Советский Маркион: Великий Май вместо Великого Октября (бесы «контрреволюции»). Часть 1.
Оригинал взят у ugunskrusts83 в Советский Маркион: Великий Май вместо Великого Октября (бесы «контрреволюции»). Часть 1.
Большевизм, определённо, представляет собой политическую религию. Как и всякая религия он может претерпевать свою Реформацию и свою Контрреформацию. Сегодня мы, вероятно, являемся свидетелями того, как пережив период догматической неразберихи в «лихие 90-е», большевистская религия переживает новую кодификацию своих воззрений и верованию. Президентство Путина открыло путь чекистскому ренессансу, но сам стиль возрождённой советской цивилизации путинского периода приобрёл доселе невиданные черты. Кто-то называет это «национал-большевизмом», имея в виду отстаиваемый Путиным сплав советской мифологии и русского наследия, но мы дадим данному феномену иное название: красная контрреволюция.
Суть произошедших в 2000-х гг. мутаций советского политического мифа состоит в том, что революционная, ниспровергающая патетика окончательно уступила место охранительскому пафосу с сергианской позолотой. В 1917 году большевики захватили и осквернили Русский Храм, в 2001-ом они убрали, приукрасили его и начали возвещать с амвона азбучные истины красного лжеучения. Это не просто напяливание русских одежд, это коренная стилевая ломка. Стилевая, но едва ли поведенческая. Красный агитатор в 1920-е гг. ратовавший за развращённую «свободу нравов» и богохульно ругавший «поповщину», в наши дни с тем же сатанинским усердием накидывает на всех хомут советского пуританизма и гонит в казённую церковь Московского Патриархата. Чем одна крайность лучше другой? Разве блуд проститутки a-la Коллонтай не подобен бесстрастному размножению сергианской свиноматки, поминающей чекистскую власть в своих туповатых молитвах? И в любом случае главным врагом режима по-прежнему остаётся Русское сопротивление, которое большевики обзывали «контрреволюцией», а необольшевики кличут «революцией». Здесь следует отметить один отрадный факт: в 1930-е гг. русские антикоммунисты (та же Всероссийская Фашистская Партия или движения поумеренней) всеми силами стремились придать себе имидж «национальных революционеров» и упорно открещивались от любой «контрреволюции», которой упорно пугал подсоветского обывателя агитпроп. Господствующий сегодня чекизм добровольно принял контрреволюционную сторону, демонизировал само понятие «революция» и тем самым предоставил русским националистам широкий простор именно для «революционного» манёвра.
В «литургическом» (а богослужение понимается в христианстве как воспоминание, «анамнесис») смысле необольшевизм практически полностью отказался от своего «Ветхого Завета», то есть от комплекса мифов, связанных с Октябрьской революцией. Путин зачастил упоминать «национальное предательство большевиков в годы первой мировой», а его сатрап Гиркин одинаково осуждает как «революцию 1917-го», так и «революцию 1991-го». Иной читатель спросит: возможен ли большевизм без своего основополагающего мифа и вообще, является ли нынешний режим советским? Всё встанет на свои места, когда мы узнаем ради чего новейшие большевики решили избавиться (впрочем, притворно и уж точно не на всегда) от своей «октябрьской» купели. Если 7 ноября было символом красной революции, то какая дата ярче всего демонстрирует торжество красной контрреволюции? Ошибки быть не может: только проклятый Девятомай.
Существуют глубинное различие в этих двух датах, которое и делает 9 мая более привлекательным для первосвященников советской цивилизации. В результате Октябрьского переворота большевики захватили власть, но «захватить» не значит «восторжествовать». Интернационал добился контроля над русской столицей, однако ему предстояло ещё завоевать всю страну, которая вскоре будет усеяна разнообразными антибольшевистскими правительствами. Путч в Петрограде породил естественную реакцию, дал чёткий сигнал для Белого движения, которое кое-как смирившись с Февралём, уже не могло промолчать в ответ на октябрьское надругательство. После Октября интернациональный режим железом и кровью раздвигал свои границы на юг и север, запад и восток, вылезая из heartland’а, который первоначально ограничивался границами Московского княжества.
