нам труднее. Иногда грязь полностью закрывала обувь, доходя до щиколоток. Простое оттряхивание не помогало, и мы пытались избавиться от грязи, наступая одной ногой на другую. Учителя все это время сидели в автобусе и были не одни. Все время, с самого начала до самого конца хлопкового сбора рядом с нами находился человек от местного правителя, который наблюдал в первую очередь за учителями, как они организуют сбор хлопка на плантациях и внимательно ли следят за тем, чтобы никто от работы не уклонялся. Единственно, что было хорошо в такие дождливые дни, это то, что "кукурузники» в такую погоду не появлялись, и дождь очищал воздух над плантацией, насквозь пропитанный белым порошком. Мне казалось, что дождь, несмотря на все трудности и неудобности работы под ним, возвращал нам воздух, который у нас отняли. Я чувствовал, как легко становится дышать и как куда-то исчезает не отступающая до этого боль в горле.
В следующие дни нам приказали принести с собой из дома металлические ведра или тазики. Нужно было одной рукой их держать над головой, а другой рукой продолжать собирать хлопок. Безусловно, это облегчало работу, ведь работа шла все время под дождем, если даже он не всегда был проливным. Двигаясь по хлопковым рядам плантации, мы гремели ведрами и тазиками, которые иногда затрудняли наше движение вперед, опускаясь вниз и закрывая нам видимость. Еще труднее было в такие дни с нашим обедом. Чтобы приносимые нами продукты не промокли, учителя разрешали нам оставлять их в автобусе, под сиденьями, то есть под их ногами, но есть приходилось все равно в поле под дождем. Теперь, продолжая держать над головой защитные предметы, мы садились на корточки, стараясь одновременно укрыться от дождя и пытаться поесть остывшую еду, доставая ее из банки. Закончив эту не очень-то приятную церемонию, мы снова принимались за хлопок.
Потом нам пришлось вернуться в школу и приняться за учебу. Нам давали сразу по нескольку уроков, чтобы покрыть пропущенный период учебы, успевать было конечно нелегко, но к началу весны мы вроде как-то справились с задачей. Но через месяц в школе нас известили о том, мы скоро должны будем принять участие в новом походе на хлопковые плантации, теперь на прополку. Мы должны были учиться еще два месяца, чтобы завершить учебный год. Но, как говорится, прополка не ждала; хлопок мог бы погибнуть, не успев вырасти, из-за своей слабости в борьбе за право питаться землей, и еще из-за того, что все остальные растения и всякие разные травы были враждебно настроены против него. Теперь нужно было спасти это слабое, трусливое, избалованное растение от других, уничтожив их. Нам на этот раз следовало за один месяц освоить двухмесячный материал, а потом отправиться на прополку и спасать хлопок все лето. Правда, нам обещали, что мы покончим с "зелеными врагами" окончательно через три месяца, последний месяц лета будем отдыхать, чтобы бодрее встретить новый учебный год и новый сбор хлопка.
