Я бы тоже закричала, если б проснулась, а у меня на кровати - русские! (с)
Сходили с друзьями на практически легендарный "Берег Утопии" - театральную трилогию в РАМТ.
Имею сказать, что:
- Том Стоппард неоспоримо гениален, этот тезис подтвержден еще раз
- 10 часов подряд в театре с двумя перерывами на кофе и вино - замечательное времяпрепровождение
- русская история и мысль середины 19 века выглядит довольно талантливо и болезненно примерно как Белинский, особенно в объективном показе Стоппарда: без захлебывающегося преклонения с одной стороны и злобного стеба над клюквой развесистой - с другой
- давно не испытывал такого удовольствия от отличной постановки, в которой гармонично и впечатляюще все: от режиссуры, темпа, игры актеров, и работы художников - до бодрых деталей, вроде самовара с чаем и баранками в антрактах для желающих приобщиться традиции
- Белинский и Чаадаев выиграли конкурс любимого персонажа. Чахоточный талантливый невротик, сгорающий как саламандра, и невозмутимый денди-интеллектуал, аристократично переживающий окружающий хаос - замечательные типажи. Им на пятки наступает Тургенев: обманчиво легкомысленный умница, знающий себе цену.
- примерно на протяжении всего спектакля нас скручивало от невыносимого узнавания. В части персонажей узнали друзей но спойлеров здесь не будет!, в квартире Герцена - вписку на Мичуре, а в общем строе происходящего - наш богемный образ жизни
- пьеса разбирается на острые и злые цитаты, уходящие в дружеские мемы. Под катом: особенно любимые куски.
Герцен. Шесть лет тому назад, когда я отправлялся в ссылку, Гегеля почти не упоминали. А теперь шнурки в лавке невозможно купить, чтобы приказчик не спросил твоего мнения о Бытии в Себе.
Александра (читает письмо). "При всей вашей любви к брату вы не видите, что этой зрелой и сильной личности мешает ваша - да, друзья мои, ваша - нет, вы только послушайте ее! - ваша неспособность преодолеть объективную реальность, в которой он всего лишь ваш брат".
Белинский. Пять сотен душ!.. Человек с таким количеством душ вполне может рассчитывать на спасение хотя бы одной.
Бакунин. Одним словом, целуя её в... бюст, он вдруг осознал, что ему лишь казалось, будто его душа воспаряет к святому союзу с его душой, а на самом деле происходило отрицание превосходства духа над материей... Он не мог продолжать, ему стало противно...
Белинский. В таком халате я мог бы написать удивительные вещи....
Герцен. Будучи наполовину русским и наполовину немцем, в душе я, конечно, поляк... Часто мне кажется, что меня разделили. Иногда я даже кричу по ночам от того, что мне снится, будто на то, что от меня осталось, претендует император Австрии.
Станкевич. Но брак...он...
Белинский. ...существует.
Станкевич. В своем иллюзорном смысле да. И все это совместное хозяйство...
Белинский. Существует.
Станкевич. И...знаешь ли...дети.
Белинский. Существуют.
Станкевич. Семейная жизнь. Зимние вечера у камина.
Белинский. Существуют.
Станкевич. А что же тогда тень на стене пещеры?
Белинский. А вот это философия!
Герцен. Михаил, дорогой! Бесценный, незаменимый друг. Сколько я знаю тебя, твой неутолимый дух, твои неколебимые убеждения всегда вызывали во мне желание… треснуть тебя по голове…
Аксаков. Мы еще можем найти наш особый русский путь развития. Без социализма или капитализма, без буржуазии. С нашей собственной культурой, не испорченной Возрождением. И с нашей собственной церковью, не испорченной папством или Реформацией. Может быть, наше призвание - объединить все славянские народы и вывести Европу на верный путь. Это будет век России.
Кетчер. Ты забыл про нашу собственную астрономию, не испорченную Коперником.
Михаил. А мой отец обещает заплатить по моим долгам, только если я соглашусь изучать сельское хозяйство!
Белинский. Почему именно сельское хозяйство?
Михаил. Выясняется, что Премухино - это сельское хозяйство. Ты, наверное, думал, что оно просто существует само по себе, да? Такое эстетическое явление природы, вроде василька, только больше.
Белинский. Нет, я так не думал.
Михаил. Но я-то думал именно так!
Чаадаев. Я писал по-французски. Я писал, между прочим, что мы, русские, не принадлежа ни к Востоку, ни к Западу, остались в стороне от других народов, стремившихся к просвещению. Возрождение обошло нас, пока мы сидели в своих норах. И вот мои слова… переписаны, переведены и снова переписаны… Будто свидетельство минувших веков, до изобретения печатного станка.
