Интраисторическое: контр-историческая игра vs. сверх-историческая перспектива
- соответственно: _ничего_ конъюнктуро-творчества »»» ... - vs. _всё_ миро-проектных установок »»» ... Жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни: все или ничего; ждать нежданного; верить не в "то, чего нет на свете", а в то, что должно быть на свете; пусть сейчас этого нет и долго не будет. Но жизнь отдаст нам это, ибо она - прекрасна.
Александр Блок. Интеллигенция и Революция
Итак, пост-классический сиквел классического сюжета о доморощенном "Фаусте" (материал по 1-й ссылке в подзаголовке).
Бывший глав.криэйтор корпорации _рос.гос.власть_, сваяв макет "долгого государства" и вручив его технократическим бесам из высшего менеджерского состава, "канул в Лету". Туда, где, согласно его же мифо-политической системе координат, обитает "глубинный народ".
Технократические же бесы заняты теперь налаживанием серийного производства в поточном режиме "суверенно-демократической" демо-версии управления "долгим государством" из "глубин".
Архи полемически каверзное ситуации состоит в возможности политико-метафизического размежевания, в котором бездонной глубине фаустианской лестницы в подземелье и вершине смертоносно мгновенного пика фаустианского "счастья" должна быть противопоставлена та самая "штука", что неизмеримо сильней того, что толкает нас на этот идентичностно чуждый нам и губительный для человечества путь. Это - Великая Забота, устремляющая в беспредельность восхождения к Высшим Смыслам по ступеням спасительных мгновений, которые рождаются в страшных теперешних муках решения личного и свободного.
Однако каково же глубинное измерение этого спасительного пути? За путеводной нитью осмысления ответа обратимся к этому материалу.
Автор обращается к мыслям о потоке, которые были высказаны поэтом А.А. Блоком в его невероятно важной метафизико-политической статье «Интеллигенция и революция», написанной 9 января 1918 года. Раскрывая свое представление о потоке, Блок осуществляет мессианское по своей сути сопряжение масштабного большевистского замысла со сверхмасштабным, глубинным, нутряным и очень древним потоком. Тем потоком, с которым сам он соприкоснулся впервые в минуты отчаяния, порожденного исчерпанием России.
Зафиксировав таким образом путеводную нить осмысления, далее мы будет двигаться в ключе нашего вопроса, самостоятельно разбирая свидетельства Блока о современной ему ситуации и перебрасывая мост к ситуации нынешней.
Прежде всего - об упомянутом в очерке "О коммунизме и марксизме-154" отчаянии, испытывая которое поэт впервые соприкоснулся с потоком.
Опыт этого отчаяния поэт описал в стихотворении от 1 июля 1902 года, где говорилось о некой сущности-энергии, которая, пробиваясь певучим потоком и исчезая в просторе глубоком отдаленным мечтанием бурь,
Вдруг примчалась на север угрюмый,
В небывалой предстала красе,
Назвала себя смертною думой,
Солнце, месяц и звезды в косе.
Этим потоком, в таком его обличии, Блок был захвачен вплоть до революционного 1917-го, пережив этот опыт как "смешанное чувство России: тоску, ужас, покаяние, надежду". И в пост-революционной ситуации 1918-го, наблюдая, как смертная дума поселяется в умах и сердцах широких слоев сограждан, поэт, обращает взор за пределы этого умонастроения - в грядущее. Об этом свидетельствуют уже самые первые строки статьи "Интеллигенция и революция"."Россия гибнет", "России больше нет", "вечная память России", слышу я вокруг себя.
Но передо мной - Россия: та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели; тот Петербург, который видел Достоевский; та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой.
Россия - буря. Демократия приходит "опоясанная бурей", говорит Карлейль.
России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и - по-новому - великой.