Через месяц мы учебу закончили, только частично освоив в этот срок двухмесячный материал. Плантация опять нас ждала. Но на этот раз она была совершенно голой и кроме следов, оставленных весенним посевом, образующих длинные бесконечные ряды, и всяких "ненужных трав", ничего на ней не было. Нам говорили, что семена хлопка находятся в земле и нужно обеспечить, что они могли выйти наружу, уничтожая вокруг все зеленое. Здесь уже нужно было работать специальным орудием - кетменем. Кетмень имел длинную рукоятку, для того, чтобы с его помощью можно было работать стоя. Нужно было встать в один из рядов и, двигая кетменем, рубить всех врагов хлопка. Мы приступили к работе, взяв в руки кетмени. Каждый ряд имел две грядки, каждая из которых была общей с соседним рядом. Между ними обычно росла трава, которая имела глубокие корни, расходившиеся широко в разные стороны, а на вершине грядки, в основном, были высокие сорняки и другие травы, которые не имели глубоких корней. Первые нужно было обязательно убирать с помощью кетменя, а вторые можно было выдергивать руками. От наносимых ударов рукоятка кетменя все время тряслась, и от этого на ладонях, ближе к пальцам, образовывались мозоли, а от выдергивания трав руки изнутри становились зелеными. Вначале было не так жарко, так как лето пока не наступило и, что еще было утешительно, это то, что не было "кукурузников", как говорится, их время было впереди. Мы, с мозолями на ладонях и с позеленевшими руками, закончили первую очистку своего участка, освободив его полностью от нежелательной зелени. Но дело было в том, что мы вначале с одного края брали несколько рядов по количеству людей, которые были в нашем школьном отряде. Потом, закончив с этими рядами, брались очищать новые ряды, пока не доходили до края отведенной нам части плантации. Плантация делилась во время прополки на несколько участков и в длину, и в ширину, и на каждом из этих участков работали другие отряды, которые были привлечены из самых разных школ и других учреждений. Но, когда мы, по нашим расчетам, закончили очистку своего участка и думали о том, что пора уже идти отдыхать, учителя предложили нам осмотреть ту часть участка, которую мы очистили в самом начале. Единственное изменение здесь было в том, что она опять была покрыта зеленым покровом, едва ли не большим, чем прежде. Но все равно нужно было эту часть снова очистить. Но пока вторично очищали ранее очищенные ряды, поднялась трава уже на других, которые находились рядом с первыми. А после очистки этих заметили то же самое в следующих рядах. Таким образом, мы прошлись кетменями вторично по всему участку, и в конце опять нам предложили проверить начальные ряды. Пришлось пройтись по участку и в третий раз, потом в четвертый, пока не наступили самые жаркие месяцы. Вначале под солнцем наши лица, тела и руки стали красными, а потом начали темнеть. Как и во время сбора хлопка, спрятаться от солнца было негде, и, кроме того, во время прополки на плантацию не привозили воду, считая, по словам одного ворчливого пожилого учителя, прополку не таким уж важным и трудным периодом жизни на хлопковых плантациях. Как бы мы не старались закрывать какой-то частью своей одежды или еще чем принесенную с собой воду, точнее посуду с водой, она сильно нагревалась. Но у нас не было другого выхода, кроме как пить эту воду.
НА ХЛОПКОВЫХ ПЛАНТАЦИЯХ
Повесть
Дом наш стоял рядом с хлопковой плантацией, вернее из-за того, что наш дом был последний, крайний и после него была только свободная земля, конца которой не было видно, кто-то решил здесь выращивать хлопок. Этот кто-то был местный правитель, которого назначали сверху. Но тот, кто его направлял сюда, был не самым главным, а всего лишь вассалом самого главного, который управлял дюжиной таких вассалов. Итак, местный правитель в один день дал указание превратить свободную землю, которая служила пастбищем для скота и местом всевозможных игр для детей, в хлопковую плантацию. Отец по этому поводу дома ни слова не сказал, а мать стала жаловаться, что белый порошок, который распыляется на хлопковых плантациях с помощью "кукурузников", из-за столь близкого расстояния будет нас очень мучить. Через какое-то время прямо над нашим домом стали появляться "кукурузники", которые сильно шумели, делая круги недалеко от дома над плантацией, а потом пускали длинную белую струю, которая долго еще оставалась висеть в воздухе даже после их исчезновения. Я и раньше видел далеко от нашего дома этот "белый дым", но никогда не думал, что от него может быть такая вонь, и вкус у него такой горький, что вызывает рвоту. "Белый дым", оставленный "кукурузниками", немного повисев над плантацией, постепенно куда-то исчезал, садился на нее, но и при самом легком ветерке вновь разносился по сторонам, садясь теперь па близкие дома и сады. Все фрукты в нашем саду теперь имели легкое белое покрытие, которое, однако, даже при самом тщательном промывании до конца не проходило. После посещения "кукурузников" какое-то время находиться в нашем саду или сидеть на балконе было невозможно, порой даже трудно становилось дышать.
