К возможности нового нарратива: живые и мёртвые (дополнение-3)
/ предыдущее /
Итак, образ потустороннего мира привлекаемый для того чтобы запечатлеть убыток живого начала в мире живых. Таков образ потустороннего мира в пьесе Ж.-П. Сартра "За закрытыми дверями" (1943 г.), где в чертах этого образа можно увидеть модель реального жизненно-исторического мира буржуазного общества (см. 15-й блок цикла-диалога _К возможности нового нарратива_ по ссылке в подзаголовке).
Аналогичную модель можно найти в рассказе Ф.М. Достоевского "Бобок" (1873 г.), где в чертах потустороннего мира отображается реальное состояние дореволюционной России (см. в тему там же - инфо.импульс с высказываниями Пивоварова о "дореволюционной русской цивилизации", преемственность к которой была, по его мнению, прервана в советский период).
Далее мы рассмотрим эту модель, учитывая культурно-идентичностные особенности российского общества того времени, но - всё в том же ключе, сосредотачивающем внимание на процессах угасания живой жизни и упрочивания смерти вживе. Предварительно же, намечая дополнительные ключи и тем самым обрисовывая методологическое и метафизическое слагаемые контекста этого рассмотрения, заметим следующее.
Прежде всего, имея в виду идентичностную тему и также отмечая её ключевое значение для дальнейшего разбора, приведём один фрагмент цикла С.Е. Кургиняна "Судьба гуманизма в XXI столетии".
Когда целое поколение революционеров делает жизнь, ориентируясь на роман Этель Лилиан Войнич «Овод», то как бы ни была велика роль материальных факторов в историческом процессе (а кто может оспорить, что эта роль и впрямь велика?), ты не можешь отрицать роль факторов психологических, культурных, в том числе и идентификационных.
Не было бы этой роли, не нужно было бы подробно обсуждать ни древних авторов, ни «Фауста» Гёте, ни многие другие произведения.
Уж на что Ленин был материалистом и блюстителем материалистическо-атеистической чистоты, и на тебе - «декабристы разбудили Герцена». А если бы не разбудили?
Но разве только древнегреческие и древнеримские тексты порождали мощные идентификационные волны, влияющие на ход исторического процесса? Классическое массонство влияло на ход исторического процесса? Влияло! Не так, как это описано в теории заговоров, но, безусловно, влияло.
А могло ли классическое массонство сформироваться без влияния алхимии?
А могла ли алхимия сформироваться без влияния Древнего Египта?
Могли ли Древняя Греция и Древний Рим сформироваться без влияния Древнего Египта?
Могли ли Древняя Греция и прежде всего Древний Рим сформироваться без влияния пеласгической темы, то есть без влияния ликаоновой темы, то есть без влияния темы допотопного человечества?
Между прочим, я говорю о вполне доказуемых влияниях. Наличие или отсутствие Атлантиды к разряду доказуемого не относится, а такие идентификационные влияния самых неправдоподобных легенд относятся к разряду доказуемых.
С.Е. Кургинян. Судьба гуманизма в XXI столетии // Суть времени. № 202 от 2 ноября 2016 г.
То есть то, что объективность знания измеряется материальностью объекта познания, понятийно чёткой и логически закономерной фиксацией предмета исследования и эмпирической данностью исследуемых явлений, не означает (не должно означать) отрицания и выключения из поля исследовательского моделирования всего того, что является нематериальными активами, которыми субъект познания руководствуется наряду с критериями объективной истинности. Особенно это значимо в случае, когда объектом является человек и в качестве предмета исследования выступают артефакты культурно-исторического творчества. Будучи и субъектом познания, человек включает свою познавательную деятельность в процесс этого творчества - как часть в целое.
Поэтому, наряду с доказуемостью (не)существования чего-либо, для исследования не менее, а зачастую и более значима действенность определенного содержания в том опыте, который составляет эмпирию этого исследования. В том числе, значимой оказывается действенность идеально-субъективного содержания, хотя бы оно и было проблематично в плане доказательства существования каких-либо его объективно-реальных аналогов.
