(no subject)
Мне уже доводилось писать(http://aselajn.livejournal.com/7324.html) о том, как под влиянием трагических революционных событий люди радикально меняли своё мировоззрение, иногда окончательно обретая новую систему ценностей, иногда, наоборот, возвращаясь к истокам.
Ещё одна из многих сложных судеб той эпохи-судьба Веры Александровны Александровой (урождённой Мордвиновой, по мужу - Шварц; 1895 - 1966), в 1914-1915 гг. конфидентки и музы В.В. Розанова.
Юрий Иваск пишет о ней так: "Вера Александровна - дочь генерала Мордвинова, и по отцу - внучка мельника. Мать русская немка Агнесса Францевна Урбан. Часть детства провела в литовском поместье деда Урбана. Училась на высших женских курсах в Одессе и позднее в Москве, изучала славянскую филологию и литературу. Хорошо знала - французский, немецкий, английский, литовский, древнегреческий, латынь. В сентябре 1914 г. начала переписываться с Розановым. За два месяца написала ему около 45 писем (а всего 118) и он ей отвечал. В декабре того же года В.А. и В.В. встретились в Петрограде и вторично виделись в 1915 г. Продолжалась и их переписка. Письма Розанова, вероятно, утеряны.
Стиль жизни В.А. в те годы: на столе портреты Царя, Царицы и Наследника (и они ей часто снились). К русской радикальной интеллигенции она тогда относилась резко отрицательно.
Грибоедова, Гоголя, Герцена считала хулителями русского народа. В городовых видела народные черты и считала их оплотом российской монархии. Что и говорить - В.А. была тогда очень уж не типичной курсисткой. Мечтала о народной монархии. В Розанове видела прежде всего человека, который может всё понять. Обоих их связывало гётевское избранное сродство душ, и вся их удивительная переписка (хотя судить о ней мы можем только по её письмам и по его длинным припискам) не менее замечательная, чем переписка Гёте с Бетиной фон Арним. На год-два Вера Мордвинова стала музой Василия Розанова. Как известно, Розанов недолюбливал ученых девиц, говаривал им: - Выходите замуж, рожайте детей! Но В.А. к этому не стремилась и стала для В. В. душевным другом, лучшей истолковательницей его ночных мыслей и мечтаний. Т. н. учение Розанова о святости пола В.А. не разделяла.
Она страстно любила Россию - и империю, и народ (не интеллигенцию), но ей иногда казалось, м. б. Россия ничего не создаст и она оставит лишь «отметки резкие ногтей» (Евг. Онегин, VII) на чужих книгах, византийских и западных - какие-то гениальные и иногда святые комментарии к истории человечества.
Следовало бы переиздать письма В.А. к В.В. и они должны быть поставлены рядом с лучшими книгами: «Уединенным» и «Опавшими Листьями».
Мой комментарий:
Однако уже в 1917 году, из-за своей страстной любви к народу, колебаний в вере, неприятия войны, и, возможно, под впечатлением от крушения монархии, Вера Александровна становится социалисткой. Впрочем, уже в 1915 году она полагала, что революция неизбежна, но считала, что она будет чисто народной, а интеллигенция не сыграет в ней никакой сколько-нибудь значительной роли
"В революцию 1917 г. В. А. очень сочувствовала газете Максима Горького «Наша жизнь», а после Октября работала в Союзе больничных касс, где сблизилась с рабочими-меньшевиками (Р. Б. Гуль). В 1919 г. она вышла замуж за известного меньшевика С. М. Шварца и в 1922 г. вместе с ним была выслана заграницу. В Берлине и позднее в Америке она сотрудничала в «Социалист, вестнике». Писала о крестьянстве и о сов. литературе. Постоянно печаталась в «Новом Журнале». В 1963 г. на англ. языке вышла ее книга по истории сов. литературы (от Горького до Солженицына). С 1952 г. по 1956 г. В. А. была главным редактором Чеховского изд-ва в Нью Йорке, где с ней не раз встречался. Она сухо отнеслась к моему проекту издать «Избранные сочинения» Розанова с длинным предисловием, но книга все-таки была напечатана. А я тогда понятия не имел о ее дружбе с Розановым, о её письмах в «Вешних водах» ... Надо полагать В. А. резко порвала со своим розановским прошлым.Отмечу: в эмиграции В.А., как и другие меньшевики (Абрамович, Николаевский, Даллин, Денике и др.), резко критиковала сталинский террор и компартию".