Иногда "кукурузники" прилетали не в одиночку, а по двое, по трое сразу. Услышав шум, поднятый ими, мы бежали домой и ждали до тех пор, пока они не улетали обратно, и тот невыносимый запах, принесенный ими, не рассеивался в воздухе. Это все происходило только в теплые месяцы, и часто "кукурузники" появлялись в то время, когда мы садились обедать или ужинать на большом открытом балконе. Бывало, увидев "кукурузники", мы оставляли уже накрытый стол и бежали в дом, ожидая там до тех пор, пока все не утихнет и не осядет на землю белый порошок. Иногда, возвращаясь обратно, мы с отчаянием обнаруживали, что еда, оставленная нами, покрыта молочного цвета пылью. Продукты всегда покупались и были рассчитаны только на один день, и после того, как они портились, дома уже было есть нечего. Мы, дети, иногда хотели как-нибудь очистить еду от этого посланного нам проклятия и снова поесть. Но мать нас всегда удерживала.
Отец обычно уходил из дома рано утром и возвращался только поздно вечером. Каждый раз мать, готовя еду, первым делом часть ее откладывала ему и держала эту миску внутри дома, так что после "белого нападения" оставалась пригодной только эта часть еды, которая была оставлена для отца. Мать старалась как-нибудь уговаривать нас продержаться до следующего приема пищи, собрав нас вокруг себя и рассказывая нам интересные сказки. Иногда нам это помогало, и мы держались до тех пор, пока отец не приходил с новыми продуктами, и мать не бралась за их приготовление. Но иногда до того мы бывали голодны, что нам ничто не помогало, и в таких случаях мать доставала оставленную для отца еду, и мы все бросались на нее, заранее зная, что отец нам это простит. В такие дни всегда я вспоминал историю женщины с тремя детьми, которую рассказала мать. У этой женщины как-то раз гостил переодевшийся в странника повелитель со своим советником. Ее дети все время просили у нее еду, а она каждый раз указывала на кастрюлю, стоящую на огне, и говорила, что скоро пища будет готова, и так до тех пор, пока дети не засыпали. То же самое происходит на второй день. Но ночью, лишившись терпения, повелитель встает и снимает крышку кастрюли, с желанием узнать, что же там кипит такое, что за два дня не сварилось, и обнаруживает в ней небольшие речные камни. У нас же на такие случаи была отцовская еда, на которую можно было рассчитывать в самую трудную минуту.
Наш дядя работал там, где "отдыхали", а также заправлялись топливом и порошком все "кукурузники". Он был человек угрюмый, очень крупный и мог так громко кричать, что этот крик оставался в ушах несколько дней. Все говорили о том, что он очень хорошо знает свое дело, и через какое-то время дядя стал первым лицом, стоящим над кукурузниками. После этого он стал еще более угрюмым и не любил отвечать на вопросы по поводу своей работы. Я его очень боялся и, тряся каждый раз, когда он ко мне обращался. Но, несмотря на это, однажды я осмелился спросить у него: зачем же этот "белый порошок" нужен и нельзя ли было обойтись без него. Дядя посмотрел на меня с сожалением и сказал, что этот порошок предназначен для уничтожения всяких насекомых, которые могут повредить развитию и росту хлопка. Есть другие средства, которые делаются не здесь, а в других странах, и не являются вредными для населения, но они стоят дорого, и вряд ли когда-нибудь у нас это будут применять.
- А людей он тоже может убить, дядя? - спросил я.
- Насекомых он убивает сразу, а людей не так быстро, - ответил дядя.
Хлопок в наших краях выращивали и раньше, еще задолго до того, как находящееся рядом с нами пастбище превратили в хлопковую плантацию, и люди постарше хорошо помнили это. Ежегодно с весны до конца осени все население провинции привлекалось в начале к прополке - очистке земли и посевов хлопка от сорняков, а потом к сбору хлопка. В это время закрывались все учреждения, замирали улицы. На центральной улице стояли полицейские, окружая человека, сидящего на стуле, который выкрикивал следующие слова:
- Отправляйтесь на плантацию! Всем на хлопок!
