1
Ты теперь все время бредишь
на подушках николая,
и тебя не утешает
моя жёсткая спина,
мой кавалерийский шепот,
мой штабной ремень и брови,
мой пион артиллериста,
медицинский пистолет.
Я спою тебе, родная,
параллельные полотна,
покажу тобi, дружина,
и актёрок и газлайт.
Страх и время нас помирят
только воля как избушка
проступает полюбовно
на терзающих губах.
Это все тюрьма из кожи:
мандариновые мышцы,
под грудиной - пруд томления,
и изысканный жираф.
Ферцайунг, граф.
Это вот было про глубокую феминность,
потому что любой поэт, обращающийся к возлюбленной,
вообще-то воспевает собственную аниму, и этот вид нарциссизма невозможно не учитывать,
поэтому финал можно читать как философский и как порнографический одновременно.
2
В первый день свово творения
мужички раздухарились,
вышли в поле жрать засовы,
как нас учит исихаст,
а под ними распростёрты
на развалинах потопа
алюминиевое небо
и поющий розмарин.
Медный змий висит на рее
вы его полейте ромом,
он раздуется как парус
парусиновых пустынь.
Гогоча, визжа и воя,
мир несется за победой,
ибо как же без победы,
чай, не станут уважать!
Одеяла-флибустьеры,
нафталинные чекисты,
и нам всем на именины
позвонит хемингуэй.
Не надо, эй!
Тут происходит некоторая общемировая и условная с точки зрения времени тоска,
рожденная столкновением несоразмерности аполлонически детского переживания масштаба красоты мира
и той похабной мясорубкой, в которую превращают этот эйдетический экстаз
криво повзрослевшие представители рода человеческого.
3
Лишь из снега балаклавы
прорастают человеки
в кухни, марши, и тальянку
незаконченных миров….
Бах-бах. Ну, ой.
В сущности, это было ужасно глупо,
но даже у дьявола нет достаточно дерзости,
чтобы стоять между человеком и его сюжетом.