Розанов о ней, в «Мимолетном»:
«С 28 сентября (1914) и в течение октября и ноября- дружба с Мордвиновой. Она не написала отчества и я называл её всё «Верой». Она меня-никак; только в первом «Вас.Вас».
Я её прямо полюбил по письмам: такого глубокого совпадения взглядов я никогда не встречал. О Герцене она написала с презрением: «Герцен ещё в люльке пищал: не хоцу самодержавия: - я республику хоцу». Как это старо и опытно сравнительно с Гершензоном и Айхенвальдом, «ветеранами» истории литературы. О старой нашей письменности: «я не знаю более глубокой литературы, чем эта». Это- о том фазисе, о котором Белинский изрёк, что «там не было вовсе литературы».
Горда. Страстна. Мечтает поехать в Индию, но плеврит и было воспаление легких.
Её рассказ, как часто она видит Государя во сне- поразителен по красоте, изяществу. Вообще вся духовно изящна и сильна. Она по моему совету купила крестик и «стану его носить», «не буду анализировать» (были сомнения в бытии Божием). Меня же она окрылила в надеждах, что «мы победим». За всю жизнь впервые заиграла мысль, что «можем победить».
П.ч. ведь «наша партия» состояла:
1) из стариков
2) старых генералов
3) больших помещиков
4) Членов Госуд. Совета по назначению
5) «Выродков» вроде Шперка и Розанова
На что же тут надеяться.
И вдруг входит молодая 19-летняя девушка и тоном искреннее, чем у меня, - говорит:
«Что же вы смутились? Разве не вечна истина? Хотя бы и отвергнутая всеми-она восторжествует. Родина наша есть прекраснейшая страна, полная глубин и главное- её древность и народ».
Из писем В.А. Мордвиновой к Розанову:
"О чём я раньше мечтала? Я хотела спасти Царя от этих новых, крикливых людей. Я глотала статьи Меньшикова. Строила планы о том, что делать, чтобы спасти Россию от банкротства, и писала о богатстве Сибири, о золоте, которое не умеют промывать, о нефти, о залежах графита ещё не тронутых в Енисейской области. Словом, глаза горели, руки дрожали, когда писала. Русских мужиков очень любила (и теперь только народ люблю). Строила планы о том, что недурно было бы из Сибири подвозить рыбу, дичь, которая гниёт без употребления. Для этого предприятия необходимы особые вагоны-ледники, и пр. и пр.
А рядом с тем- уж не верила в Бога, холодно, разумно. Сама пришла к тому. Только боли от этого не было.
Боль позже пришла, - я уезжала, а мама перекрестила меня, пробормотав: «Девинька, я по привычке, хоть ты и не веришь». Ну, и боль родилась, я сделала неимоверные усилия верить, говела, вставала в 5 часов, чтобы поспеть к утрене- но это было только желание, но не вера. Поняла я это и бросила. Детство мама оставила нам нетронутым".
"Хоть вы не любите литературы, - но позвольте задать один вопрос: если бы Достоевский был ещё жив, как бы он относился к Мережковскому? Ведь Мережковский самый несамобытный мыслитель. Он весь утоп в Достоевском, все его мысли к себе перенес, -правда, перестрадав. И вот дикая мысль приходит в голову: мне кажется, что Достоевский сказал бы ему то, что Ставрогин Шатову: «Мне очень жаль, но я не могу любить вас, Шатов».
"У вас промелькнуло слово «гениальный» в отношении Толстого. Это дико с моей стороны, но, право, я не знаю, в чем его гениальность. Философ он, что ли? Толстому я никогда не поклонялась, а теперь просто не люблю- философ он такой доморощенный, «самоучка» да барин с головы до пят- но он временем рожден и умрет со своим временем. Он уже теперь стал как памятник, со всеми своими учениями и мукой.
Еще у меня есть тупик относительно Шекспира. Не люблю его, да и только. Он как врач с людьми обращается. А я только тех врачей люблю, которые сами больны".
