Поэтический диалог
Кшиштоф Камил Бачинский
Лесом
Хожу по лесу, не следы оставляю, а тропы,
и глухо дышу, узкую нору отрывши.
Правда, что был я рыбой перед потопом,
А нынче живу я волком, цветы полюбившим?
Как же плывут эти сосны? запах у шерсти острый.
Прямо вам в очи гляжу, и шаг мой становится веком.
А там где сразу кончается лес фиолетовой остью
- охотник с собакой, что прежде была человеком.
Перевод Глеба Ходорковского
Lasem
Chodzę lasem, zostawiam nie ślady, lecz tropy
i sapię w wąskiej norze oddechem włochatym.
Czy to prawda, żc żyłem rybą przed potopem
i że jestem dziś wilkiem kochającym kwiaty?
Jakże płyną te sosny? sierść ma zapach ostry.
Patrzę wam prosto w oczy, a krok mój jest wiekiem.
Gdzie las się kończy nagle fioletowym ostem -
myśliwy z psem, który też był kiedyś człowiekiem.
listopad 40 r
Вислава Шимборска
В белый день
В пансионе в горах отдыхал бы
тихий час и обед соблюдал бы
и как скачут белки по веткам,
не роняя с них свежего снега,
из окна за столом наблюдал бы.
С остроконечной бородкой
седой, лысоватый очкарик,
с лицом погрубевшим и грустным,
на щеке бородавка и лоб в морщинах,
словно ангельский мрамор обстала людская глина -
когда так случилось, он и сам позабыл бы,
ведь не вдруг, не сразу, а мало помалу
растет цена за то, что не умерло раньше,
и он так же, как все, эту цену платил бы.
С хрящом уха лишь чуть задетом снарядом,
- когда он успел уклониться в последнюю минуту -
«мне повезло чертовски» - он говорил бы.
Ожидая, пока подадут ему суп, макароны,
он газету со свежей датой читал бы,
заголовки крупные, объявлений мелочь,
барабанил бы пальцами по скатерти белой,
у него были бы обветшавшие ладони
со сморщенной кожей в синеющих жилах.
Порою с порога кто-нибудь звал бы:
«пан Бачиньский*, это вас к телефону»,
И никто ничего в этом странного не замечал бы,
что это именно он встает, оправляя свитер,
и идет неспешно в сторону двери.
Разговоры при этом никто и не прерывал бы,
на половине жеста и вдоха не застывал бы,
это было бы так обычно, а жалко, жалко,
что никто бы это как-то иначе не трактовал бы.
__________
*
Стихотворение посвящено Кшиштофу Камилу Бачинскому, который приналежал первому поколению поляков, выросшему под знаком национальной независимости. Это поколениевстало перед угрозой уничтожения уже не государства, а самой нации. Перед этой небывалой угрозой вчерашние школьники стояли безоружными, без готовых ответов на беспощадные вопросы времени. Так начался крестный путь молодых варшавских поэтов; позже их назовут «поколением двадцатилетних», но двадцатилетними они стали накануне гибели, а тогда шагнули в подполье со школьной скамьи. Бачинский закончил школу на пороге войны. Столица словно на глазах ушла под землю: подпольный университет, подпольный театр, подпольные концерты - и подпольная армия. Днем изучали философию и литературу, по ночам - взрывное дело; Бачинский не успел закончить университет, но закончил школу подхорунжих.
Кшиштоф Камил Бачинский, Тадеуш Гайцы, Анджей Тшембинский, Вацлав Боярский... - они не оставили литературных архивов и пухлого наследия, они только начинали и смолкли на полуслове. Отданные войне молодые жизни - это непройденные дороги, непрожитые судьбы, нерожденные дети. И ненаписанные стихи.
Варшавское восстание 1944 застало пятерку Бачинского безоружной: собрались на условную явку, оказались отрезанными, и приказ командования до них не дошел. Первое оружие добыли в бою, присоединившись к другим повстанцам. 4 августа 1944 года на Театральной площади Бачинский был убит. Шел четвертый день восстания, и его успели похоронить, с воинскими почестями, покрыв национальным знаменем.
Тадеуша Гайцы уже не хоронили. Он погиб в конце августа, в разгар варшавской бойни, и день его смерти точно не установлен.