Дальнейшие размышления поэта подчинены вопросу о том, что отвратительней: кровавые ужасы мировой войны, оказавшейся "достойным венцом той лжи, грязи и мерзости, в которых купалась наша родина", или вызванное этой войной духовное опустошение, делающее людей невосприимчивыми к тем грядущим потрясениям, которые более ужасны, но которые несут в себе спасительно преображающее очищение.Трудно сказать, что тошнотворнее: то кровопролитие или то безделье, та скука, та пошлятина; имя обоим - "великая война", "отечественная война", "война за освобождение угнетенных народностей", или как еще? Нет, под этим знаком - никого не освободишь.
Вот, под игом грязи и мерзости запустения, под бременем сумасшедшей скуки и бессмысленного безделья, люди как-то рассеялись, замолчали и ушли в себя: точно сидели под колпаками, из которых постепенно выкачивался воздух. Вот когда действительно хамело человечество, и в частности - российские патриоты.
Поток предчувствий, прошумевший над иными из нас между двух революций, также ослабел, заглох, ушел где-то в землю. Думаю, не я один испытывал чувство болезни и тоски в годы 1909 - 1916. Теперь, когда весь европейский воздух изменен русской революцией, начавшейся "бескровной идиллией" февральских дней и растущей безостановочно и грозно, кажется иногда, будто и не было тех недавних, таких древних и далеких годов; а поток, ушедший в землю, протекавший бесшумно в глубине и тьме, - вот он опять шумит, и в шуме его - новая музыка.
Мы любили эти диссонансы, эти ревы, эти звоны, эти неожиданные переходы... в оркестре. Но, если мы их действительно любили, а не только щекотали свои нервы в людном театральном зале после обеда, мы должны слушать и любить те же звуки теперь, когда они вылетают из мирового оркестра; и, слушая, понимать, что это - о том же, все о том же.
Музыка ведь не игрушка; а та бестия, которая полагала, что музыка - игрушка, - и веди себя теперь как бестия: дрожи, пресмыкайся, береги свое добро!
То, что должно быть услышано как новая музыка, есть революция - как всечеловеческая симфония, которая наиболее созвучна русскому духу."Мир и братство народов" - вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревет ее поток. Вот музыка, которую имеющий уши должен слышать.
Русские художники имели достаточно "предчувствий и предвестий" для того, чтобы ждать от России именно таких заданий. Они никогда не сомневались в том, что Россия - большой корабль, которому суждено большое плаванье. Они, как и народная душа, их вспоившая, никогда не отличались расчетливостью, умеренностью, аккуратностью: "все, все, что гибелью грозит", таило для них "неизъяснимы наслажденья" (Пушкин). Чувство неблагополучия, незнание о завтрашнем дне, сопровождало их повсюду. Для них, как для народа, в его самых глубоких мечтах, было все или ничего. Они знали, что только о прекрасном стоит думать, хотя "прекрасное трудно", как учил Платон.
Великие художники русские - Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой - погружались во мрак, но они же имели силы пребывать и таиться в этом мраке: ибо они верили в свет. Они знали свет. Каждый из них, как весь народ, выносивший их под сердцем, скрежетал зубами во мраке, отчаянье, часто - злобе. Но они знали, что, рано или поздно, все будет по-новому, потому что жизнь прекрасна.
Наконец - о той какофонии, которая исходит от фрондёрски политиканствующей интеллигенции, перебивающей душевно-животным диссонансом духовно животворящую симфонию русской революции.Русской интеллигенции - точно медведь на ухо наступил: мелкие страхи, мелкие словечки. Не стыдно ли издеваться над безграмотностью каких-нибудь объявлений или писем, которые писаны доброй, но неуклюжей рукой? Не стыдно ли гордо отмалчиваться на "дурацкие" вопросы? Не стыдно ли прекрасное слово "товарищ" произносить в кавычках?
Это - всякий лавочник умеет. Этим можно только озлобить человека и разбудить в нем зверя.
