Первая любовь, или Встреча в Мисхоре
Конечно, в такую жару лучше всего торчать у моря. Шутка ли - тридцать семь в тени!
Допустим, на пляже.
Можно на пляже Дадо в Хайфе.
Он сегодня многокилометровый, с массой уютных, и не очень, ресторанчиков, баров, со сценой и амфитеатром в двадцати шагах от моря, в общем, довольно приличный средиземноморский пляж, особенно если сравнить его с тем, который был здесь лет тринадцать-четырнадцать назад.
Можно провести время на пляже с феерическим названием Бат Галим, что значит в переводе с иврита, Дочь Волн.
Правда, он поменьше, чем Дадо, и в его прибрежной части, отгороженной волнорезом с одной стороны и вдающимся в море берегом - с другой, гораздо больше мочи, испускаемой людским скопищем при купании.
Но само это место интересно тем, что здесь с моря открывается вид на гористый кряж Кармель, ниспадающий под острым углом прямо в море, причем на этом наклонном отрезке горы вначале видна округлая башня верхней станции фуникулера; за ней проглядывают над густыми зарослями парка купола Бахайских Садов, а чуть правее, на отрогах горы видна базилика монастыря, увенчанная большим куполом. Под главным алтарем монастыря находится пещера Ильи-пророка. По преданию именно эта пещера служила пророку жилищем. Правда, давно, аж в девятом веке до новой эры!
Набережная в этом месте гораздо короче, чем в Дадо, но здесь она обрамлена со стороны берега жилыми постройками, среди которых есть и старинные экзотические арабские дома, ждущие ремонта многие десятилетия. Здесь же есть и летнее уличное кафе-мороженое, недалеко от которого на лавочке мы разместились с приятелем, ностальгирующим о далеком прошлом.
- Вот смотри, - говорит он. - Нет культуры на местных пляжах. Ну, орут они все громко. Вот марокканцы, к примеру. Заплывают три бабки на пятьдесят метров и, находясь друг от друга на расстоянии своих длинных языков, начинают бозлать чепуху громкими вороньими карканиями!
Про всякую чушь!
А наши старушки! Затащат одного ребятенка в воду и начинают кружить вокруг, выясняя, сколько ложек каши он поел с утра! Зла нехватает!
- Или вот, например, - поддержал его я в том же критическом тоне, - посмотри на это! Мимо нас прошли две женщины лет под сорок. Они держались за руки и мило ворковали, причем было видно невооруженным глазом, что это не просто подруги, а подруги интимные. Их касания, их взгляды, обращенные друг на дружку, несомненно выдавали почти легитимный сейчас тип отношений - женщина и женщина.
- Там, у нас, было по-другому, - хмуро проводив глазами парочку, продолжил приятель. Так не орали. И вообще народ был другой... Да и места были другие…В Крыму, например... Ты бывал в Крыму? Бывал. Значит, понимаешь...
Нет, конечно, Ялта - это Ялта!
Набережная с ежевечерними массовыми променадами взад-вперед, с высматриванием потенциальных партнеров, с огнями освещения ночью, когда с любой горки открывается завораживающая картина мерцающих разноцветных огней, а за ними - море.
Ялта - это да!
Но Мисхор - интимнее, спокойнее, камернее.
От Ялты до Мисхора - рукой подать.
Надо проскочить по шоссе мимо Ливадии с ее великолепным дворцом, мимо Ореанды и Гаспры - и вот, ты уже на месте.
А если продолжить движение к югу, то через несколько минут ты уже в Алупке с бесподобным Воронцовским дворцом и дальше - Симеиз.