Весной 1943 года в честь 400-летия Николая Коперника Вацлав Боярский возложил к его памятнику венок; патруль, охранявший памятник во избежание подобных демонстраций, открыл огонь, смертельно ранив Боярского. На посту редактора его сменил Анджей Тшембинский. Он надеялся умереть с оружием в руках, считая такую смерть уделом современного художника, и готовился уйти к партизанам. Но не успел - его убил патруль во время комендантского часа в октябре 43-го.
(по материалам Анатолия Гелескула)
W biały dzień
Do pensjonatu w górach jeździłby,
na obiad do jadalni schodziłby,
na cztery świerki z gałęzi na gałąź,
nie otrząsając z nich świeżego śniegu,
zza stolika pod oknem patrzyłby.
Z bródką przyciętą w szpic,
łysawy, siwiejący, w okularach,
o pogrubiałych i znużonych rysach twarzy,
z brodawką na policzku i fałdzistym czołem,
jakby anielski marmur oblepiła glina -
a kiedy to się stało, sam nie wiedziałby,
bo przecież nie gwałtownie, ale pomalutku
zwyżkuje cena za to, że się nie umarło wcześniej,
i również on tę cenę płaciłby.
O chrząstce ucha, ledwie draśniętej pociskiem
- gdy głowa uchyliła się w ostatniej chwili -
"cholerne miałem szczęście" mawiałby.
Czekając, aż podadzą rosół z makaronem,
dziennik z bieżącą datą czytałby,
wielkie tytuły, ogłoszenia drobne,
albo bębnił palcami po białym obrusie,
a miałby już od dawna używane dłonie
o spierzchłej skórze i wypukłych żyłach.
Czasami ktoś od progu wołałby:
"panie Baczyński, telefon do pana" -
i nic dziwnego w tym nie byłoby,
że to on, i że wstaje, obciągając sweter
i bez pośpiechu rusza w stronę drzwi.
Rozmów na widok ten nie przerywano by,
w pół gestu i w pół tchu nie zastygano by,
bo zwykłe to zdarzenie - a szkoda, a szkoda -
jako zwykłe zdarzenie traktowano by.
Лесом
Хожу по лесу, не следы оставляю, а тропы,
и глухо дышу, узкую нору отрывши.
Правда, что был я рыбой перед потопом,
А нынче живу я волком, цветы полюбившим?
Как же плывут эти сосны? запах у шерсти острый.
Прямо вам в очи гляжу, и шаг мой становится веком.
А там где сразу кончается лес фиолетовой остью
- охотник с собакой, что прежде была человеком.
Перевод Глеба Ходорковского
Lasem
Chodzę lasem, zostawiam nie ślady, lecz tropy
i sapię w wąskiej norze oddechem włochatym.
Czy to prawda, żc żyłem rybą przed potopem
i że jestem dziś wilkiem kochającym kwiaty?
Jakże płyną te sosny? sierść ma zapach ostry.
Patrzę wam prosto w oczy, a krok mój jest wiekiem.
Gdzie las się kończy nagle fioletowym ostem -
myśliwy z psem, który też był kiedyś człowiekiem.
listopad 40 r
Вислава Шимборска
В белый день
В пансионе в горах отдыхал бы
тихий час и обед соблюдал бы
и как скачут белки по веткам,
не роняя с них свежего снега,
из окна за столом наблюдал бы.
С остроконечной бородкой
седой, лысоватый очкарик,
с лицом погрубевшим и грустным,
на щеке бородавка и лоб в морщинах,
словно ангельский мрамор обстала людская глина -
когда так случилось, он и сам позабыл бы,
ведь не вдруг, не сразу, а мало помалу
растет цена за то, что не умерло раньше,
и он так же, как все, эту цену платил бы.
С хрящом уха лишь чуть задетом снарядом,
- когда он успел уклониться в последнюю минуту -
«мне повезло чертовски» - он говорил бы.
Ожидая, пока подадут ему суп, макароны,
он газету со свежей датой читал бы,
заголовки крупные, объявлений мелочь,
барабанил бы пальцами по скатерти белой,
у него были бы обветшавшие ладони
со сморщенной кожей в синеющих жилах.