Как аукнется - так и откликнется. Если считаете всех жуликами, то одни жулики к вам и придут. На глазах - сотни жуликов, а за глазами - миллионы людей, пока "непросвещенных", пока "темных". Но просветятся они не от вас.
Среди них есть такие, которые сходят с ума от самосудов, не могут выдержать крови, которую пролили в темноте (своей); такие, которые бьют себя кулаками по несчастной голове: мы - глупые, мы понять не можем; а есть и такие, в которых еще спят творческие силы; они могут в будущем сказать такие слова, каких давно не говорила наша усталая, несвежая и книжная литература.
Надменное политиканство - великий грех. Чем дольше будет гордиться и ехидствовать интеллигенция, тем страшнее и кровавее может стать кругом. Ужасна и опасна эта эластичная, сухая, невкусная "адогматическая догматика", приправленная снисходительной душевностью. За душевностью - кровь. Душа кровь притягивает. Бороться с ужасами может лишь дух. К чему загораживать душевностью пути к духовности? Прекрасное и без того трудно.
А дух есть музыка. Демон некогда повелел Сократу слушаться духа музыки.
Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию.
Таков призыв, завершающий метафизическое послание одного из проницательнейших свидетелей русской революции. Глядя на сегодняшнюю ситуацию, которую от тех великих событий отделяет целый век, можно заметить, что эти их свидетельства с тех пор только возросли в своей актуальности. Только, что касается призыва услышать революционную музыку горних сфер, теперь дело в том, что этот слух должен пробуждаться и воспитываться не велением сократического даймона, но личной волей - к тому, чтобы узреть возможность исторического События Истины Бытия, узнав своё бытие как Заботу.
Здесь вернёмся к нашему вопросу, существо которого состоит в возможности различить глубинное измерение Великой Заботы о решении личном и свободном - в условиях строительства тотального полит.технократического эскалатора, увлекающего Россию и вместе с ней весь мир в фаустианскую Бездну.
Ключ к ответу мы обретаем в блоковском образе потока. Этот образ адресует к глубинной энергии, столкновение с которой порождает в умах и сердцах людей смертную думу. Испуганно отшатываясь от этого умонастроения и впадая в скуку, безделье, пошлость, можно прийти к очерствению души и духовной смерти. Проникнувшись же этим опасным умонастроением, приняв его как испытание и судьбу, можно найти в нём мощный духовный импульс к революционно-творческому прорыву в грядущее.
Язык поэтических образов делает более внятными и отчётливыми демаркационные линии политико-метафизической партийности, настройки к которым представлены на языке концептов (см. материал по 2-й ссылке в подзаголовке данного поста). В этой связи, можно также заметить, что блоковский поток конгениален концепции интра-истории, как глубинного средоточия духовной борьбы за смыслы, отвоевывающей в актуальном общественно-историческом процессе возможность восхождения к сверхисторической перспективе - в противоходе к контристорической игре.
Отсюда - методологическая значимость образно представленной Блоком контр-позиции полюсов духовной смерти и духовного преображения. Суть в том, что это не только про отношение к революции представителей интеллигенции, их экзистенциальное и мировоззренческое самоопределение в революционной и пост-революционной ситуациях. В пределе, это про каждого, кто участвует в общественно-историческом процессе на разных его этапах, занимая в нём и по отношению к нему определенные позиции и принимая решения. Так вот, суть в том, что люди либо находят основание этих позиций и решений в смыслообразующей динамике, либо вовлекаются в смыслоотчуждающую динамику и тем самым теряют эти основания.
Возможность же сориентироваться на основополагающем, в качестве путеводного, должно здесь иметь в виду следующее.