Настроение Октября не назовёшь «триумфальным», оно не удовлетворяет и не подпитывает гордыню. Совсем иначе обстоят дела с «Днём Победы». 9 мая 1945 года - это день чингисхановского по размаху триумфа, когда над половиной Европы взошла кровавая красная звезда. Отрезвев от угара октябрьской вакханалии в 1917 году, большевики поняли, что остались один на один с Деникиным и Колчаком. Майская же свистопляска, напротив, знаменовала смерть русского резистанса, который в лице Русской Освободительной Армии и смежных с ней частей, был ликвидирован физически и истощён духовно. В 1922-ом и в 1945-ом русские уходили в эмиграцию, то есть отступали с поля боя по-разному: в первом случае с надеждой, во втором - с пониманием отнюдь не тактического, а фатального поражения. В самом деле, после 1945-го русские организации Зарубежья уже не вели столь интенсивной работы, как в 1920-30-е гг. Оно и понятно, в битвах с советами и их союзниками не только погиб цвет белого рыцарства, но и его идея оказалась в нокауте, потери были не просто физическими, но и ментальными. Эмиграция «остыла», стала фригидной и неспособной породить хоть одно пассионарное течение, на подобие ВФП или раннего НТСНП (частично это связано с разгромом опорных пунктов белоэмиграции на Дальнем Востоке и Балканах, которые геополитически были гораздо выгодней в борьбе с Кремлём, чем Латинская Америка и США, куда в 1945-ом перебрались русские). Учитывая всё вышесказанное, 9 мая в календаре русских антикоммунистов может считаться наиболее «тёмным» днём, намного темнее, чем 7 ноября. Проще говоря, в 1945 году большевизм проявил себя даже ещё полней, чем в 1917-ом; октябрьская революция робким шагом ступала на окровавленное тело России, майская контрреволюция прошлась по России и Европе чеканным маршем.
То, что проскальзывало в Октябре гигантским зловещим отблеском, в Мае смогло воплотиться в апокалиптический кошмар. 1917-ый - год начала строительства советской проекции ада на землю, 1945-ый - год его завершения. Разная псевдорусская мишура на самом деле имеет глубоко вторичное значение и выполняет мобилизационную функцию для славянских рабов Совдепа; суть сталинизма составляет не бутафорское русофильство, а законченная, наполированная до блеска иерархичность системы, наконец-то накрывшей своим саваном полмира. Время коминтерновской показухи для иностранцев подошло к концу, Вавилонская башня была построена, стена вокруг неё возведена.
Ещё одно типологическое отличие, делающее 1945-ый страшнее 1917-го. В Октябре большевики торжествовали над «старым миром». Какой-бы перспективной страной не была Российская империя, её государственный строй носил характер «ветхого» и по сравнению с ним большевизм блистал «новизной». В 1941 году советское государство приняло вызов совсем иного противника; оный противник не был «реакцией», он сознательно подчёркивал свою революционность и постоянно педалировал эксплуататорские, гипер-капиталистические черты коммунизма. 9 мая СССР одержал победу не над «фашизмом», а над национал-социалистической Революцией. Одно это придаёт Девятомаю лишний вес в условиях, когда от цементирующего режим празднества требуется демонстративная «контрреволюционность». В пресловутый «День Победы» возвещается не обычная победа, одержанная в состязательном соревновании; победа СССР есть подавление великой европейской революции, и фразеология, с которой рассуждают о гибели «фашистской гидры» невольно подводит к образу Сталина-усмирителя, который логическим путём распространяется и на Путина.