Однажды, гуляя пешочком по пляжу вдоль моря, я проскочил забитые загорелыми телами пляжи Мисхора и Алупки и вдруг с удивлением заметил, что уже не перешагиваю через туловища и головы, а иду культурно, без препятствий. Спросил у распластанной тетки, почему вдруг народу так мало, что, море холодное сегодня или акулы поработали челюстями? Нет, говорит, у нас в Симеизе... Не дослушал я до конца объяснение, мелко труся конечностями, развернулся и - ходу! Туберкулезники! - свербила мысль. Дуй отсюда, пока не надышался!
Туберкулезные санатории сконцентрированы как раз в Симеизе.
А Мисхор - это да!
Чисто, тихо и мухи не кусают. Хорошо было мне в Мисхоре.
Отпуск - три недели, времени - в обрез, здоровье - требует секс-разрядки практически ежечасно (ох, уж эта молодость, молодость…), а вокруг, как назло, одна другой краше, глазами бьют наповал, мини-кофточки и мини-юбочки частично открыты настежь, легкая музыка в воздухе, крымское вино и рокот волн... И - настрой отпускной. Большой публичный дом с названием - курорты Крыма - к твоим услугам, отпускник!
Правильно все. Кто приехал починить дыхалку, кто - нервишки, но все прибыли с затаенным дыханием - а вдруг? в этот раз! повезет! - и ты встретишь Ее! Красивую, единственную! Любовь! От которой встанет комом в горле сердце, и его биение разорвет привычную серость будней, и раскроются в волнении глаза - вот оно! Вот!
Ну, или не сердце комом встанет... а что-нибудь более прозаическое... и то - хлеб. М-д-ааа.
Но, как бы то ни было, охота началась практически мгновенно, как только автобус из Ялты остановился у входа в пансионат.
Глаз начал привычно отсеивать из толпы шлак и мусор и задерживаться с оттяжкой на некоторых экземплярах с выдающимися формами либо с яркими элементами макияжа и других деталей боевых доспехов будущих курортниц.
Может быть, ты помнишь - там есть ресторанчик, в котором теплыми крымскими вечерами происходили или продолжались знакомства.
Был в то время в этом кабачке душевный сакс, звали его Витя. Ну просто душу выворачивал этот Витя в сопровождении ф-но, скрипки и ударника! Да еще если принять за кадык чуть-чуть армянского коньячка, да закушать это дело чем-нибудь грузинским с зеленью!
В первый же вечер мы с Мишей, он из Николаева, сняли двух девиц.
Хорошие девки! Во-первых, кровь с молоком, во-вторых... а впрочем, во-первых, было достаточно. Подружили мы с ними пару деньков, в Ялту их свозили, в Ласточкино Гнездо, то к себе их приведем, то к ним в гости сходим, все путем, как надо.
И вот на третий день гуляем по набережной вчетвером. Воздух - чистейший, море шепчет чего-то душевное, небо все в крупных звездах, и на душе благодать и гармония.
Навстречу идут две девушки.
И - сразу ко мне: Гоша! Привет!
Смотрю я - и чуть в обморок не свалился. Вика и Нонна! Вот так встреча! Вдвоем! Вместе!
Извинился я перед девицами, которые кровь с молоком, попросил Мишу занять их чем-нибудь веселым, и подключился к своим старым школьным подругам. Пошли воспоминания, а потом слезы и сопли.
Дело в том, что некогда мы втроем учились в одном классе. Учились хорошо, достаточно сказать, что я и Нонна получили золотые медали, а Вика - серебряную. То есть, были сливками класса. А кроме того, были у нас любови. Я любил Вику, Нонна любила меня, Вика же любила Эдика из 10-го Б. Такая была раскладка и диспозиция, понимаешь.