И это только в гносеологическом и методологическом отношении. Но для знания, претендующего на объективность, значима также онтология - как универсальное представление о том роде сущего, которое выступает объектом познания. И если в рамках частно-научных представлений об этом сущем является необходимой такая его модель, в которой знание об этом сущем оказывается редуцировано строго в ключе требований эмпирической и логической верифицируемости, то эти представления, даже в сумме со всеми другими частно-научными представлениями, не тождественны тому, что это сущее есть в своей сущности и в своём бытийствовании. Как и сами эти бытийствование и сущность не отделимы от Истории - как процесса становления объективно наличествующего и представляемого мира, и как процесса общественно-исторического развития субъекта познания мира и средств этого познания (см. в тему - о принципе единства исторического и логического).
То есть: объективная истинность знания предполагает в качестве своего предельного основания истину бытия; научная верификация всегда включена в пред-структуру понимания бытия, как в миро-проектную перспективу движения к смыслу бытия всякого сущего по путеводной нити человеческого бытия в жизненно-историческом мире (см. там же в заключительной части материала, плюс - в тему - о проблеме истины в новейший период).
Всё это к тому, что даже фантастические сюжеты (к каким можно отнести и предлагаемый к рассмотрению рассказ Достоевского), коль скоро они способны предстать в качестве модели того, что существует реально, они оказываются столь же или, в зависимости от исследовательской ситуации, более значимы - в сравнение с представлениями, которые получены путём строго эмпирической и логической верификации. И те ситуации, в которых такого рода модели способны обнаружить бо́льшую значимость, нежели модели, ориентированные в ключе научного объективизма, как раз и являются ситуациями непосредственного исследования экзистенциальных фактов бытия человека вкупе с культурно-идентичностными особенностями бытия народа (см. в тему в одном из очерков цикла _О прибытии/убытии..._: _сущностное, идентичностное, смысловое в культурно-историческом опыте_).
В таком подходе, вопросы о существовании или несуществовании того, что представляется в призме объективирующего миро-отношения, трансформируются в экзистенциально-метафизические вопросы: быть или не быть?; соответственно - воздействовать или не воздействовать на естественную реальность; и если воздействовать, то задействовать или не задействовать духовное начало? Которое существует до всяких попыток представить его как "объективную" или "субъективную" реальность. Ибо это начало существует как отличающее тот род сущего, каким является человек, - ввиду чего, только и способно приобрести свой действительный смысл словосочетание "человеческий род" (см. в тему из того же цикла следующий очерк: фрагмент _уникальность родовой сущности и духовное первородство_)! Существуя же в качестве такового начала, именно дух является той инстанцией, которая сподвигает к творческому воздействию. Сподвигает ровно в той мере, в какой дух задействуется в поступках и мировосприятии. И задействуясь так, творчески воздействует на естественный мир и естество самого человека. Воздействует, свидетельствуя действительный смысл утверждения миром правит невещественное!
Воздействуя так, человеческий дух решает, возводить ли ему естественно сущее к реализации Высших Смыслов исторического бытия этого сущего или, отвращаясь от этой своей миссии, низводить самое́ невещественное к Ничто, соответственно, Высшие Смыслы и возможность их постижения и реализации - к Небытию (см. по теме развёрнутую реплику к 12-му блоку данного цикла).
Это решение, - или, точнее, пред-решение, как элемент пред-структуры понимания, вкупе с двумя другими пред-структурными элементами: пред-усмотрением конкретных смысловых линий структуризации и пред-взятием относительно структурного целого бытия в мире, - так вот, решение, в этом его основополагающем качестве, тоже содержит в себе своего рода редукцию. Которая, очевидно, не является уже чисто исследовательской, когнитивной операцией, как и вообще, операцией. Именно ввиду того, что здесь дело идёт о (не)бытии Человеком. Хотя, как можно заметить, такая, экзистенциально-метафизически предельная, редукция именно что пред-структурирует бытие человека в качестве субъекта познания и всякого, научно и, в целом, когнитивно ориентированного воздействия. Как и любого другого воздействия, составляющего целое культурно-исторического творчества человека.