Шевырев. Да, книга сложная с точки зрения публикации. И мы с огромным удовольствием преподнесли бы "Философические письма" читающей публике. (Молчание.) Если вы удостоите нас такой чести. (Молчание.) Вопрос, конечно, в том, как провести текст через цензуру. (Молчание.) Это вполне возможно, я уверен, только надо изменить одно или два слова. (Молчание.) Два. Я бы просил вашего позволения изменить два слова. (Молчание.) "Россия" и "мы".
Чаадаев. "Россия" и "мы".
Шевырев. "МЫ", "нас", "наше"… Они вроде красных флажков для цензора.
Чаадаев. А вместо них… что же?
Шевырев. Я бы предложил "некоторые люди".
Чаадаев. "Некоторые люди"?
Шевырев. Да.
Чаадаев. Оригинально.
Шевырев. Благодарю.
Чаадаев. (пробует вслух). "Некоторые люди, не принадлежа ни к Востоку, ни к Западу, остались в стороне от других народов… Возрождение обошло некоторых людей… Некоторые люди сидели в своих норах…" (Возвращает страницы.) Вы позволите мне подумать над вашим предложением?
Герцен. ОН взял хебя?
Натали. Я взяла его - прижала к груди, как ребенка.
Герцен. Это поэзия или инфантильность? Я хочу знать: он хвои любовник?
Натали. Я чиста перед собой и перед миром - даже в самой глубине моей души я не упрекаю себя - теперь ты знаешь все.
Герцен. (выходит из себя). Теперь я знаю - что?
Натали. Что я твоя, что я люблю тебя, что мои чувства к Георгу-от бога, если он уйдет - я заболею, если ты уйдешь - я умру! Наверное, это я должна уйти, уехать, - скажем, в Россию на год - Наташа одна способна понять чистоту моей любви.
Герцен. Господи, ты можешь мне сказать прямо - Гервег твой любовник?
Натали. ОН любит меня, да - он любит меня.
Герцен. Он твой любовник? Ты спала с ним?
Натали. А, я, кажется, понимаю. Если он в моем сердце, тебе все равно. Но если в моей постели…
Служанка. Я бы тоже закричала, если б проснулась, а у меня на кровати - русские!
PS.
Имею сказать, что:
- Том Стоппард неоспоримо гениален, этот тезис подтвержден еще раз
- 10 часов подряд в театре с двумя перерывами на кофе и вино - замечательное времяпрепровождение
- русская история и мысль середины 19 века выглядит довольно талантливо и болезненно примерно как Белинский, особенно в объективном показе Стоппарда: без захлебывающегося преклонения с одной стороны и злобного стеба над клюквой развесистой - с другой
- давно не испытывал такого удовольствия от отличной постановки, в которой гармонично и впечатляюще все: от режиссуры, темпа, игры актеров, и работы художников - до бодрых деталей, вроде самовара с чаем и баранками в антрактах для желающих приобщиться традиции
- Белинский и Чаадаев выиграли конкурс любимого персонажа. Чахоточный талантливый невротик, сгорающий как саламандра, и невозмутимый денди-интеллектуал, аристократично переживающий окружающий хаос - замечательные типажи. Им на пятки наступает Тургенев: обманчиво легкомысленный умница, знающий себе цену.
- примерно на протяжении всего спектакля нас скручивало от невыносимого узнавания. В части персонажей узнали друзей но спойлеров здесь не будет!, в квартире Герцена - вписку на Мичуре, а в общем строе происходящего - наш богемный образ жизни
- пьеса разбирается на острые и злые цитаты, уходящие в дружеские мемы. Под катом: особенно любимые куски.
Герцен. Шесть лет тому назад, когда я отправлялся в ссылку, Гегеля почти не упоминали. А теперь шнурки в лавке невозможно купить, чтобы приказчик не спросил твоего мнения о Бытии в Себе.
Александра (читает письмо). "При всей вашей любви к брату вы не видите, что этой зрелой и сильной личности мешает ваша - да, друзья мои, ваша - нет, вы только послушайте ее! - ваша неспособность преодолеть объективную реальность, в которой он всего лишь ваш брат".
Белинский. Пять сотен душ!.. Человек с таким количеством душ вполне может рассчитывать на спасение хотя бы одной.
Бакунин. Одним словом, целуя её в... бюст, он вдруг осознал, что ему лишь казалось, будто его душа воспаряет к святому союзу с его душой, а на самом деле происходило отрицание превосходства духа над материей... Он не мог продолжать, ему стало противно...