«Великая Победа» конституировала большевистскую цивилизацию, стала её смыслообразующим центром. Это признаётся и советником Гиркина, активистом гундяевского «Народного Собора» Игорем Друзем, который, подобно «дедам» в 1941-ом, желает не простого изгнания «фашистов» за чётко определённые пределы, а триумфа: «Мы за мир, но образца 1945 года, который устанавливает надежный, мирный порядок на многие годы вперед». Геополитический максимум большевизма был взят именно в 1945-ом; тогда же советское общество достигла пика «тотальной мобилизации». Стоит также прибавить возросшую в годы войны роль красной лжецеркви. Всё это вкупе даёт право считать «День Победы» символической квинтэссенцией, кристально чистой выжимкой большевизма; намного более зловещим знаком порабощения русской нации, чем сам по себе непримечательный день Октябрьского переворота. Примечательно, что Друзь, представляющий «православно-монархическую» фракцию ДНР, не посягает на коммунистическую святость «Дня Победы». Сегодня эта дата превратилась в своеобразный узел, скрепляющий единство двух фракций необольшевиков: «красной» (классическо-совковой) и «розовой» (белосовковой).
Отрицание многими авторитетными необольшевиками Октябрьской революции, «ленинщины» чем-то напоминает учение античного еретика Маркиона (ок. 85 - ок. 160 гг.), отрицавшего Ветхий Завет. Современный необольшевизм Гиркина, Путина и целого сонма «православных патриотов» ничто иное как маркионитство, но по отношению к «Ветхому Завету» красной религии, - революционным годам. Аналогично тому, как Маркион видел в ветхозаветном Иегове злого Демиурга, а в новозаветном Христе - посланца антидемиургистических сил, так и неосоветская патриотовщина противопоставляет «хорошего» Сталина «плохому» Ленину, внося тем самым существенные коррективы в традиционную советскую мифологию.
При этом не следует обольщаться неосоветским «антиленинизмом»: Ильичу «перепадает» от совков не за геноцид русского народа, не за унижение русского имени и не за поднятый им вихрь «мировой революции», а за банальный «развал державы». Психологическая ориентация на государственничество позволяет необольшевикам выдавать поистине шизофренические перлы, например, на полном серьёзе ставить в один ряд падение Российской Империи и развал СССР, сокрушаясь сразу по двум антагонистическим «державам». Кроме того, даже в «кастрированной» версии большевизма присутствует, хотя бы на подсознательном уровне, культ революционного маньячества; то, как живуче в советском культурном коде уважение к ленинскому «Ветхому Завету» говорит хотя бы недавнее появление основоположника Криворожско-Донбасской Народной Республики Ф. Сергеева («товарища Артёма») на банкнотах ДНР наиболее крупного номинала. О тех же чрезвычайно стойких атавизмах советской «ортодоксии» свидетельствует и бурная реакция на сносы памятников Ленину на Украине; даже те красные, которые незадолго до этого натужно строили из себя «белогвардейцев», не смогли сдержать негодования по поводу «вандализма». Есть все основания полагать, что дело тут отнюдь не в стремлении делать всё наперекор «бандеровцам», но в «намертво» укоренившемся религиозном культе Ильича. Во всяком случае, с точки зрения русского националиста сохранность памятников величайшему осквернителю России не может быть оправдана никакими «обстоятельствами», и если таковые «обстоятельства» (вроде недовольства тем, что в «русских городах распоряжаются галичане») находятся, то вы имеете дело с кондовым представителем советско-патриотического лагеря. Вероятно, уход в специфическое «маркионитство» - всего лишь тактический шаг Кремля и Лубянки, и при удобной ситуации «вождь мирового пролетариата» вновь займёт подобающее место в «святцах» РФ. Почву для ортодоксально-марксистской «Контрреформации» (как видим, между «контрреволюцией» и «контрреформацией» произошёл «рассинхрон»: реформаторское видоизменение советской догматики в РФ приводит к увлечению контрреволюцией, гипотетический контрреформатовский откат к красной ортодоксии подразумевает реабилитацию революционного мифа о «великом Октябре») подготавливает секта Кургиняна, с переменным успехом оппонирующая «белосоветской» группировке олигарха Малофеева (прелести «сытой» брежневской советчины идеологически обосновываются в окружении Рогозина, этого же компромисса придерживается и Путин). Этому способствует сформировавшийся образ Ленина - добродушного старичка, персонажа анекдотов и всероссиянской достопримечательности, который в массах населения РФ явно превалирует над антибрендом «немецкого шпиона» и «изменника». На примере несоразмерной реакции неосоветского плебса на украинский «ленинопад» теория о положительном восприятии «русскоязычными» (в РФ и на Донбассе) фигуры Ленина была блестяще доказана.
