Йоль
А все равно нас грели только волки да вороны,
И благословили нас до чистой звезды (с)
У меня есть друг. Мы были знакомы
ровно 4 тысячи лет.
Я не выходил из комнаты, он - из комы,
пока не начинался парад планет.
Я носил рясу, он - нейлоновые бадлоны,
пересекались в кафе на Невском.
Друг стрелял из лука в ангела на колонне,
а я, глядя на то, напивался зверски.
А ближе к ночи - мы седлали велосипеды
и катили охотиться на волков.
Нас развлекал в дороге светской беседой
егерь Борис Борисыч Гребенщиков.
Мы вели богемную жизнь, как альвы:
разъезжали на трамваях да пили спирт,
и, касаясь золотых струн электронной арфы,
выясняли - куда именно катится этот мир;
и друг, поедая стэйк, оскорбленно скалился,
а я с бокалом шабли на тротуар возлёг,
утверждая, мол, надвигается Апокалипсис,
а оппонент спорил: близится Рагнарёк!
Друг жёг костёр, празднуя Йоль под елью,
и спалил учебник "Родная Речка",
а я в Сочельник - в блиндаже под шрапнелью
дымил папиросой за неимением свечки.
4 тысячи лет в этом рваном мраке
что меню, что Бог - вызывали спор,
и переходили объятья в драку,
и драка перешла в бесконечный спорт.
И какие, друг мой, нам к чёрту почести?
Ты просто дурак, ну, а я - кретин.
... Но впуская огонь в свое щемящее одиночество,
я точно знаю, что не один.