К интра-историческим глубинам взывают сверх-исторические вершины. Взывают сквозь массивные напластования культурно-исторического опыта. Где-то горнее воззвание сталкивается с глухой безответностью, где-то - с полифонией откликов. Которые могут слагаться в симфонию или, подпадая глухоте, оборачиваться какофонией. Рождаясь в муках, смысловые симфонии наполняют и стремят тернистый путь восхождения к горнему. Самое же существо интраисторического конфликта, которое должно становиться проблемно-ключевым средоточием интерпретационно-конфликтологического разбирательства, состоит в том, что тот, кто призван осуществлять этот путь, должен всякий раз быть способен отстаивать на этом пути своё первородство. Отстаивать, выстаивая в мощных вихрях и водоворотах, грозящих обратить этот путь вспять.
И в заключение, что касается _интерпретационно-конфликтологического разбирательства_, special for lab-sr - в дополнение к давешнему.
Если это разбирательство апеллирует к тому уникальному, что заключено в духовно-идентичностном первородстве, которое, в случае русской идентичности, связано с тем универсальным, что заключено во все-человеческом симфонизме, тогда проблематизация своих ценностных и миро-проектных установок, как смыслообразующего основания политико-идеологических идентификаций и решений, это не вопрос _выбора: фундаментально-всеобщее везде и всегда vs. моё актуально-наличное здесь и сейчас_. Ибо втрое, будучи всегда уже реально включено в первое, осознанно или подспудно руководствуется им как определенным универсальным представлением, задающим контекст конкретных решений в уникальной ситуации.
И тогда принципиально различение:
- быть как никто - устрашаясь творческого внятия-решения, причём настолько, что отказываясь даже от отчужденных способов обобществления способности быть предлагаемых бытием-как-некто, - и тем самым потворствовать вовлечению народа и человечества в Бездну контристорического Небытия;
- быть как никто другой - прорывая творческим внятием-решением "круговую оборону" бытия-как-некто, чтобы высвобождать возможность вырваться из кружащегося вовлечения в смертоносный омут.
Да, это уже совсем не вопрос "кто я" - в смысле политико-идеологических (само)идентификаций. А также - совсем не техническая задача, о чём также давеча. Но, в том-то и дело, что, в ситуации _технократически-поточного производства групповых консенсусов по поводу того, какую интерпретацию считать "глупостью", а какую "концептуальным трендом"_, техническая сторона вопроса должна решаться исходя из контекста, который задаётся интра-историческим потоком и задаёт противоход к этой контр-исторической игре.
Александр Блок. Интеллигенция и Революция
Итак, пост-классический сиквел классического сюжета о доморощенном "Фаусте" (материал по 1-й ссылке в подзаголовке).
Бывший глав.криэйтор корпорации _рос.гос.власть_, сваяв макет "долгого государства" и вручив его технократическим бесам из высшего менеджерского состава, "канул в Лету". Туда, где, согласно его же мифо-политической системе координат, обитает "глубинный народ".
Технократические же бесы заняты теперь налаживанием серийного производства в поточном режиме "суверенно-демократической" демо-версии управления "долгим государством" из "глубин".
Архи полемически каверзное ситуации состоит в возможности политико-метафизического размежевания, в котором бездонной глубине фаустианской лестницы в подземелье и вершине смертоносно мгновенного пика фаустианского "счастья" должна быть противопоставлена та самая "штука", что неизмеримо сильней того, что толкает нас на этот идентичностно чуждый нам и губительный для человечества путь. Это - Великая Забота, устремляющая в беспредельность восхождения к Высшим Смыслам по ступеням спасительных мгновений, которые рождаются в страшных теперешних муках решения личного и свободного.
Однако каково же глубинное измерение этого спасительного пути? За путеводной нитью осмысления ответа обратимся к этому материалу.
Автор обращается к мыслям о потоке, которые были высказаны поэтом А.А. Блоком в его невероятно важной метафизико-политической статье «Интеллигенция и революция», написанной 9 января 1918 года. Раскрывая свое представление о потоке, Блок осуществляет мессианское по своей сути сопряжение масштабного большевистского замысла со сверхмасштабным, глубинным, нутряным и очень древним потоком. Тем потоком, с которым сам он соприкоснулся впервые в минуты отчаяния, порожденного исчерпанием России.