Это происходило в основном в утренние часы. Потом полицейские, разбившись на несколько отрядов, ходили по улицам и ловили нарушителей, пытавшихся уклониться от сбора хлопка. Полицейские отряды караулили на всех улицах, а иногда даже ходили по домам. Если они задерживали кого-нибудь, тут же отправляли на плантацию. Меня какое-то время это не касалось, пока не исполнилось одиннадцати лет. Дело в том, что именно начиная с этого возраста, школьников начинали привлекать к этому, как здесь считали, основному делу. Оно начиналось в середине весны, с прополки, и заканчивалось в конце осени, длясь семь-восемь месяцев. В другие, в основном зимние и ранневесенние месяцы, люди или обсуждали прошлогодние дела, связанные с хлопком, или готовились к наступлению новых.
Как мы все радовались, когда наконец-то нам объявили, что и мы будем ходить на хлопок. Это означало, что несколько месяцев мы не будем учиться, хотя будем по утрам приходить в школу, но только для того, чтобы вместе с остальными отправиться на плантацию. Безусловно, всем школьникам это казалось намного более привлекательным, чем учить порой не совсем понятные предметы и каждый день сидеть на этих скучных уроках. Учащихся возили из школы на старых небольших автобусах, в которых было не так уж много мест, чтобы сидеть, и многим приходилось добираться до плантации стоя. Мальчишки, входя в автобус, первым делом захватывали места для сиденья, особенно в задней части салона, а потом объявляли их "своим местом", не позволяя другим занимать их. Но более слабые оставались, конечно же, без места и могли рассчитывать на какое-нибудь из них лишь в том случае, если кто-нибудь из "владельцев" по какой-то причине отсутствовал. Как я не старался, мне никогда место не доставалось, потому что те, с кем нужно было вести борьбу за место, были намного сильнее, а мест было мало, еще потому, что мальчикам выделялось лишь задняя часть салона, так как в передней части, которая была намного больше этой, сидели только ученицы и учителя. Я был высокого роста и почти упирался головой в потолок автобуса. А автобус к плантации двигался по неровным дорогам, весь трясся и часто попадал в ямы, заставляя меня ударяться все время головой о железо, служащее потолком автобуса. Но, к моему счастью, оно было не очень твердым и от ударов прогибалось, но все равно это было очень неприятно; в любом случае мне было больно от этих ударов, и еще стук головы часто привлекал внимание других и вызывал у них смех.
Так я все время добирался до плантации. Когда нас впервые привезли туда - это было далеко от нашего дома - я первым делом обратил внимание на то, что рядом и вокруг плантации не было ни одного дерева. Тут я вспомнил, что то же самое было и на той плантации, которая была рядом с нашим домом. Но поскольку я туда никогда не ходил, наличие там деревьев или еще чего-либо меня меньше всего интересовало. Но здесь, когда нас высадили из автобуса около плантации, которой, как морю, конца не было видно, я тут же заметил отсутствие деревьев и вообще каких - либо других растений. Здесь нужно было уничтожать все, что могло бы помешать хлопку расти, а деревьев, как я позже понял, не было потому, что люди, привозимые сюда, должны были думать только о хлопке. В противном случае они могли бы увлечься отдыхом под деревьями. А так здесь ничего не оставалось, кроме того, как, опустив голову, продолжать собирать хлопок, как бы, особенно в полдень, жарко не становилось. В такие жаркие дни даже сидеть среди хлопковых кустов, которые доходили местами до пояса, было невозможно из-за невыносимой духоты и запаха белого порошка, который ближе к земле ощущался еще более остро.
