Леди Макбет местного уезда.
Кажется, - ну столько раз мы бывали в Акко! - что тут может быть нового и интересного? а вот - тянет сюда.
Нет, не в современный город, городишко, можно сказать, не выдающийся, маленький, типический для Севера, а именно в Старый Город, в крепость!
Хороша крепость, ничего не скажешь! В прошлом году на Мальте я первым делом сравнил мальтийскую цитадель с аккской, хотя та, конечно, покруче будет. Но те же мощные, высоченные стены, отвесно падающие в море, те же бойницы, тот же камень, те же выбоины в нем, оставшиеся от нескончаемых следов ушедших в глубины истории повозок, копыт лошадей и сотен тысяч подошв средневековых сапог.
Вы слышите: грохочут сапоги
И птицы ошалелые кричат?…
А птицы, в основном, чайки и альбатросы, и сейчас кричат, кружа над волнами Средиземного моря, разбивающимися о могучие и неприступные стены, выдержавшие натиск войск Наполеона, напрасно штурмовавшего эту крепость…
Мы бродим по мощеным и асфальтированным улочкам, превращенным в большой торговый центр с десятками магазинчиков, в которых аккские арабы торгуют бижутерией, ремесленными изделиями, украшениями и прочей мелкой ерундой; по затемненным закоулкам, тупикам, внезапно распахивающимся площадям, мимо причудливо и неожиданно появляющимся тут и там каменных ступеней, ведущих вверх, в квартиры живущих здесь арабских семей, развешивающих стираное белье прямо у нас над головами, на балкончиках стареньких каменных построек.
- Ну просто театр! - воскликнул Друг, - декорации к спектаклям о средних веках!
- Пожалуй, ты прав, - поддержал его Старик, - театр, а люди в нем актеры…
- И актрисы, - вставился я, аккуратно указывая глазами на идущую навстречу молодую арабку с пышным бюстом, блестящими карими глазами и прекрасной матовой кожей лица.
- Кстати, об актрисах. Не было ли в вашей, друзья мои, коллекции актрис?.. По вашему дружному молчанию я понял, что эта жутковатая чаша вас, друзья мои, миновала.
- Отчего же жутковатая? - спросил я вкрадчиво, отчетливо понимая, что мы напарываемся на очередное приключение нашего шустрого Старика и, соответственно, на его очередной рассказ.
- Да. Было дело. Но давайте тогда сядем вон в том кабачке наверху, примем по сто капель вина фирмы Кармель в качестве успокоительного.
- А что, так худо было? - со смешком спросил Друг.
Но Старик не ответил.
Мы прошли по крепостной стене. Справа синело море, покачивая на своей поверхности десятки, если не сотни, яхт, с высокими и не очень, мачтами, причем на некоторых из них уже белели паруса перед выходом в море. Было утро, и легкий ветерок ласково перебирал воображаемыми пальчиками их белые полотнища.
Слева от нас, внизу, сонно текла жизнь арабского квартала, а купола древних построек с покосившимися полумесяцами и отдаленные минареты мечетей оттеняли экзотику места, ставшего декорацией нашей неторопливой беседы.
Вино, фрукты и обязательные здесь питы с хумусом, тхиной и маслинами постепенно настроили нас на философский лад, и мы, закурив, приготовились выслушать докладчика с уважительным вниманием.
- Дело было давно, во времена моей гремучей молодости, - степенно начал Старик, - и было мне, скажем, годика тридцать четыре. Отдыхал я как-то в местном нашем санатории, что находился в сосняке километров в тридцати от вонючего и дымного мегаполиса. Скучища была адская, хотя погода была достойная и жратва, на удивление, терпимая.
Вечера я проводил либо в биллиардной, либо за картами, но чаще всего в пивной недалеко от санатория в одном, довольно злачном, месте.
И вот однажды сосед по санаторной камере зовет меня на музыкальный вечер в актовом зале санатория, где должны быть и танцы. От делать нечего я пошел. Вообще-то я терпеть не могу эти танцули, но факт - пошел.
И сразу ее увидел.
Высокая, со строгим лицом учительницы старших классов, она выделялась из толпы модной одеждой, модной прической и умными глазами в пушистых ресницах. Это ведь редкость: модно одетая женщина с умными глазами, правда?
- Да нет, почему же…- начал я, но Старик перебил, - поверь мне, Дока, это так! В другой раз объясню, но сейчас не стоит отвлекаться!
- Ладно, - миролюбиво сказал я, - слушаю вас внимательно, сэр.
- Вот, значит, я и спрашиваю соседа: - Кто такая, ты не в курсе?
Тот чуть не сел, где стоял!