Зафиксировав таким образом путеводную нить осмысления, далее мы будет двигаться в ключе нашего вопроса, самостоятельно разбирая свидетельства Блока о современной ему ситуации и перебрасывая мост к ситуации нынешней.
Прежде всего - об упомянутом в очерке "О коммунизме и марксизме-154" отчаянии, испытывая которое поэт впервые соприкоснулся с потоком.
Опыт этого отчаяния поэт описал в стихотворении от 1 июля 1902 года, где говорилось о некой сущности-энергии, которая, пробиваясь певучим потоком и исчезая в просторе глубоком отдаленным мечтанием бурь,
Вдруг примчалась на север угрюмый,
В небывалой предстала красе,
Назвала себя смертною думой,
Солнце, месяц и звезды в косе.
Этим потоком, в таком его обличии, Блок был захвачен вплоть до революционного 1917-го, пережив этот опыт как "смешанное чувство России: тоску, ужас, покаяние, надежду". И в пост-революционной ситуации 1918-го, наблюдая, как смертная дума поселяется в умах и сердцах широких слоев сограждан, поэт, обращает взор за пределы этого умонастроения - в грядущее. Об этом свидетельствуют уже самые первые строки статьи "Интеллигенция и революция"."Россия гибнет", "России больше нет", "вечная память России", слышу я вокруг себя.
Но передо мной - Россия: та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели; тот Петербург, который видел Достоевский; та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой.
Россия - буря. Демократия приходит "опоясанная бурей", говорит Карлейль.
России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и - по-новому - великой.
Дальнейшие размышления поэта подчинены вопросу о том, что отвратительней: кровавые ужасы мировой войны, оказавшейся "достойным венцом той лжи, грязи и мерзости, в которых купалась наша родина", или вызванное этой войной духовное опустошение, делающее людей невосприимчивыми к тем грядущим потрясениям, которые более ужасны, но которые несут в себе спасительно преображающее очищение.Трудно сказать, что тошнотворнее: то кровопролитие или то безделье, та скука, та пошлятина; имя обоим - "великая война", "отечественная война", "война за освобождение угнетенных народностей", или как еще? Нет, под этим знаком - никого не освободишь.
Вот, под игом грязи и мерзости запустения, под бременем сумасшедшей скуки и бессмысленного безделья, люди как-то рассеялись, замолчали и ушли в себя: точно сидели под колпаками, из которых постепенно выкачивался воздух. Вот когда действительно хамело человечество, и в частности - российские патриоты.
Поток предчувствий, прошумевший над иными из нас между двух революций, также ослабел, заглох, ушел где-то в землю. Думаю, не я один испытывал чувство болезни и тоски в годы 1909 - 1916. Теперь, когда весь европейский воздух изменен русской революцией, начавшейся "бескровной идиллией" февральских дней и растущей безостановочно и грозно, кажется иногда, будто и не было тех недавних, таких древних и далеких годов; а поток, ушедший в землю, протекавший бесшумно в глубине и тьме, - вот он опять шумит, и в шуме его - новая музыка.
Мы любили эти диссонансы, эти ревы, эти звоны, эти неожиданные переходы... в оркестре. Но, если мы их действительно любили, а не только щекотали свои нервы в людном театральном зале после обеда, мы должны слушать и любить те же звуки теперь, когда они вылетают из мирового оркестра; и, слушая, понимать, что это - о том же, все о том же.
Музыка ведь не игрушка; а та бестия, которая полагала, что музыка - игрушка, - и веди себя теперь как бестия: дрожи, пресмыкайся, береги свое добро!
То, что должно быть услышано как новая музыка, есть революция - как всечеловеческая симфония, которая наиболее созвучна русскому духу."Мир и братство народов" - вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревет ее поток. Вот музыка, которую имеющий уши должен слышать.