Потом наступало обеденное время, и нам давали один час, чтобы поесть. Еду каждый брал с собой из дома, упакованную в основном в стеклянных банках, в "авоськах". Нам оставалось только найти место, где можно было сесть и расстелить "полевую скатерть" из газет, или каких-то бумаг. Единственное место, защищенное от солнца, находилось недалеко от автобуса, образованное его тенью, служило только для отдыха учителей, и туда мы даже не осмеливались близко подойти. Потом, когда мы хотели помыть руки, оказалось, что также нет рядом ни одного водяного источника. Причину этого я тоже понял позже. Многие водяные источники - речки, ручьи, родники, даже пруды закапывались с целью увеличения площади земли, где можно было бы сажать хлопок. И еще - находящийся рядом водяной источник все время привлекал бы внимание людей, которые из-за жары могли бы употреблять воду больше, чем надо, а это, во-первых, отнимало бы много времени, во-вторых, они могли после этого тяжелее двигаться и медленнее работать. Поэтому местная власть считала нахождение водяного источника рядом с плантацией нецелесообразным. А воду сюда привозили только в нужном количестве, лишь бы хватало на то, чтобы перед едой помыть руки. А иногда и этой воды не хватало на всех, и некоторые садились есть, не помыв руки. Неоднократно и со мной случалось такое, и я тогда чувствовал горечь во рту и на языке, а иногда даже будто жгло внутри горла. Но я на это всегда старался не обращать внимания и никогда никому не жаловался. Таким образом обедать приходилось прямо под солнцем, севши на небольшие свободные от хлопка участки земли около плантации. Чтобы защитить голову от лучей солнца, мы старались прикрывать свои головы газетой или какой-нибудь частью своей одежды. Но так обедать было очень трудно, капли пота стекали со лба вниз по лицу, попадая в рот и смешиваясь с едой, а некоторые из них иногда, дойдя до края подбородка, оттуда капали вниз на "скатерть". Воду для питья нам приходилось брать тоже из дома, потому что все считали, что привозимую сюда воду пить нельзя. После "жаркого обеда" под солнцем (еду на самом деле греть не нужно было, под солнцем она оставалось всегда теплой) необходимо было опять отправляться на плантацию. Подвязав к поясу фартуки, мы снова приступали к сбору хлопка.
На каждом куске хлопка вначале созревают его плоды, которые мы называли "корзинками". Потом постепенно эта корзинка раскрывается и появляется на свет сам хлопок, который вначале бывает как бы мокрым. Со временем под влиянием солнечных лучей высыхает и хлопок, и бывшая емкость его - корзинка, разбивающаяся теперь на пять-шесть частей. Потом и хлопок, и его бывшая кожура высыхают до такой степени, что хлопок становится совсем легким, а корзинка очень сухой. Когда мы собирали хлопок, он еще находился внутри этой, полностью раскрытой чашечки, имеющей довольно острые края. Собирая хлопок, нужно было доставать его из этой чашечки, которая как бы ты ни старался, часто царапала руки и пальцы. Земля, на которой произрастал хлопок, была довольно мягкой, и всюду из нее образовывались довольно крупные шарики, которые при наступлении на них легко раздавливались и попадали иногда в туфли, которые мы носили. Поэтому приходилось останавливаться и снимать обувь, чтобы очистить ее от земли, которая временами набивалась до такой степени, что ходить было невозможно. "Кукурузники" появлялись над плантациями несколько раз в день, но после обеда и ближе к вечеру в обязательном порядке. И иногда они летали так низко над нашими головами, что от страха мы ложились на землю, под кусты хлопка, и поднимались, только когда они удалялись. Мне это было хорошо знакомо и намного привычнее, чем остальным, поэтому я оправлялся быстрее в таких случаях, чем другие. Собрав хлопок в фартуки или небольшие мешки, мы относили их на весы, а вечером, перед отъездом с плантации, учитель суммировал все веса вместе, и, отметив их на записной книжке, объявлял, кто сегодня сколько собрал. Не до конца доверяя своим учителям, мы у себя тоже записывали вес ежедневно собранного нами хлопка. И, безусловно, радовались, когда у нас выходило немало за