Порою с порога кто-нибудь звал бы:
«пан Бачиньский*, это вас к телефону»,
И никто ничего в этом странного не замечал бы,
что это именно он встает, оправляя свитер,
и идет неспешно в сторону двери.
Разговоры при этом никто и не прерывал бы,
на половине жеста и вдоха не застывал бы,
это было бы так обычно, а жалко, жалко,
что никто бы это как-то иначе не трактовал бы.
__________
*
Стихотворение посвящено Кшиштофу Камилу Бачинскому, который приналежал первому поколению поляков, выросшему под знаком национальной независимости. Это поколениевстало перед угрозой уничтожения уже не государства, а самой нации. Перед этой небывалой угрозой вчерашние школьники стояли безоружными, без готовых ответов на беспощадные вопросы времени. Так начался крестный путь молодых варшавских поэтов; позже их назовут «поколением двадцатилетних», но двадцатилетними они стали накануне гибели, а тогда шагнули в подполье со школьной скамьи. Бачинский закончил школу на пороге войны. Столица словно на глазах ушла под землю: подпольный университет, подпольный театр, подпольные концерты - и подпольная армия. Днем изучали философию и литературу, по ночам - взрывное дело; Бачинский не успел закончить университет, но закончил школу подхорунжих.
Кшиштоф Камил Бачинский, Тадеуш Гайцы, Анджей Тшембинский, Вацлав Боярский... - они не оставили литературных архивов и пухлого наследия, они только начинали и смолкли на полуслове. Отданные войне молодые жизни - это непройденные дороги, непрожитые судьбы, нерожденные дети. И ненаписанные стихи.
Варшавское восстание 1944 застало пятерку Бачинского безоружной: собрались на условную явку, оказались отрезанными, и приказ командования до них не дошел. Первое оружие добыли в бою, присоединившись к другим повстанцам. 4 августа 1944 года на Театральной площади Бачинский был убит. Шел четвертый день восстания, и его успели похоронить, с воинскими почестями, покрыв национальным знаменем.
Тадеуша Гайцы уже не хоронили. Он погиб в конце августа, в разгар варшавской бойни, и день его смерти точно не установлен.
Весной 1943 года в честь 400-летия Николая Коперника Вацлав Боярский возложил к его памятнику венок; патруль, охранявший памятник во избежание подобных демонстраций, открыл огонь, смертельно ранив Боярского. На посту редактора его сменил Анджей Тшембинский. Он надеялся умереть с оружием в руках, считая такую смерть уделом современного художника, и готовился уйти к партизанам. Но не успел - его убил патруль во время комендантского часа в октябре 43-го.
(по материалам Анатолия Гелескула)
W biały dzień
Do pensjonatu w górach jeździłby,
na obiad do jadalni schodziłby,
na cztery świerki z gałęzi na gałąź,
nie otrząsając z nich świeżego śniegu,
zza stolika pod oknem patrzyłby.
Z bródką przyciętą w szpic,
łysawy, siwiejący, w okularach,
o pogrubiałych i znużonych rysach twarzy,
z brodawką na policzku i fałdzistym czołem,
jakby anielski marmur oblepiła glina -
a kiedy to się stało, sam nie wiedziałby,
bo przecież nie gwałtownie, ale pomalutku
zwyżkuje cena za to, że się nie umarło wcześniej,
i również on tę cenę płaciłby.
O chrząstce ucha, ledwie draśniętej pociskiem
- gdy głowa uchyliła się w ostatniej chwili -
"cholerne miałem szczęście" mawiałby.
Czekając, aż podadzą rosół z makaronem,
dziennik z bieżącą datą czytałby,
wielkie tytuły, ogłoszenia drobne,
albo bębnił palcami po białym obrusie,
a miałby już od dawna używane dłonie
o spierzchłej skórze i wypukłych żyłach.
Czasami ktoś od progu wołałby:
"panie Baczyński, telefon do pana" -
i nic dziwnego w tym nie byłoby,
że to on, i że wstaje, obciągając sweter
i bez pośpiechu rusza w stronę drzwi.
Rozmów na widok ten nie przerywano by,
w pół gestu i w pół tchu nie zastygano by,
bo zwykłe to zdarzenie - a szkoda, a szkoda -
jako zwykłe zdarzenie traktowano by.