Белинский. В таком халате я мог бы написать удивительные вещи....
Герцен. Будучи наполовину русским и наполовину немцем, в душе я, конечно, поляк... Часто мне кажется, что меня разделили. Иногда я даже кричу по ночам от того, что мне снится, будто на то, что от меня осталось, претендует император Австрии.
Станкевич. Но брак...он...
Белинский. ...существует.
Станкевич. В своем иллюзорном смысле да. И все это совместное хозяйство...
Белинский. Существует.
Станкевич. И...знаешь ли...дети.
Белинский. Существуют.
Станкевич. Семейная жизнь. Зимние вечера у камина.
Белинский. Существуют.
Станкевич. А что же тогда тень на стене пещеры?
Белинский. А вот это философия!
Герцен. Михаил, дорогой! Бесценный, незаменимый друг. Сколько я знаю тебя, твой неутолимый дух, твои неколебимые убеждения всегда вызывали во мне желание… треснуть тебя по голове…
Аксаков. Мы еще можем найти наш особый русский путь развития. Без социализма или капитализма, без буржуазии. С нашей собственной культурой, не испорченной Возрождением. И с нашей собственной церковью, не испорченной папством или Реформацией. Может быть, наше призвание - объединить все славянские народы и вывести Европу на верный путь. Это будет век России.
Кетчер. Ты забыл про нашу собственную астрономию, не испорченную Коперником.
Михаил. А мой отец обещает заплатить по моим долгам, только если я соглашусь изучать сельское хозяйство!
Белинский. Почему именно сельское хозяйство?
Михаил. Выясняется, что Премухино - это сельское хозяйство. Ты, наверное, думал, что оно просто существует само по себе, да? Такое эстетическое явление природы, вроде василька, только больше.
Белинский. Нет, я так не думал.
Михаил. Но я-то думал именно так!
Чаадаев. Я писал по-французски. Я писал, между прочим, что мы, русские, не принадлежа ни к Востоку, ни к Западу, остались в стороне от других народов, стремившихся к просвещению. Возрождение обошло нас, пока мы сидели в своих норах. И вот мои слова… переписаны, переведены и снова переписаны… Будто свидетельство минувших веков, до изобретения печатного станка.
Шевырев. Да, книга сложная с точки зрения публикации. И мы с огромным удовольствием преподнесли бы "Философические письма" читающей публике. (Молчание.) Если вы удостоите нас такой чести. (Молчание.) Вопрос, конечно, в том, как провести текст через цензуру. (Молчание.) Это вполне возможно, я уверен, только надо изменить одно или два слова. (Молчание.) Два. Я бы просил вашего позволения изменить два слова. (Молчание.) "Россия" и "мы".
Чаадаев. "Россия" и "мы".
Шевырев. "МЫ", "нас", "наше"… Они вроде красных флажков для цензора.
Чаадаев. А вместо них… что же?
Шевырев. Я бы предложил "некоторые люди".
Чаадаев. "Некоторые люди"?
Шевырев. Да.
Чаадаев. Оригинально.
Шевырев. Благодарю.
Чаадаев. (пробует вслух). "Некоторые люди, не принадлежа ни к Востоку, ни к Западу, остались в стороне от других народов… Возрождение обошло некоторых людей… Некоторые люди сидели в своих норах…" (Возвращает страницы.) Вы позволите мне подумать над вашим предложением?
Герцен. ОН взял хебя?
Натали. Я взяла его - прижала к груди, как ребенка.
Герцен. Это поэзия или инфантильность? Я хочу знать: он хвои любовник?
Натали. Я чиста перед собой и перед миром - даже в самой глубине моей души я не упрекаю себя - теперь ты знаешь все.
Герцен. (выходит из себя). Теперь я знаю - что?
Натали. Что я твоя, что я люблю тебя, что мои чувства к Георгу-от бога, если он уйдет - я заболею, если ты уйдешь - я умру! Наверное, это я должна уйти, уехать, - скажем, в Россию на год - Наташа одна способна понять чистоту моей любви.
Герцен. Господи, ты можешь мне сказать прямо - Гервег твой любовник?
Натали. ОН любит меня, да - он любит меня.
Герцен. Он твой любовник? Ты спала с ним?
Натали. А, я, кажется, понимаю. Если он в моем сердце, тебе все равно. Но если в моей постели…
Служанка. Я бы тоже закричала, если б проснулась, а у меня на кровати - русские!
PS.