Должен тебе сказать, Дока, что Вика была маленькой, щупленькой, рыжеватой девочкой с нечистым лицом, то есть, кожа была такая, негладкая, что ли. Глаза у нее - светло-карие, умные, голосок негромкий, душевный. К чему я это тебе говорю? Неброская девочка, серенькая внешне, можно сказать. Но это же первая любовь! Которая слепа и глуха! Поверишь, плакал я ночами, этакими чистыми и светлыми слезами, а в груди такое надуманное, знаешь, блаженство, детское, без всяких пошлостей. Приятно вспомнить, что у меня когда-то были такие ощущения. Выбивал из головы даже мысли о, не дай бог, чем-нибудь неприличном, по тем далеким и смешным представлениям. Чистым мальчишкой был я в юности, так-то вот! Неиспорченным. Это потом уже... Да ладно. И об этом расскажу.
Мы встали со скамейки, и пошли вдоль берега.
Гоша задумчиво поглядывал в сторону моря, а оно было спокойным, лишь легкий ветерок рябью проходил по его поверхности. Белые барашки с тихим шепотом накатывались на береговой песок и тотчас же с шипением ускользали обратно.
Почти до самого горизонта вода была изумрудно-зеленой, и лишь вдали, по всей его линии, цвет ее менялся на ультрамариновый, переходящий в прозрачную голубизну неба с легкими перистыми облачками.
- Любил ее я, конечно, по-детски, но она была влюблена в другого. Я как-то даже поговорил с ним , с этим парнем, надрывно. Он спокойно сказал: пусть она сама выбирает. И она выбрала его. Такое горе. Шучу, конечно.
А Нонна сверлила меня на всех уроках огромными карими очами. И все это видели. А мне было до фонаря, я глядел только в сторону Вики.
Однажды Нонна пришла ко мне домой.
Молча смотрела на меня просящим взглядом. Потом расплакалась, говоря: - Ничего, Гоша, ничего, я сейчас уйду, ты не волнуйся! Какое там! Я бегал по комнате, зажимая торчащий член обеими руками, засунутыми в карман! Вот ведь интересно, как мы устроены, Дока!
Бабу не люблю, а ее слезы, ее страсть передается мощным импульсом прямо в яйца!
Да. Чистыми мы были ребятами! До поры, до времени... Ч-черт!
Потом пошла большая жизнь.
Нас разбросало.
Я поступил в университет и - пошло-поехало, общага, девочки, поллитровки, блядки.
Нонна училась в консерватории, стала концертмейстером, вышла замуж, родила раз, родила два...
Вика закончила универ в Питере, вышла замуж, родила, развелась.
Я женился неудачно, стал блядовать в поисках той единственной, которая смутно вырисовывалась в мечтах. Конечно, не похожая ни на Вику, ни на Нонну.
Через восемь лет после окончания школы я случайно встретил свою первую любовь - Вику. Она уже разошлась. Я гулял вовсю, изменял жене только так, зная, что жить с ней не буду.
Мы сразу поехали ко мне и упали в койку.
Ужас. Ты, Дока, видел тощую синюшную курицу? Такой я увидел свою первую любовь и пришел в ужас: кого я любил? Почему? За глаза, которые уже не были такими привлекательными, как некогда?
Мы разбежались.
Нонну я встретил в командировке через лет десять в Днепропетровске, она была концертмейстером оперного театра. Замужем вторично, блеклая, толстая, уставшая. Поговорили за жизнь и разошлись.
И вот эта встреча в Крыму! Обе! Вместе!?
Как это получается, я не знаю, но они сошлись. Собрали в кучу детей, прогнали мужиков, зажили одной семьей!
Ты это в состоянии понять?
Я - нет!
Тогда, в Мисхоре, я исчез из их номера в пансионате на цыпочках, мелкими перебежками, потому что после рюмки-другой они вдруг стали смотреть на меня по-особому, хищно, что ли?
Я не слабак и не трус, но мне стало не по себе. И я слинял.
Что скажешь, Дока?
У меня под волосами стройными рядами пошли мурашки.
Я отвернулся и стал смотреть на море.
А оно было отрешенно-спокойным.
Красивым и величественным.
Что ему до нас, до наших дел, до наших бед?
Плевать оно на нас хотело.
Соленой своей слюной.