день, ведь за каждый килограмм собранного хлопка, нам должны были платить пять копеек. Если собрать в день двадцать килограммов, можно было заработать один рубль. А школьники на хлопок ходили самое малое два месяца, то есть первую четверть учебного года, и учились всего три четверти вместо четырех. За два месяца, если зарабатывать один рубль в день, можно было заработать шестьдесят рублей. Для меня и других школьников это были большие деньги. Эти деньги мы должны были получать постепенно, по ходу нашей работы на плантации. Мы были сильно разочарованы, когда получили первый раз только одну четверть от ожидаемой нами суммы. Учитель объяснил нам это тем, что собранный нами хлопок оказался на пункте приема, куда от нас увозили хлопок, мокрым. За это и еще из-за его загрязненности вес хлопка уменьшили на три четверти. Возражать мы были не в состоянии потому, что они, наши учителя, сочли бы это неразумным и даже вряд ли стали бы нас слушать. Кто-то из нас сказал, что, выходит, за килограмм хлопка платят не пять копеек, как было сказано, а чуть больше полутора копеек. Мои расчеты, даже плати нам наши учителя или еще кто-то там из пункта приема без всяких вычетов, также оказались неправильными. Первая причина была в том, что двадцать килограммов для меня на самом деле оказались весом предельным, который я достигал всего несколько раз. Кроме того, пять дней из шестидесяти я не мог участвовать в сборе, то ли из-за болезни, то ли из-за других препятствий. Потом, ближе к концу этого срока, который отводился для нашего похода на плантации, хлопка становилось все меньше, он просто постепенно кончался, и соответственно мы собирали его тоже меньше. В итоге за все участие в сборе хлопка я получил вместо ожидаемых шестидесяти всего чуть больше восьми рублей.
К концу нашего первого хлопкового сезона пошли проливные дожди, которые впервые нас застали, когда мы еще находились на плантации. Учителя не разрешали нам уходить с плантации, уговаривая нас и настаивая на том, чтобы мы продолжали собирать хлопок. Земля под дождем превращалась в грязь, которая прилипала к обуви и через какое-то время становилась грузом для нас. Делая несколько шагов, приходилось оттряхивать ноги, чтобы освободиться от этого груза, но с каждым разом давалось это нам труднее. Иногда грязь полностью закрывала обувь, доходя до щиколоток. Простое оттряхивание не помогало, и мы пытались избавиться от грязи, наступая одной ногой на другую. Учителя все это время сидели в автобусе и были не одни. Все время, с самого начала до самого конца хлопкового сбора рядом с нами находился человек от местного правителя, который наблюдал в первую очередь за учителями, как они организуют сбор хлопка на плантациях и внимательно ли следят за тем, чтобы никто от работы не уклонялся. Единственно, что было хорошо в такие дождливые дни, это то, что "кукурузники» в такую погоду не появлялись, и дождь очищал воздух над плантацией, насквозь пропитанный белым порошком. Мне казалось, что дождь, несмотря на все трудности и неудобности работы под ним, возвращал нам воздух, который у нас отняли. Я чувствовал, как легко становится дышать и как куда-то исчезает не отступающая до этого боль в горле.
В следующие дни нам приказали принести с собой из дома металлические ведра или тазики. Нужно было одной рукой их держать над головой, а другой рукой продолжать собирать хлопок. Безусловно, это облегчало работу, ведь работа шла все время под дождем, если даже он не всегда был проливным. Двигаясь по хлопковым рядам плантации, мы гремели ведрами и тазиками, которые иногда затрудняли наше движение вперед, опускаясь вниз и закрывая нам видимость. Еще труднее было в такие дни с нашим обедом. Чтобы приносимые нами продукты не промокли, учителя разрешали нам оставлять их в автобусе, под сиденьями, то есть под их ногами, но есть приходилось все равно в поле под дождем. Теперь, продолжая держать над головой защитные предметы, мы садились на корточки, стараясь одновременно укрыться от дождя и пытаться поесть остывшую еду, доставая ее из банки. Закончив эту не очень-то приятную церемонию, мы снова принимались за хлопок.