Русские художники имели достаточно "предчувствий и предвестий" для того, чтобы ждать от России именно таких заданий. Они никогда не сомневались в том, что Россия - большой корабль, которому суждено большое плаванье. Они, как и народная душа, их вспоившая, никогда не отличались расчетливостью, умеренностью, аккуратностью: "все, все, что гибелью грозит", таило для них "неизъяснимы наслажденья" (Пушкин). Чувство неблагополучия, незнание о завтрашнем дне, сопровождало их повсюду. Для них, как для народа, в его самых глубоких мечтах, было все или ничего. Они знали, что только о прекрасном стоит думать, хотя "прекрасное трудно", как учил Платон.
Великие художники русские - Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой - погружались во мрак, но они же имели силы пребывать и таиться в этом мраке: ибо они верили в свет. Они знали свет. Каждый из них, как весь народ, выносивший их под сердцем, скрежетал зубами во мраке, отчаянье, часто - злобе. Но они знали, что, рано или поздно, все будет по-новому, потому что жизнь прекрасна.
Наконец - о той какофонии, которая исходит от фрондёрски политиканствующей интеллигенции, перебивающей душевно-животным диссонансом духовно животворящую симфонию русской революции.Русской интеллигенции - точно медведь на ухо наступил: мелкие страхи, мелкие словечки. Не стыдно ли издеваться над безграмотностью каких-нибудь объявлений или писем, которые писаны доброй, но неуклюжей рукой? Не стыдно ли гордо отмалчиваться на "дурацкие" вопросы? Не стыдно ли прекрасное слово "товарищ" произносить в кавычках?
Это - всякий лавочник умеет. Этим можно только озлобить человека и разбудить в нем зверя.
Как аукнется - так и откликнется. Если считаете всех жуликами, то одни жулики к вам и придут. На глазах - сотни жуликов, а за глазами - миллионы людей, пока "непросвещенных", пока "темных". Но просветятся они не от вас.
Среди них есть такие, которые сходят с ума от самосудов, не могут выдержать крови, которую пролили в темноте (своей); такие, которые бьют себя кулаками по несчастной голове: мы - глупые, мы понять не можем; а есть и такие, в которых еще спят творческие силы; они могут в будущем сказать такие слова, каких давно не говорила наша усталая, несвежая и книжная литература.
Надменное политиканство - великий грех. Чем дольше будет гордиться и ехидствовать интеллигенция, тем страшнее и кровавее может стать кругом. Ужасна и опасна эта эластичная, сухая, невкусная "адогматическая догматика", приправленная снисходительной душевностью. За душевностью - кровь. Душа кровь притягивает. Бороться с ужасами может лишь дух. К чему загораживать душевностью пути к духовности? Прекрасное и без того трудно.
А дух есть музыка. Демон некогда повелел Сократу слушаться духа музыки.
Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию.
Таков призыв, завершающий метафизическое послание одного из проницательнейших свидетелей русской революции. Глядя на сегодняшнюю ситуацию, которую от тех великих событий отделяет целый век, можно заметить, что эти их свидетельства с тех пор только возросли в своей актуальности. Только, что касается призыва услышать революционную музыку горних сфер, теперь дело в том, что этот слух должен пробуждаться и воспитываться не велением сократического даймона, но личной волей - к тому, чтобы узреть возможность исторического События Истины Бытия, узнав своё бытие как Заботу.
Здесь вернёмся к нашему вопросу, существо которого состоит в возможности различить глубинное измерение Великой Заботы о решении личном и свободном - в условиях строительства тотального полит.технократического эскалатора, увлекающего Россию и вместе с ней весь мир в фаустианскую Бездну.
Ключ к ответу мы обретаем в блоковском образе потока. Этот образ адресует к глубинной энергии, столкновение с которой порождает в умах и сердцах людей смертную думу. Испуганно отшатываясь от этого умонастроения и впадая в скуку, безделье, пошлость, можно прийти к очерствению души и духовной смерти. Проникнувшись же этим опасным умонастроением, приняв его как испытание и судьбу, можно найти в нём мощный духовный импульс к революционно-творческому прорыву в грядущее.