- Как так, ты не знаешь К.? Да она - ведущая артистка драмтеатра, заслуженная артистка республики, светская львица…
- Нет, - говорю, - не знаю. А где у нас будет драмтеатр?
Ну, тот, понятно, сел на кобчик. Как? Не знать элементарного?
- Ладно, пойду-ка я спляшу с ней! - говорю.
- Ну что ты, - поет мне сосед, - как можно? Ты ей не представлен, это ведь не чмара с мыловарки!
- Чмара, - отвечаю, - хочешь на пари, я ее сейчас станцую, а потом и трахну!
Товарищ, будучи завзятым театралом, завизжал от моего хамства, а я, дождавшись начала вальса-бостона, двинул через зал и галантно пригласил заслуженную красотку на тур. Вы, дорогие мои, знаете, что такое вальс-бостон? Нет, дорогие мои, не знаете вы, что такое вальс-бостон. Это, прежде всего, именно томление духа, и лишь затем только - вальс, как таковой! Партнеры ну просто обязаны быть высокими, стройными, длинноногими и сухожопыми. Обязаны! Точка! Иначе это уже не вальс-бостон, а гребля на лодке-плоскодонке в ветреную погоду!
Короче, сплясал я с нею вальс и чувствую - женщина потекла! Понравился я ей. Я это всегда чувствую по некоторым параметрам. Ну, во-первых, дыхание, далее - румянец, но главное - глазищи! Зыркала она по мне томно и внимательно снизу доверху, насколько позволял угол зрения. Вижу, полюбила меня с первого танца, потому как в этом виде вальсирования я был непревзойден еще со студенческих времен. Так. Лады. Первый этап пройден! Да, забыл сказать, она мне тоже полюбилась. Прежде всего, в связи с тем, что билась она всю дорогу своей немалой грудью о мои ребра на всех поворотах так, что я только охал, а потом опять же - глаза! Не могу я, ребята, устоять супротив крупных карих глаз, да еще с такой опушкой, как эти длинные наклеенные, как потом выяснилось, ресницы! Нету сил выстоять, сдаюсь моментально!
Договорился, естественно, о встрече на завтра. Завтра не получилось, не упомню уж почему. Потом опять что-то. По-моему, я еще одну там присмотрел.…Не суть важно. Важно то, что я после санатория прибыл в облдрамтеатр на спектакль. Это такой у нас большой-большой сарай со сценой. Акустика хреновая, там до этого был капустный склад овощной базы, так что капустники - еще куда ни шло - слушать можно было, а драму - нихт! Нихрена не слышно, а потому артисты орали, как резаные, чтобы зрители в двадцатом ряду не заснули!
- Да, хороший у вас театр был, - вставился Друг, - а что, там и классику ставили?
- Обижаешь, начальник, а как же! Половина всего Шекспира!
- Да ну! Верхняя или нижняя?
- Отвяжись, дурная жись! Шуточки у тебя кондовые! Наш театр.…А, впрочем, ладно, чего уж. Захолустный театр был, конечно. Для передовиков производства и доярок с высокими надоями.…Так, не сбивай. Об чем, бишь, я?
- Про дояр…то есть, про артистку с высокими…этими…грудями…заслуженными, - съязвил все же Друг.
- Да, да, именно так. Зашел я после спектакля в ее гримерную, ну, такую кладовочку с большим зеркалом на фанерной стенке, попросился проводить до дому, предварительно напомнив о незабываемом вальсе-бостоне. Она без промедления согласилась, и мы двинули.
Друзья мои! Это были перестроечные времена, а потому вся пыль, грязь, щепки и грязные лохмотья бумаги от вялотекущих этих времен были у нас под ногами, а если попросту, натуральная сучья помойка пролегала между драмтеатром и домом моей большегрудой пассии. Ибо театр этот находился на отшибе, чуть ли не за городом, что индексировало уровень культуры нашего мегаполиса. Стало мне скучновато, если честно признаться, ведь одно дело - домогаться красивой женщины с пушистыми ресницами, а другое - шлепать по такой помойке, инстинктивно отождествляя почти уже любимую женщину с таким декором!
Ладно. Дотерпел я этот пейзаж до ее квартирки. Входим. Пустая двухкомнатная хрущоба, в большой комнате - разбитый диван и стол без скатерти с двумя кривыми стульями. Зато все стены облеплены огромными афишами театра с ее портретами в ролях классического репертуара: Шекспир, Мольер и прочие великаны.