Потом нам пришлось вернуться в школу и приняться за учебу. Нам давали сразу по нескольку уроков, чтобы покрыть пропущенный период учебы, успевать было конечно нелегко, но к началу весны мы вроде как-то справились с задачей. Но через месяц в школе нас известили о том, мы скоро должны будем принять участие в новом походе на хлопковые плантации, теперь на прополку. Мы должны были учиться еще два месяца, чтобы завершить учебный год. Но, как говорится, прополка не ждала; хлопок мог бы погибнуть, не успев вырасти, из-за своей слабости в борьбе за право питаться землей, и еще из-за того, что все остальные растения и всякие разные травы были враждебно настроены против него. Теперь нужно было спасти это слабое, трусливое, избалованное растение от других, уничтожив их. Нам на этот раз следовало за один месяц освоить двухмесячный материал, а потом отправиться на прополку и спасать хлопок все лето. Правда, нам обещали, что мы покончим с "зелеными врагами" окончательно через три месяца, последний месяц лета будем отдыхать, чтобы бодрее встретить новый учебный год и новый сбор хлопка.
Через месяц мы учебу закончили, только частично освоив в этот срок двухмесячный материал. Плантация опять нас ждала. Но на этот раз она была совершенно голой и кроме следов, оставленных весенним посевом, образующих длинные бесконечные ряды, и всяких "ненужных трав", ничего на ней не было. Нам говорили, что семена хлопка находятся в земле и нужно обеспечить, что они могли выйти наружу, уничтожая вокруг все зеленое. Здесь уже нужно было работать специальным орудием - кетменем. Кетмень имел длинную рукоятку, для того, чтобы с его помощью можно было работать стоя. Нужно было встать в один из рядов и, двигая кетменем, рубить всех врагов хлопка. Мы приступили к работе, взяв в руки кетмени. Каждый ряд имел две грядки, каждая из которых была общей с соседним рядом. Между ними обычно росла трава, которая имела глубокие корни, расходившиеся широко в разные стороны, а на вершине грядки, в основном, были высокие сорняки и другие травы, которые не имели глубоких корней. Первые нужно было обязательно убирать с помощью кетменя, а вторые можно было выдергивать руками. От наносимых ударов рукоятка кетменя все время тряслась, и от этого на ладонях, ближе к пальцам, образовывались мозоли, а от выдергивания трав руки изнутри становились зелеными. Вначале было не так жарко, так как лето пока не наступило и, что еще было утешительно, это то, что не было "кукурузников", как говорится, их время было впереди. Мы, с мозолями на ладонях и с позеленевшими руками, закончили первую очистку своего участка, освободив его полностью от нежелательной зелени. Но дело было в том, что мы вначале с одного края брали несколько рядов по количеству людей, которые были в нашем школьном отряде. Потом, закончив с этими рядами, брались очищать новые ряды, пока не доходили до края отведенной нам части плантации. Плантация делилась во время прополки на несколько участков и в длину, и в ширину, и на каждом из этих участков работали другие отряды, которые были привлечены из самых разных школ и других учреждений. Но, когда мы, по нашим расчетам, закончили очистку своего участка и думали о том, что пора уже идти отдыхать, учителя предложили нам осмотреть ту часть участка, которую мы очистили в самом начале. Единственное изменение здесь было в том, что она опять была покрыта зеленым покровом, едва ли не большим, чем прежде. Но все равно нужно было эту часть снова очистить. Но пока вторично очищали ранее очищенные ряды, поднялась трава уже на других, которые находились рядом с первыми. А после очистки этих заметили то же самое в следующих рядах. Таким образом, мы прошлись кетменями вторично по всему участку, и в конце опять нам предложили проверить начальные ряды. Пришлось пройтись по участку и в третий раз, потом в четвертый, пока не наступили самые жаркие месяцы. Вначале под солнцем наши лица, тела и руки стали красными, а потом начали темнеть. Как и во время сбора хлопка, спрятаться от солнца было негде, и, кроме того, во время прополки на плантацию не привозили воду, считая, по словам одного ворчливого пожилого учителя, прополку не таким уж важным и трудным периодом жизни на хлопковых плантациях. Как бы мы не старались закрывать какой-то частью своей одежды или еще чем принесенную с собой воду, точнее посуду с водой, она сильно нагревалась. Но у нас не было другого выхода, кроме как пить эту воду.