- сударшана-чакра -
Ночью из квартиры доносится тихий смех
как будто двое подростков занимаются любовью или летний дождь на море.
Соседи делают вид, что ничего не слышат, их глаза стекленеют,
медузы падают на берег и разлетаются как бокалы
(подарок от золовки на свадьбу, некрасивые совсем, и не жалко).
Мягко тормозит электромобиль с форменной белой хризантемой на черной дверце,
дворник поправляет на себе маску мельпомены и указывает вышедшим в фиолетовых траурных худи
на дверь квартиры номер шестьдесят
по этажам разносится колокольцами: «доигрался»,
(но угадывается гундосящее: «славатегосподинеменя»).
Итак, в два тридцать три к Лёше приходит Полиция Скорби.
Майор трёт пальцами воспалённые веки под очками с серыми стеклами,
расчехляет детектор горя
и начинает:
у вас, Алексей, зафиксированы подозрительные вибрации,
в соцсетях три подряд поста об, об - обаятельно заикается майор - об обычной жизни,
на вашей аватарке штатный физиономист распознал в левом уголке рта мышечную активность,
говорящую о готовности улыбнуться,
как вы всё это можете объяснить?
Лёша растерянно пиявит пальцем угол стола,
и зрачок расширяется,
как будто парень собрался делать вот это самое.
Тут майора срывает в крик:
когда умирают люди нельзя улыбаться,
пока в мире есть несчастье, как ты смеешь, сука, клубнику жрать и смотреть на небо?
ржешь, скотина, смеешься, тварь?
Я тебя научу гуманности, пидор! у меня такие, как ты, часами под нарами рыдают о конголезских детях!
И, продышавшись пранаямой, добавляет твердо и вдохновенно, как в хорошем кино:
ты должен не сметь занимать эфир
ни романом про Гелиогабала, ни полнотелым альбариньо, ни ебучим гобоем,
там должны быть только трупы, плач и скрежет зубовный.
Поклонись госпоже нашей Тоске!
Или ты не помнишь дороги Смоленщины?
Или ты не видишь как далече
заметалась Желя по дорогам, потрясая искромётным рогом?
Лёша смотрит сквозь служилого человека
и видит
крошки хлеба между страниц «Пятнадцатилетнего капитана»,
просекко на просеке деревенской,
радугу вокруг отряхивающегося в полосе прибоя белого лабрадора,
обнаженный, вздрагивающий от доверия живот,
какие-то рисунки цветным мелом на раскалённом асфальте,
какие-то горящие вещи
и белый огонь,
и Леша хохочет,
хохочет,
уже нахуй нечего терять,
икая, он валится на ковер из икеи,
захлебывается от восторга,
рот полон радости, как арбузной мяготи.
Белобрысый вохра-первогодок не выдерживает: да это просто самоубийство, блять, Сергеич, он больной, мне страшно.
Потом Лёша поднимает голову
видит: утро,
он один
и разбитое зеркало.
Мне бы очень хотелось закончить таким образом этот текст.
Но помимо внутренних демонов есть и действия дьявола вне тебя (к сожалению, он существует),
и поэтому никакого зеркала.
Лёша не жрёт золофт и не крутится в мятой простыне как жук-скарабей,
а едет в самое настоящее СИЗО, куда сажают слишком весёлых,
едет в автозаке, оборудованном сортиром, дефибриллятором и пеленальным столиком,
едет торжественный и трепещущий как Арджуна на своей грохочущей колеснице.
И внезапно водила, обернувшись и щурясь, говорит:
не прекращай смеяться, пацан -
сейчас именно так стреляют.
Из-под капюшона торчат лепестки франжипани
и непристойно сияют павлиньи перья.
как будто двое подростков занимаются любовью или летний дождь на море.
Соседи делают вид, что ничего не слышат, их глаза стекленеют,
медузы падают на берег и разлетаются как бокалы
(подарок от золовки на свадьбу, некрасивые совсем, и не жалко).
Мягко тормозит электромобиль с форменной белой хризантемой на черной дверце,
дворник поправляет на себе маску мельпомены и указывает вышедшим в фиолетовых траурных худи
на дверь квартиры номер шестьдесят
по этажам разносится колокольцами: «доигрался»,
(но угадывается гундосящее: «славатегосподинеменя»).
Итак, в два тридцать три к Лёше приходит Полиция Скорби.
Майор трёт пальцами воспалённые веки под очками с серыми стеклами,
расчехляет детектор горя
и начинает:
у вас, Алексей, зафиксированы подозрительные вибрации,
в соцсетях три подряд поста об, об - обаятельно заикается майор - об обычной жизни,
на вашей аватарке штатный физиономист распознал в левом уголке рта мышечную активность,
говорящую о готовности улыбнуться,
как вы всё это можете объяснить?
Лёша растерянно пиявит пальцем угол стола,
и зрачок расширяется,
как будто парень собрался делать вот это самое.
Тут майора срывает в крик:
когда умирают люди нельзя улыбаться,
пока в мире есть несчастье, как ты смеешь, сука, клубнику жрать и смотреть на небо?
ржешь, скотина, смеешься, тварь?
Я тебя научу гуманности, пидор! у меня такие, как ты, часами под нарами рыдают о конголезских детях!
И, продышавшись пранаямой, добавляет твердо и вдохновенно, как в хорошем кино:
ты должен не сметь занимать эфир
ни романом про Гелиогабала, ни полнотелым альбариньо, ни ебучим гобоем,
там должны быть только трупы, плач и скрежет зубовный.
Поклонись госпоже нашей Тоске!
Или ты не помнишь дороги Смоленщины?
Или ты не видишь как далече
заметалась Желя по дорогам, потрясая искромётным рогом?
Лёша смотрит сквозь служилого человека
и видит
крошки хлеба между страниц «Пятнадцатилетнего капитана»,
просекко на просеке деревенской,
радугу вокруг отряхивающегося в полосе прибоя белого лабрадора,
обнаженный, вздрагивающий от доверия живот,
какие-то рисунки цветным мелом на раскалённом асфальте,
какие-то горящие вещи
и белый огонь,
и Леша хохочет,
хохочет,
уже нахуй нечего терять,
икая, он валится на ковер из икеи,
захлебывается от восторга,
рот полон радости, как арбузной мяготи.
Белобрысый вохра-первогодок не выдерживает: да это просто самоубийство, блять, Сергеич, он больной, мне страшно.
Потом Лёша поднимает голову
видит: утро,
он один
и разбитое зеркало.
Мне бы очень хотелось закончить таким образом этот текст.
Но помимо внутренних демонов есть и действия дьявола вне тебя (к сожалению, он существует),
и поэтому никакого зеркала.
Лёша не жрёт золофт и не крутится в мятой простыне как жук-скарабей,
а едет в самое настоящее СИЗО, куда сажают слишком весёлых,
едет в автозаке, оборудованном сортиром, дефибриллятором и пеленальным столиком,
едет торжественный и трепещущий как Арджуна на своей грохочущей колеснице.
И внезапно водила, обернувшись и щурясь, говорит:
не прекращай смеяться, пацан -
сейчас именно так стреляют.
Из-под капюшона торчат лепестки франжипани
и непристойно сияют павлиньи перья.