И так жутко воспринимался этот контраст между афишами и нищенской обстановкой, что мне захотелось исчезнуть из помещения. Увидев, что я слегка сбледнул с лица, красавица скороговоркой сообщила, что она разведена, двенадцатилетняя дочка - в деревне у мамы, а эту квартирку сделал ей режиссер театра, очень хороший друг и большой ее поклонник.
Страсть резко остыла, ее сменила острая жалость. Да, да, коллеги! При всей моей напускной пошлости - я жалостлив внутренне, это у меня в генах.
Но, несмотря на это, я провозглашаю тост: За Говорящих Дам! И пусть он звучит двусмысленно, но это как раз то, о чем я хочу рассказать! Прозит!
Мы выпили, потом, закусив, дернули еще по одной, и Старик, сбросив хмурую маску, продолжил:
- Так вот. Настроение у меня было минусовое, мысли о побеге и тому подобное, и вдруг сквозь грустные мои размышления пробивается монотонный голос из кухни:
Никогда
Над этим "завтра" солнце не взойдет.
Твое лицо, мой тан, подобно книге,
Где можно вещи странные прочесть.
Чтоб время обмануть, пусть дышат лаской
Твои глаза и речь: цветком невинным
Ты выгляди, но будь под ним змеей.
Я прислушался. Это моя подруга, готовя на скорую руку насчет пожрать, бормочет такие красивые слова! Память у меня и сейчас крепка, как видите. Воспроизвожу по памяти классику.
И ворон сам охрип,
Прокаркавший нам здесь приезд Дункана
Нежданный, роковой. Слетайтесь, вы,
Смертельных мыслей духи, измените
Мой женский пол и от главы до пят
Меня жестокой злобой напоите.
Мама рОдная! Да она же шпарит монологи леди Макбет, довольно кровавой дамочки! К чему бы это? Я крепкий мужчина, но в такой обстановке слушать такие слова, какое-то бормотание со смешками! Мороз прошелся по шкуре!
Ладно, думаю, посмотрим дальше, что будет…
Старик закурил и, пустив плотную струю дыма, замолк, глядя невидяще в сторону моря. А оно было удивительным. Чистое, голубое, аккуратно и нежно переходящее на горизонте в небо. И диссонансно в этой красоте звучали жесткие воспоминания Старика.
- Я сидел, как на иголках. Обстановочка требовала немедленно смыться из этой неприятной атмосферки, но эго! Эго требовало: пришел - сделай дело! Ради которого и пришел.
Обычно в таких ситуациях я сразу шел напролом, не тянул резину, но тут меня давила какая-то сумрачность, что ли, тяжесть какая-то, понимаете? В пустой и мрачной хате дамочка режет большим ножиком колбасу и при этом шепчет заклинания. Тьфу. А потом я должен с ней в койку….
Я и спрашиваю: - А в чем дело? Ты почему озвучиваешь тени прошлого?
- Премьера завтра, - отвечает, - прорабатываю текст.
- Прямо сейчас? Может, я мешаю?
- Да нет, что ты! Сиди, сиди. Я уже привыкла….
Елки, - думаю, - к чему привыкла?
Ладно. Долго ли, коротко ли, выпили-закусили, пора бы и делом заняться, а я не могу. Смотрит она на меня глубокими своими глазами, чувствую - ждет. А я - ни в какую. Тормоз. Сбила она меня с панталыку. - Прочти, говорю, мне что-нибудь из Макбета, пока идет третья рюмка, вместо тоста!
Умная была баба, точно вам говорю. Усекла, видать, мой мандраж и говорит: - Ладно. Будем здоровы. Слушай:
Твоя надежда
Была пьяна и выспалась теперь?
И, бледная, зеленая, глядит
На прежнюю решимость? С этих пор
Я о любви твоей того же мненья.
Боишься ты на деле храбрым быть,
Каким желаешь? Хочешь ты иметь
То, что считаешь украшеньем жизни,
Оставшись трусом в собственных глазах?
И "я хочу" слабеет пред "не смею",
Как бедный кот в пословице.
- Нихрена себе, - думаю. Баба готова, а я позорюсь….Но нету желания, что-то держит меня. Я пытаюсь распалиться, смотрю на титьки, рукой глажу ее руку - ноль! Не маячит у меня, хоть сдохни!
Она, видя такое дело, говорит: - Ты посиди тут, я сейчас.
И идет в ванную. Слышу плеск воды, мыться пошла! И дверь в ванную не закрыла. Я заглянул туда: за прозрачной занавеской стоит моя заслуженная артистка в полупрофиль, моется. Груди! Бедра! Фигура! Да. А хуй не стоит. Ну, думаю, все, кончилось мое либидо! Намертво. А все из-за ерунды - обстановка не понравилась, муха-бляха!