"У меня есть в душе этот образ- образ моей бабушки, по папе. Она была крестьянка ( христианка). Я часто думаю над этимологией этих двух слов- это самое глубокое, что создал народ: в нем (в этом слове) он сущность свою выразил, свое понимание «христианства» - самое глубокое «надмирное» и «вмирное».
**** Тот же Русский народ дал «юродивого». Пусть не говорят мне, что в Европе был юродивый. Это «не то», - понимаете, - не то. Я скажу, - там, скорее, был «экзальтированный урод», а не наш «тихий» - (обязательно) «тихий» юрод. И вместе с этими думами, параллельно им- я решила не стараться выдвинуться, а именно- ничего не делать. Пусть все будет в «потенции» - не надо мне этого земного выявления".
"Мне кажется, чтобы о Достоевском «сметь» писать, прежде надо уйти в пустыню и поститься, а тогда прикасаться. Я никогда, верно, не смогу о нем писать".
"Знаете, отчего я природу понимаю- я ведь выросла в имениях- знаете ли вы эти настоящие имения, барские? С большими, тенистыми садами, с покривленными заборами, с тихими, позеленевшими прудами? Знаете ли вы эти лужайки с некошеной травой, -эти июльские вечера- с запахом белых лилий, левкоя. Знаете ли вы эти барские помещичьи дома, с большими залами, со старинной мебелью, - этот особый помещичий узор??? Как жаль, что все это вымерло, что теперь нет имений, а есть «дачи».
Я любила наезжать к дедушке зимой- глубокий, белый снег, запах зимы, саней и снега!
Соберутся гости- соседние помещики, а я спрячусь в широкое кресло, закрою глаза, дедушка играет на рояле, тихо, вдумчиво, - тепло в комнате, а в саду морозно, запах глуби снега, не топтанного людьми!
А елка? У дедушки есть сочинение «Weihnachtslied»- он его всегда играл.
Нигде так хорошо не спалось, как в имении; заберешь охапку старых немецких журналов, конфект, пряников, - и вся уйдешь в пуховую постель.
Безумно хорошо!
А рядом с этим живет у меня страсть к подвижничеству, сплю теперь почти на досках. Ну вот, подите, что за чудный человек.
Единственно, что я не любила, - это с кем-нибудь гулять, «восторгаться» красотой природы. Это дало маме повод сказать, что я не люблю природы, что я стара душой.
Я любила только с дедушкой гулять, молча, без слов, то поедем с ним в шестом часу утра на кладбище фамильное; раннее летнее утро, лошадки бодро бегут, едут лесом. Старые деревья уж проснулись и о чем-то шепчут, а молоденькие ели забавно этак спят по-детски, свернувшись в калачик.
Милый мой вдумчивый дедушка, весь не от мира сего!"
"Из всех ваших мыслей мне больше всего запало-что, может быть, мы живем в великий век окончания литературы. Литература началась афоризмом (изречения Христа) и кончится им. Это ее таинственный цикл развития.
Он бездонно глубже океана слез. Я очень грешна, но мне Бог все простит и на Страшном суде скажет: «Много, очень много согрешила, дщерь моя, но-иди с миром, ты мукой своей все искупила. И я верю в это. Ибо за все я плачу не формой, а сущностью, кровью своей души. Веру не любят только шапочные знакомые, - родные, близкие все любят. О, не примите это за фарисейство- но я чувствую в себе иногда мученицу. Я люблю муку, я ищу её.
Видала во сне Царя и Его двух дочерей Ольгу и Татиану. Я часто Его (примечание Розанова: «Царь» и «Его»- везде прописные буквы в письме: чего нет, как я со смущением увидел, даже в «Жизни и трудах Погодина» нашего маститого Барсукова) вижу во сне. Часто теперь вижу бои. А сегодня видала, что Варшаву взяли. Царь очень волновался, ибо дочери его ринулись в бой, а была ночь и гроза. Видала, будто Он был на курсах и сходил с лестницы, держась за перила, и я себе заметила то место, где он приложился рукой. Чтобы поцеловать по уходе Его.
Я не определенно Его люблю, а вообще Царя, тип; люблю Самодержавие, все свое исконно русское".