И вот, решение - в качестве такой, можно сказать, культуро-творческой единицы, способной также низводиться к ничтожащим, соответственно, контр-творческим актам, - в этом качестве решение является образующим как в процессе осуществления любой социально-культурной деятельности, так и в процессе познания материальных и идеальных артефактов и содержаний, составляющих те или иные сферы этой деятельности и жизнь человека в целом. И, в зависимости от позитивной или негативной пред-решённости о сущностных началах и высшей осмысленности бытия, познание и деятельность получают соответствующие результаты.
Собственно о так понимаемом решении говорилось в заключительной части предыдущего материала. Говорилось применительно к сфере общественного взаимодействия и коммуникации (см. по ссылке в подзаголовке). И там же феномен решения рассматривался в возможности его специфически экзистенциального синтеза с уединением. Речь шла о том, что ситуация решения всегда содержит в себе смысл - как единственно решающую возможность поступка, мысли или переживания. И, поэтому, в самый момент решения каждый из нас уединяется, - а именно, само-умаля́ясь для того, чтобы внять этому ситуационно-уникальному единственно-решающему смыслу-возможности.
Насколько это действительно осуществляется, настолько каждый из нас становится способен решать именно в восходящем и творческом ключе. Невнятие же единственно-решающему смыслу-возможности уникальной ситуации, соответственно, отсутствие синтеза решения и уединения будет соответствовать ничтожаще-низводящему пути.
Живая ткань нашего общественно-исторического бытия, образуясь этими решениями, рвётся и истлевает, если эти решения ускользают от своих собственных смыслов-возможностей. Ускользают, намеренно отвергая эту ответственность. Или уклоняясь от этой ответственности в силу каких-то "обстоятельств". Именно в кавычках, потому что обстоятельства ситуации всегда содержат в себе тот вызов, в котором может быть усмотрена возможность решения-ответствования и который призывает того, кто находится в этой ситуации, к этому усмотрению и к реализации этой возможности. В любом случае, в том и состоит для человека суть бытия виновным, что, ускользая от экзистенциально собственных решений, ответствующих вызовам ситуаций, он неизбежно включается в процесс смертоносного ничтожения, упрочивающего смерть вживе и тем самым сотворяющего ад на земле (т.ж. см. в тему этот фрагмент заглавного поста блога).
И здесь, ещё в плане предварительного выстраивания контекста, но уже вплотную приближаясь к разбору рассказа Ф.М. Достоевского "Бобок", приведём то, что говорилось по данной теме и в таком контексте в книге С.Е. Кургиняна "Исав и Иаков". Автор, свидетельствуя о разрушении советской сверхдержавы как метафизической катастрофе, и прибегая к библейским образам, собственно, вынесенным в название своего исследования, усматривает суть этой катастрофы в том, что качественная возможность Быть в соответствии со своим первородством была отдана за возможность Иметь чечевичную похлебку. И что акт этой продажи породил катастрофическую экспансию количества, бросая вызов жизни и человеку и создавая постжизнь и постчеловека.
Мы не ответим на новые вызовы, не поняв как следует, что это такое. Сегодня уже не может быть политики, оторванной от метафизики, от экзистенциальных вопросов. В момент, когда встает ребром вопрос: «Быть или не быть России?» - подчеркиваю, не вопрос «какой ей быть?», а вопрос «быть или не быть?» - только экзистенциальное и метафизическое начало может придать политике упругость и эффективность.
Так что же такое вызов Иметь, вызов количества, вызов антибытийности, вызов постжизни? Оторвав эти вопросы от политически актуального, мы рискуем погрузиться в пустые умствования. Но, подчинив эти вопросы злобе дня, мы не придадим искомой политике экзистенциального качества.
Вот почему я обращаюсь к опыту тех наших великих философов, которые не чурались политики и не скользили по метафизической поверхности. Я по-своему трактую этот опыт, но не подменяю его анализ своими собственными построениями.