- А что, бывает! - вставился, было, Друг, - вот у меня….
- Да погоди ты, - одергиваю я, - дальше-то что, Старик?
- Дальше? Дальше это кино продолжилось. Аж до самого до утра. У меня жинка была в командировке, время было, не спешил я. Она тоже не бежала с утра в контору. Вот и беседовали.
- Сейчас я выйду, - говорит мне из-за занавески, - ты посиди.
Выходит в халатике, присаживается за стол. Видно, что человек понукает меня, мягко требуя естественного развития событий. Я подливаю винишка ей и себе, слегка дурею, ан нет - желания нетути!
Ладно. Толкуем дальше за жизнь. Потом сдуру опять говорю: - Выдай еще чего-нибудь из Шекспира. Очень он по душе мне сегодня пришелся!
- Отчего же? - уже зло отвечает. - Пожалуйста:
Кольчатый дракона труп,
Пасть акулы, волчий зуб,
Корень, вырытый в ночи,
И когда луны лучи
Повернутся на ущерб,
Заклятые ветви верб,
Желчь козлиную сюда,
Печень грешного жида,
Турка нос, татарский рот
И любви преступной плод,
Тот, что матерью убит
И во рву тайком зарыт.
Гуще взвар! Котел кипит.
- Мама дорогая! - думаю себе, - после этого трахаться? А вслух говорю: - Хорошо-то как, ну давай за это выпьем!
Время шло за милой беседой, я распаляюсь помаленьку под действием паров и глядючи на разрезы халатика, которые после каждой рюмахи делались все обширнее.
Наконец, приступил, с божьей помощью!
Но не тут-то было! Леди Макбет вдруг уперлась и перешла в глухую оборону! Видать, обиделась, что я сразу не попер на абордаж!
- Что ты, что ты! Я не такая, как тебе показалось, ты меня не понял,…- ну и так далее из репертуара подъездной простушки.
Да. А я уже вошел в раж, винища налакался под завязку! Прибор мой заторчал практически железобетонно! Желаю сбросить высоковольтное напряжение! А тут - облом, фактически. То ли у нее в головке вместо Шекспира попер кто-то другой, может, Лермонтов там или другой какой лирик, но сжала ноги, захлопнула халат и бьется руками, как Тайсон, норовя зацепить по морде!
Е - мое! Вот это поворот событий! Я голову набычил: ебать хочу! Она - ни в какую! Организованно - спонтанное сопротивление!
Короче, бились мы крепко, часов до четырех утра. С перерывами на перекур. С криками возмущения и с Шекспиром, мать его! Ну куда же нам без классики!
Сгустите кровь мою, закройте путь
К раскаянью, чтоб голоса природы
Не колебали замыслов моих
При их осуществлении; прильните
К моим сосцам и превратите в желчь
Их молоко, вы, демоны убийства!
Я, конечно, успокаивал артистку, как мог, но, похоже, там открылись такие бездны репертуара, что мне пришлось выслушивать эту муйню, сжав и зубы и мошонку. Неохота было мне идти ночью в слякоть, потому что в перерывах между пыхтением и Шекспиром были слышны барабанные звуки дождя по оконным стеклам. Силы иссякали, хотелось спать, но я клялся, что не уйду без взаимного удовлетворения, на что тут же получил по зубам:
Кормила грудью я,
И знаю я, как сладостно любить
Сосущее дитя, когда оно
Смеется мне в лицо, но мой сосец
Я вырвала бы из беззубых десен
И размозжила б череп, если б я
Клялась, как ты.
А потом вдруг в ее вдохновенной голове соскакивал рычажок и она, неожиданно для меня, вдруг начинала декламировать из другой оперы, но все того же Вильяма:
В постель, в постель; вот стучат у ворот.
Иди, иди, иди, иди, дай мне твою руку.
Что сделано, то сделано.
В постель, в постель, в постель!
Вот так, братцы! Вот, что значит иметь дела с артистками, которые путают вымысел и реальность, классику и еблю!
- Мда…- выдавил я, - ну и что, чем кончилась коррида?
- Кончилась она, как и положено, соитием. Но если вы думаете, что там было что-то выдающееся, то ошибаетесь. Обычное хлюпание сапогом в вязкую лужу. Сопровождаемое при этом театральными глубокими вздохами, напускной страстью и имитацией оргазма из дешевого порнофильма. Тривиальное дело. Много шума из ничего!
Ой! Я, кажется, заразился этим Шекспиром, чтоб он был мне вечно здоров!
И мы, выйдя из арабской забегаловки, двинули, солнцем палимые, по мощной стене, минуя древние бастионы аккской крепости.