"Мне надо отослать письмо, и я наклеиваю марку с дорогим Портретом одного из Царей (и делаю это с наслаждением), а куда поступит этот гривенник, в какую сложную комбинацию он попадет- мне решительно все равно.
Единственно, что меня беспокоит, - это моя совесть.
И вот я стараюсь стать лучше- и все.
Зачем мне переиначивать для этого государство??
Это дико, бессмысленно.
А все эти Некрасовы, Щедрины- просто больные, и им надо было просто обратиться к врачу: «Так, мол, и так- у нас желудок плохо варит» (у Некрасова действительно было что-то неладное с желудком).
Ну, а у меня желудок в порядке, и мне не из-за чего сердиться.
Это мой политический символ Веры.
Царь, Царица и Наследник у меня всегда на столе (Их карточки).
Русский национальный флаг самый красивый в мире. У немцев- черный, красный и белый.
У нас мягкий синий, мечтательный, уступчивый. Синий цвет мой любимый. Этот цвет, темный, но не черный, как у немцев, смягчает красный и есть выражение политической физиономии Русского Народа. Мягкость, неуловимость, «не от мира сего» - вот что выражает этот синий цвет. И хоть Тургенева я терпеть не могу, но он раз сказал умное слово- по обыкновению полунебрежно, по-барски, «по-тургеневски»: «Космополитизм-чепуха, космополитизм-ноль, хуже нуля».
Россия без каждого из нас может прожить, но никто из нас без России не проживет. Аминь.
Индия-это моя душа. Но душу я положу на престол Царя и отечества. «Боже, Царя храни» - это лучшее, что я знаю".
"Сижу сейчас за Достоевским. Некогда заботиться о себе. Все время мороз восторга по коже пробегает, сейчас начнут зубы стучать.
А ведь читаю «Дневник писателя», о котором дурак Вересаев так пренебрежительно высказался.
…. Слушайте: допустите на минутку, что Россия исчезла с лица земли, - что останется, как память о ней? - 4 фигуры: Федор Павлович, Митька, Иван и Алеша- обнявшись (обязательно, обнявшись) вечно будут стоять. - Если Европа задавит Россию-её священная обязанность будет- в середине земли поставить этот памятник".
Ещё одна из многих сложных судеб той эпохи-судьба Веры Александровны Александровой (урождённой Мордвиновой, по мужу - Шварц; 1895 - 1966), в 1914-1915 гг. конфидентки и музы В.В. Розанова.
Юрий Иваск пишет о ней так: "Вера Александровна - дочь генерала Мордвинова, и по отцу - внучка мельника. Мать русская немка Агнесса Францевна Урбан. Часть детства провела в литовском поместье деда Урбана. Училась на высших женских курсах в Одессе и позднее в Москве, изучала славянскую филологию и литературу. Хорошо знала - французский, немецкий, английский, литовский, древнегреческий, латынь. В сентябре 1914 г. начала переписываться с Розановым. За два месяца написала ему около 45 писем (а всего 118) и он ей отвечал. В декабре того же года В.А. и В.В. встретились в Петрограде и вторично виделись в 1915 г. Продолжалась и их переписка. Письма Розанова, вероятно, утеряны.
Стиль жизни В.А. в те годы: на столе портреты Царя, Царицы и Наследника (и они ей часто снились). К русской радикальной интеллигенции она тогда относилась резко отрицательно.
Грибоедова, Гоголя, Герцена считала хулителями русского народа. В городовых видела народные черты и считала их оплотом российской монархии. Что и говорить - В.А. была тогда очень уж не типичной курсисткой. Мечтала о народной монархии. В Розанове видела прежде всего человека, который может всё понять. Обоих их связывало гётевское избранное сродство душ, и вся их удивительная переписка (хотя судить о ней мы можем только по её письмам и по его длинным припискам) не менее замечательная, чем переписка Гёте с Бетиной фон Арним. На год-два Вера Мордвинова стала музой Василия Розанова. Как известно, Розанов недолюбливал ученых девиц, говаривал им: - Выходите замуж, рожайте детей! Но В.А. к этому не стремилась и стала для В. В. душевным другом, лучшей истолковательницей его ночных мыслей и мечтаний. Т. н. учение Розанова о святости пола В.А. не разделяла.