Большевизм, определённо, представляет собой политическую религию. Как и всякая религия он может претерпевать свою Реформацию и свою Контрреформацию. Сегодня мы, вероятно, являемся свидетелями того, как пережив период догматической неразберихи в «лихие 90-е», большевистская религия переживает новую кодификацию своих воззрений и верованию. Президентство Путина открыло путь чекистскому ренессансу, но сам стиль возрождённой советской цивилизации путинского периода приобрёл доселе невиданные черты. Кто-то называет это «национал-большевизмом», имея в виду отстаиваемый Путиным сплав советской мифологии и русского наследия, но мы дадим данному феномену иное название: красная контрреволюция.
Суть произошедших в 2000-х гг. мутаций советского политического мифа состоит в том, что революционная, ниспровергающая патетика окончательно уступила место охранительскому пафосу с сергианской позолотой. В 1917 году большевики захватили и осквернили Русский Храм, в 2001-ом они убрали, приукрасили его и начали возвещать с амвона азбучные истины красного лжеучения. Это не просто напяливание русских одежд, это коренная стилевая ломка. Стилевая, но едва ли поведенческая. Красный агитатор в 1920-е гг. ратовавший за развращённую «свободу нравов» и богохульно ругавший «поповщину», в наши дни с тем же сатанинским усердием накидывает на всех хомут советского пуританизма и гонит в казённую церковь Московского Патриархата. Чем одна крайность лучше другой? Разве блуд проститутки a-la Коллонтай не подобен бесстрастному размножению сергианской свиноматки, поминающей чекистскую власть в своих туповатых молитвах? И в любом случае главным врагом режима по-прежнему остаётся Русское сопротивление, которое большевики обзывали «контрреволюцией», а необольшевики кличут «революцией». Здесь следует отметить один отрадный факт: в 1930-е гг. русские антикоммунисты (та же Всероссийская Фашистская Партия или движения поумеренней) всеми силами стремились придать себе имидж «национальных революционеров» и упорно открещивались от любой «контрреволюции», которой упорно пугал подсоветского обывателя агитпроп. Господствующий сегодня чекизм добровольно принял контрреволюционную сторону, демонизировал само понятие «революция» и тем самым предоставил русским националистам широкий простор именно для «революционного» манёвра.
В «литургическом» (а богослужение понимается в христианстве как воспоминание, «анамнесис») смысле необольшевизм практически полностью отказался от своего «Ветхого Завета», то есть от комплекса мифов, связанных с Октябрьской революцией. Путин зачастил упоминать «национальное предательство большевиков в годы первой мировой», а его сатрап Гиркин одинаково осуждает как «революцию 1917-го», так и «революцию 1991-го». Иной читатель спросит: возможен ли большевизм без своего основополагающего мифа и вообще, является ли нынешний режим советским? Всё встанет на свои места, когда мы узнаем ради чего новейшие большевики решили избавиться (впрочем, притворно и уж точно не на всегда) от своей «октябрьской» купели. Если 7 ноября было символом красной революции, то какая дата ярче всего демонстрирует торжество красной контрреволюции? Ошибки быть не может: только проклятый Девятомай.
Существуют глубинное различие в этих двух датах, которое и делает 9 мая более привлекательным для первосвященников советской цивилизации. В результате Октябрьского переворота большевики захватили власть, но «захватить» не значит «восторжествовать». Интернационал добился контроля над русской столицей, однако ему предстояло ещё завоевать всю страну, которая вскоре будет усеяна разнообразными антибольшевистскими правительствами. Путч в Петрограде породил естественную реакцию, дал чёткий сигнал для Белого движения, которое кое-как смирившись с Февралём, уже не могло промолчать в ответ на октябрьское надругательство. После Октября интернациональный режим железом и кровью раздвигал свои границы на юг и север, запад и восток, вылезая из heartland’а, который первоначально ограничивался границами Московского княжества.