Язык поэтических образов делает более внятными и отчётливыми демаркационные линии политико-метафизической партийности, настройки к которым представлены на языке концептов (см. материал по 2-й ссылке в подзаголовке данного поста). В этой связи, можно также заметить, что блоковский поток конгениален концепции интра-истории, как глубинного средоточия духовной борьбы за смыслы, отвоевывающей в актуальном общественно-историческом процессе возможность восхождения к сверхисторической перспективе - в противоходе к контристорической игре.
Отсюда - методологическая значимость образно представленной Блоком контр-позиции полюсов духовной смерти и духовного преображения. Суть в том, что это не только про отношение к революции представителей интеллигенции, их экзистенциальное и мировоззренческое самоопределение в революционной и пост-революционной ситуациях. В пределе, это про каждого, кто участвует в общественно-историческом процессе на разных его этапах, занимая в нём и по отношению к нему определенные позиции и принимая решения. Так вот, суть в том, что люди либо находят основание этих позиций и решений в смыслообразующей динамике, либо вовлекаются в смыслоотчуждающую динамику и тем самым теряют эти основания.
Возможность же сориентироваться на основополагающем, в качестве путеводного, должно здесь иметь в виду следующее.
К интра-историческим глубинам взывают сверх-исторические вершины. Взывают сквозь массивные напластования культурно-исторического опыта. Где-то горнее воззвание сталкивается с глухой безответностью, где-то - с полифонией откликов. Которые могут слагаться в симфонию или, подпадая глухоте, оборачиваться какофонией. Рождаясь в муках, смысловые симфонии наполняют и стремят тернистый путь восхождения к горнему. Самое же существо интраисторического конфликта, которое должно становиться проблемно-ключевым средоточием интерпретационно-конфликтологического разбирательства, состоит в том, что тот, кто призван осуществлять этот путь, должен всякий раз быть способен отстаивать на этом пути своё первородство. Отстаивать, выстаивая в мощных вихрях и водоворотах, грозящих обратить этот путь вспять.
И в заключение, что касается _интерпретационно-конфликтологического разбирательства_, special for lab-sr - в дополнение к давешнему.
Если это разбирательство апеллирует к тому уникальному, что заключено в духовно-идентичностном первородстве, которое, в случае русской идентичности, связано с тем универсальным, что заключено во все-человеческом симфонизме, тогда проблематизация своих ценностных и миро-проектных установок, как смыслообразующего основания политико-идеологических идентификаций и решений, это не вопрос _выбора: фундаментально-всеобщее везде и всегда vs. моё актуально-наличное здесь и сейчас_. Ибо втрое, будучи всегда уже реально включено в первое, осознанно или подспудно руководствуется им как определенным универсальным представлением, задающим контекст конкретных решений в уникальной ситуации.
И тогда принципиально различение:
- быть как никто - устрашаясь творческого внятия-решения, причём настолько, что отказываясь даже от отчужденных способов обобществления способности быть предлагаемых бытием-как-некто, - и тем самым потворствовать вовлечению народа и человечества в Бездну контристорического Небытия;
- быть как никто другой - прорывая творческим внятием-решением "круговую оборону" бытия-как-некто, чтобы высвобождать возможность вырваться из кружащегося вовлечения в смертоносный омут.
Да, это уже совсем не вопрос "кто я" - в смысле политико-идеологических (само)идентификаций. А также - совсем не техническая задача, о чём также давеча. Но, в том-то и дело, что, в ситуации _технократически-поточного производства групповых консенсусов по поводу того, какую интерпретацию считать "глупостью", а какую "концептуальным трендом"_, техническая сторона вопроса должна решаться исходя из контекста, который задаётся интра-историческим потоком и задаёт противоход к этой контр-исторической игре.