Она страстно любила Россию - и империю, и народ (не интеллигенцию), но ей иногда казалось, м. б. Россия ничего не создаст и она оставит лишь «отметки резкие ногтей» (Евг. Онегин, VII) на чужих книгах, византийских и западных - какие-то гениальные и иногда святые комментарии к истории человечества.
Следовало бы переиздать письма В.А. к В.В. и они должны быть поставлены рядом с лучшими книгами: «Уединенным» и «Опавшими Листьями».
Мой комментарий:
Однако уже в 1917 году, из-за своей страстной любви к народу, колебаний в вере, неприятия войны, и, возможно, под впечатлением от крушения монархии, Вера Александровна становится социалисткой. Впрочем, уже в 1915 году она полагала, что революция неизбежна, но считала, что она будет чисто народной, а интеллигенция не сыграет в ней никакой сколько-нибудь значительной роли
"В революцию 1917 г. В. А. очень сочувствовала газете Максима Горького «Наша жизнь», а после Октября работала в Союзе больничных касс, где сблизилась с рабочими-меньшевиками (Р. Б. Гуль). В 1919 г. она вышла замуж за известного меньшевика С. М. Шварца и в 1922 г. вместе с ним была выслана заграницу. В Берлине и позднее в Америке она сотрудничала в «Социалист, вестнике». Писала о крестьянстве и о сов. литературе. Постоянно печаталась в «Новом Журнале». В 1963 г. на англ. языке вышла ее книга по истории сов. литературы (от Горького до Солженицына). С 1952 г. по 1956 г. В. А. была главным редактором Чеховского изд-ва в Нью Йорке, где с ней не раз встречался. Она сухо отнеслась к моему проекту издать «Избранные сочинения» Розанова с длинным предисловием, но книга все-таки была напечатана. А я тогда понятия не имел о ее дружбе с Розановым, о её письмах в «Вешних водах» ... Надо полагать В. А. резко порвала со своим розановским прошлым.Отмечу: в эмиграции В.А., как и другие меньшевики (Абрамович, Николаевский, Даллин, Денике и др.), резко критиковала сталинский террор и компартию".
Розанов о ней, в «Мимолетном»:
«С 28 сентября (1914) и в течение октября и ноября- дружба с Мордвиновой. Она не написала отчества и я называл её всё «Верой». Она меня-никак; только в первом «Вас.Вас».
Я её прямо полюбил по письмам: такого глубокого совпадения взглядов я никогда не встречал. О Герцене она написала с презрением: «Герцен ещё в люльке пищал: не хоцу самодержавия: - я республику хоцу». Как это старо и опытно сравнительно с Гершензоном и Айхенвальдом, «ветеранами» истории литературы. О старой нашей письменности: «я не знаю более глубокой литературы, чем эта». Это- о том фазисе, о котором Белинский изрёк, что «там не было вовсе литературы».
Горда. Страстна. Мечтает поехать в Индию, но плеврит и было воспаление легких.
Её рассказ, как часто она видит Государя во сне- поразителен по красоте, изяществу. Вообще вся духовно изящна и сильна. Она по моему совету купила крестик и «стану его носить», «не буду анализировать» (были сомнения в бытии Божием). Меня же она окрылила в надеждах, что «мы победим». За всю жизнь впервые заиграла мысль, что «можем победить».
П.ч. ведь «наша партия» состояла:
1) из стариков
2) старых генералов
3) больших помещиков
4) Членов Госуд. Совета по назначению
5) «Выродков» вроде Шперка и Розанова
На что же тут надеяться.
И вдруг входит молодая 19-летняя девушка и тоном искреннее, чем у меня, - говорит:
«Что же вы смутились? Разве не вечна истина? Хотя бы и отвергнутая всеми-она восторжествует. Родина наша есть прекраснейшая страна, полная глубин и главное- её древность и народ».