Настроение Октября не назовёшь «триумфальным», оно не удовлетворяет и не подпитывает гордыню. Совсем иначе обстоят дела с «Днём Победы». 9 мая 1945 года - это день чингисхановского по размаху триумфа, когда над половиной Европы взошла кровавая красная звезда. Отрезвев от угара октябрьской вакханалии в 1917 году, большевики поняли, что остались один на один с Деникиным и Колчаком. Майская же свистопляска, напротив, знаменовала смерть русского резистанса, который в лице Русской Освободительной Армии и смежных с ней частей, был ликвидирован физически и истощён духовно. В 1922-ом и в 1945-ом русские уходили в эмиграцию, то есть отступали с поля боя по-разному: в первом случае с надеждой, во втором - с пониманием отнюдь не тактического, а фатального поражения. В самом деле, после 1945-го русские организации Зарубежья уже не вели столь интенсивной работы, как в 1920-30-е гг. Оно и понятно, в битвах с советами и их союзниками не только погиб цвет белого рыцарства, но и его идея оказалась в нокауте, потери были не просто физическими, но и ментальными. Эмиграция «остыла», стала фригидной и неспособной породить хоть одно пассионарное течение, на подобие ВФП или раннего НТСНП (частично это связано с разгромом опорных пунктов белоэмиграции на Дальнем Востоке и Балканах, которые геополитически были гораздо выгодней в борьбе с Кремлём, чем Латинская Америка и США, куда в 1945-ом перебрались русские). Учитывая всё вышесказанное, 9 мая в календаре русских антикоммунистов может считаться наиболее «тёмным» днём, намного темнее, чем 7 ноября. Проще говоря, в 1945 году большевизм проявил себя даже ещё полней, чем в 1917-ом; октябрьская революция робким шагом ступала на окровавленное тело России, майская контрреволюция прошлась по России и Европе чеканным маршем.
То, что проскальзывало в Октябре гигантским зловещим отблеском, в Мае смогло воплотиться в апокалиптический кошмар. 1917-ый - год начала строительства советской проекции ада на землю, 1945-ый - год его завершения. Разная псевдорусская мишура на самом деле имеет глубоко вторичное значение и выполняет мобилизационную функцию для славянских рабов Совдепа; суть сталинизма составляет не бутафорское русофильство, а законченная, наполированная до блеска иерархичность системы, наконец-то накрывшей своим саваном полмира. Время коминтерновской показухи для иностранцев подошло к концу, Вавилонская башня была построена, стена вокруг неё возведена.
Ещё одно типологическое отличие, делающее 1945-ый страшнее 1917-го. В Октябре большевики торжествовали над «старым миром». Какой-бы перспективной страной не была Российская империя, её государственный строй носил характер «ветхого» и по сравнению с ним большевизм блистал «новизной». В 1941 году советское государство приняло вызов совсем иного противника; оный противник не был «реакцией», он сознательно подчёркивал свою революционность и постоянно педалировал эксплуататорские, гипер-капиталистические черты коммунизма. 9 мая СССР одержал победу не над «фашизмом», а над национал-социалистической Революцией. Одно это придаёт Девятомаю лишний вес в условиях, когда от цементирующего режим празднества требуется демонстративная «контрреволюционность». В пресловутый «День Победы» возвещается не обычная победа, одержанная в состязательном соревновании; победа СССР есть подавление великой европейской революции, и фразеология, с которой рассуждают о гибели «фашистской гидры» невольно подводит к образу Сталина-усмирителя, который логическим путём распространяется и на Путина.
«Великая Победа» конституировала большевистскую цивилизацию, стала её смыслообразующим центром. Это признаётся и советником Гиркина, активистом гундяевского «Народного Собора» Игорем Друзем, который, подобно «дедам» в 1941-ом, желает не простого изгнания «фашистов» за чётко определённые пределы, а триумфа: «Мы за мир, но образца 1945 года, который устанавливает надежный, мирный порядок на многие годы вперед». Геополитический максимум большевизма был взят именно в 1945-ом; тогда же советское общество достигла пика «тотальной мобилизации». Стоит также прибавить возросшую в годы войны роль красной лжецеркви. Всё это вкупе даёт право считать «День Победы» символической квинтэссенцией, кристально чистой выжимкой большевизма; намного более зловещим знаком порабощения русской нации, чем сам по себе непримечательный день Октябрьского переворота. Примечательно, что Друзь, представляющий «православно-монархическую» фракцию ДНР, не посягает на коммунистическую святость «Дня Победы». Сегодня эта дата превратилась в своеобразный узел, скрепляющий единство двух фракций необольшевиков: «красной» (классическо-совковой) и «розовой» (белосовковой).
Отрицание многими авторитетными необольшевиками Октябрьской революции, «ленинщины» чем-то напоминает учение античного еретика Маркиона (ок. 85 - ок. 160 гг.), отрицавшего Ветхий Завет. Современный необольшевизм Гиркина, Путина и целого сонма «православных патриотов» ничто иное как маркионитство, но по отношению к «Ветхому Завету» красной религии, - революционным годам. Аналогично тому, как Маркион видел в ветхозаветном Иегове злого Демиурга, а в новозаветном Христе - посланца антидемиургистических сил, так и неосоветская патриотовщина противопоставляет «хорошего» Сталина «плохому» Ленину, внося тем самым существенные коррективы в традиционную советскую мифологию.
При этом не следует обольщаться неосоветским «антиленинизмом»: Ильичу «перепадает» от совков не за геноцид русского народа, не за унижение русского имени и не за поднятый им вихрь «мировой революции», а за банальный «развал державы». Психологическая ориентация на государственничество позволяет необольшевикам выдавать поистине шизофренические перлы, например, на полном серьёзе ставить в один ряд падение Российской Империи и развал СССР, сокрушаясь сразу по двум антагонистическим «державам». Кроме того, даже в «кастрированной» версии большевизма присутствует, хотя бы на подсознательном уровне, культ революционного маньячества; то, как живуче в советском культурном коде уважение к ленинскому «Ветхому Завету» говорит хотя бы недавнее появление основоположника Криворожско-Донбасской Народной Республики Ф. Сергеева («товарища Артёма») на банкнотах ДНР наиболее крупного номинала. О тех же чрезвычайно стойких атавизмах советской «ортодоксии» свидетельствует и бурная реакция на сносы памятников Ленину на Украине; даже те красные, которые незадолго до этого натужно строили из себя «белогвардейцев», не смогли сдержать негодования по поводу «вандализма». Есть все основания полагать, что дело тут отнюдь не в стремлении делать всё наперекор «бандеровцам», но в «намертво» укоренившемся религиозном культе Ильича. Во всяком случае, с точки зрения русского националиста сохранность памятников величайшему осквернителю России не может быть оправдана никакими «обстоятельствами», и если таковые «обстоятельства» (вроде недовольства тем, что в «русских городах распоряжаются галичане») находятся, то вы имеете дело с кондовым представителем советско-патриотического лагеря. Вероятно, уход в специфическое «маркионитство» - всего лишь тактический шаг Кремля и Лубянки, и при удобной ситуации «вождь мирового пролетариата» вновь займёт подобающее место в «святцах» РФ. Почву для ортодоксально-марксистской «Контрреформации» (как видим, между «контрреволюцией» и «контрреформацией» произошёл «рассинхрон»: реформаторское видоизменение советской догматики в РФ приводит к увлечению контрреволюцией, гипотетический контрреформатовский откат к красной ортодоксии подразумевает реабилитацию революционного мифа о «великом Октябре») подготавливает секта Кургиняна, с переменным успехом оппонирующая «белосоветской» группировке олигарха Малофеева (прелести «сытой» брежневской советчины идеологически обосновываются в окружении Рогозина, этого же компромисса придерживается и Путин). Этому способствует сформировавшийся образ Ленина - добродушного старичка, персонажа анекдотов и всероссиянской достопримечательности, который в массах населения РФ явно превалирует над антибрендом «немецкого шпиона» и «изменника». На примере несоразмерной реакции неосоветского плебса на украинский «ленинопад» теория о положительном восприятии «русскоязычными» (в РФ и на Донбассе) фигуры Ленина была блестяще доказана.