Из писем В.А. Мордвиновой к Розанову:
"О чём я раньше мечтала? Я хотела спасти Царя от этих новых, крикливых людей. Я глотала статьи Меньшикова. Строила планы о том, что делать, чтобы спасти Россию от банкротства, и писала о богатстве Сибири, о золоте, которое не умеют промывать, о нефти, о залежах графита ещё не тронутых в Енисейской области. Словом, глаза горели, руки дрожали, когда писала. Русских мужиков очень любила (и теперь только народ люблю). Строила планы о том, что недурно было бы из Сибири подвозить рыбу, дичь, которая гниёт без употребления. Для этого предприятия необходимы особые вагоны-ледники, и пр. и пр.
А рядом с тем- уж не верила в Бога, холодно, разумно. Сама пришла к тому. Только боли от этого не было.
Боль позже пришла, - я уезжала, а мама перекрестила меня, пробормотав: «Девинька, я по привычке, хоть ты и не веришь». Ну, и боль родилась, я сделала неимоверные усилия верить, говела, вставала в 5 часов, чтобы поспеть к утрене- но это было только желание, но не вера. Поняла я это и бросила. Детство мама оставила нам нетронутым".
"Хоть вы не любите литературы, - но позвольте задать один вопрос: если бы Достоевский был ещё жив, как бы он относился к Мережковскому? Ведь Мережковский самый несамобытный мыслитель. Он весь утоп в Достоевском, все его мысли к себе перенес, -правда, перестрадав. И вот дикая мысль приходит в голову: мне кажется, что Достоевский сказал бы ему то, что Ставрогин Шатову: «Мне очень жаль, но я не могу любить вас, Шатов».
"У вас промелькнуло слово «гениальный» в отношении Толстого. Это дико с моей стороны, но, право, я не знаю, в чем его гениальность. Философ он, что ли? Толстому я никогда не поклонялась, а теперь просто не люблю- философ он такой доморощенный, «самоучка» да барин с головы до пят- но он временем рожден и умрет со своим временем. Он уже теперь стал как памятник, со всеми своими учениями и мукой.
Еще у меня есть тупик относительно Шекспира. Не люблю его, да и только. Он как врач с людьми обращается. А я только тех врачей люблю, которые сами больны".
"У меня есть в душе этот образ- образ моей бабушки, по папе. Она была крестьянка ( христианка). Я часто думаю над этимологией этих двух слов- это самое глубокое, что создал народ: в нем (в этом слове) он сущность свою выразил, свое понимание «христианства» - самое глубокое «надмирное» и «вмирное».
**** Тот же Русский народ дал «юродивого». Пусть не говорят мне, что в Европе был юродивый. Это «не то», - понимаете, - не то. Я скажу, - там, скорее, был «экзальтированный урод», а не наш «тихий» - (обязательно) «тихий» юрод. И вместе с этими думами, параллельно им- я решила не стараться выдвинуться, а именно- ничего не делать. Пусть все будет в «потенции» - не надо мне этого земного выявления".
"Мне кажется, чтобы о Достоевском «сметь» писать, прежде надо уйти в пустыню и поститься, а тогда прикасаться. Я никогда, верно, не смогу о нем писать".
"Знаете, отчего я природу понимаю- я ведь выросла в имениях- знаете ли вы эти настоящие имения, барские? С большими, тенистыми садами, с покривленными заборами, с тихими, позеленевшими прудами? Знаете ли вы эти лужайки с некошеной травой, -эти июльские вечера- с запахом белых лилий, левкоя. Знаете ли вы эти барские помещичьи дома, с большими залами, со старинной мебелью, - этот особый помещичий узор??? Как жаль, что все это вымерло, что теперь нет имений, а есть «дачи».
Я любила наезжать к дедушке зимой- глубокий, белый снег, запах зимы, саней и снега!
Соберутся гости- соседние помещики, а я спрячусь в широкое кресло, закрою глаза, дедушка играет на рояле, тихо, вдумчиво, - тепло в комнате, а в саду морозно, запах глуби снега, не топтанного людьми!
А елка? У дедушки есть сочинение «Weihnachtslied»- он его всегда играл.
Нигде так хорошо не спалось, как в имении; заберешь охапку старых немецких журналов, конфект, пряников, - и вся уйдешь в пуховую постель.
Безумно хорошо!
А рядом с этим живет у меня страсть к подвижничеству, сплю теперь почти на досках. Ну вот, подите, что за чудный человек.
Единственно, что я не любила, - это с кем-нибудь гулять, «восторгаться» красотой природы. Это дало маме повод сказать, что я не люблю природы, что я стара душой.
Я любила только с дедушкой гулять, молча, без слов, то поедем с ним в шестом часу утра на кладбище фамильное; раннее летнее утро, лошадки бодро бегут, едут лесом. Старые деревья уж проснулись и о чем-то шепчут, а молоденькие ели забавно этак спят по-детски, свернувшись в калачик.
Милый мой вдумчивый дедушка, весь не от мира сего!"
"Из всех ваших мыслей мне больше всего запало-что, может быть, мы живем в великий век окончания литературы. Литература началась афоризмом (изречения Христа) и кончится им. Это ее таинственный цикл развития.
Он бездонно глубже океана слез. Я очень грешна, но мне Бог все простит и на Страшном суде скажет: «Много, очень много согрешила, дщерь моя, но-иди с миром, ты мукой своей все искупила. И я верю в это. Ибо за все я плачу не формой, а сущностью, кровью своей души. Веру не любят только шапочные знакомые, - родные, близкие все любят. О, не примите это за фарисейство- но я чувствую в себе иногда мученицу. Я люблю муку, я ищу её.
Видала во сне Царя и Его двух дочерей Ольгу и Татиану. Я часто Его (примечание Розанова: «Царь» и «Его»- везде прописные буквы в письме: чего нет, как я со смущением увидел, даже в «Жизни и трудах Погодина» нашего маститого Барсукова) вижу во сне. Часто теперь вижу бои. А сегодня видала, что Варшаву взяли. Царь очень волновался, ибо дочери его ринулись в бой, а была ночь и гроза. Видала, будто Он был на курсах и сходил с лестницы, держась за перила, и я себе заметила то место, где он приложился рукой. Чтобы поцеловать по уходе Его.
Я не определенно Его люблю, а вообще Царя, тип; люблю Самодержавие, все свое исконно русское".
"Мне надо отослать письмо, и я наклеиваю марку с дорогим Портретом одного из Царей (и делаю это с наслаждением), а куда поступит этот гривенник, в какую сложную комбинацию он попадет- мне решительно все равно.
Единственно, что меня беспокоит, - это моя совесть.
И вот я стараюсь стать лучше- и все.
Зачем мне переиначивать для этого государство??
Это дико, бессмысленно.
А все эти Некрасовы, Щедрины- просто больные, и им надо было просто обратиться к врачу: «Так, мол, и так- у нас желудок плохо варит» (у Некрасова действительно было что-то неладное с желудком).
Ну, а у меня желудок в порядке, и мне не из-за чего сердиться.
Это мой политический символ Веры.
Царь, Царица и Наследник у меня всегда на столе (Их карточки).
Русский национальный флаг самый красивый в мире. У немцев- черный, красный и белый.
У нас мягкий синий, мечтательный, уступчивый. Синий цвет мой любимый. Этот цвет, темный, но не черный, как у немцев, смягчает красный и есть выражение политической физиономии Русского Народа. Мягкость, неуловимость, «не от мира сего» - вот что выражает этот синий цвет. И хоть Тургенева я терпеть не могу, но он раз сказал умное слово- по обыкновению полунебрежно, по-барски, «по-тургеневски»: «Космополитизм-чепуха, космополитизм-ноль, хуже нуля».
Россия без каждого из нас может прожить, но никто из нас без России не проживет. Аминь.
Индия-это моя душа. Но душу я положу на престол Царя и отечества. «Боже, Царя храни» - это лучшее, что я знаю".
"Сижу сейчас за Достоевским. Некогда заботиться о себе. Все время мороз восторга по коже пробегает, сейчас начнут зубы стучать.
А ведь читаю «Дневник писателя», о котором дурак Вересаев так пренебрежительно высказался.
…. Слушайте: допустите на минутку, что Россия исчезла с лица земли, - что останется, как память о ней? - 4 фигуры: Федор Павлович, Митька, Иван и Алеша- обнявшись (обязательно, обнявшись) вечно будут стоять. - Если Европа задавит Россию-её священная обязанность будет- в середине земли поставить этот памятник".