Первым из таких философов, к которому надо обратиться за пониманием феномена постжизни и постчеловека, является Федор Михайлович Достоевский. Это он сказал устами своего героя в «Записках из подполья»: «Это уже не жизнь, господа, а начало смерти». Что самое важное в этих словах? Понятие о НАЧАЛЕ смерти. Смерть для Достоевского не одномоментна. Она начинается. И - длится. Длящаяся смерть и есть постжизнь. А плывущий в потоке постжизни - постчеловек.
Глубже всего Федор Михайлович рассматривает это в своем «Бобке». Вчитаемся в его сокрушительные метафизические и политические пророчества.
Кургинян С.Е. Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. М.: ЭТЦ, 2009. Том 2.
Часть V. Глава VI. «Бобок-2008» - запись в полевом дневнике, 1 октября 2008 года (цит. фрагмент).
Вот такой контекст, вот таким образом ангажированный. Экзистенциально-метафизически ангажированный и принципиальнейшим образом в этой своей ангажированности представленный контекст.
Вне такой ангажированности контекста и вне методологической рефлексии на соответствующие предпосылки осмысления, это осмысление превращается в полную абстракцию, - к какой бы "реал.политической" конкретике не адресовались и к какому бы "здравомыслию" не апеллировали!
Теперь - к разбору рассказа "Бобок", задействуя рефлексивную прорисовку контекста и его ключевых слагаемых.Следующий блок »»» ...
Итак, образ потустороннего мира привлекаемый для того чтобы запечатлеть убыток живого начала в мире живых. Таков образ потустороннего мира в пьесе Ж.-П. Сартра "За закрытыми дверями" (1943 г.), где в чертах этого образа можно увидеть модель реального жизненно-исторического мира буржуазного общества (см. 15-й блок цикла-диалога _К возможности нового нарратива_ по ссылке в подзаголовке).
Аналогичную модель можно найти в рассказе Ф.М. Достоевского "Бобок" (1873 г.), где в чертах потустороннего мира отображается реальное состояние дореволюционной России (см. в тему там же - инфо.импульс с высказываниями Пивоварова о "дореволюционной русской цивилизации", преемственность к которой была, по его мнению, прервана в советский период).
Далее мы рассмотрим эту модель, учитывая культурно-идентичностные особенности российского общества того времени, но - всё в том же ключе, сосредотачивающем внимание на процессах угасания живой жизни и упрочивания смерти вживе. Предварительно же, намечая дополнительные ключи и тем самым обрисовывая методологическое и метафизическое слагаемые контекста этого рассмотрения, заметим следующее.
Прежде всего, имея в виду идентичностную тему и также отмечая её ключевое значение для дальнейшего разбора, приведём один фрагмент цикла С.Е. Кургиняна "Судьба гуманизма в XXI столетии".
Когда целое поколение революционеров делает жизнь, ориентируясь на роман Этель Лилиан Войнич «Овод», то как бы ни была велика роль материальных факторов в историческом процессе (а кто может оспорить, что эта роль и впрямь велика?), ты не можешь отрицать роль факторов психологических, культурных, в том числе и идентификационных.
Не было бы этой роли, не нужно было бы подробно обсуждать ни древних авторов, ни «Фауста» Гёте, ни многие другие произведения.
Уж на что Ленин был материалистом и блюстителем материалистическо-атеистической чистоты, и на тебе - «декабристы разбудили Герцена». А если бы не разбудили?
Но разве только древнегреческие и древнеримские тексты порождали мощные идентификационные волны, влияющие на ход исторического процесса? Классическое массонство влияло на ход исторического процесса? Влияло! Не так, как это описано в теории заговоров, но, безусловно, влияло.
А могло ли классическое массонство сформироваться без влияния алхимии?
А могла ли алхимия сформироваться без влияния Древнего Египта?
Могли ли Древняя Греция и Древний Рим сформироваться без влияния Древнего Египта?
Могли ли Древняя Греция и прежде всего Древний Рим сформироваться без влияния пеласгической темы, то есть без влияния ликаоновой темы, то есть без влияния темы допотопного человечества?
Между прочим, я говорю о вполне доказуемых влияниях. Наличие или отсутствие Атлантиды к разряду доказуемого не относится, а такие идентификационные влияния самых неправдоподобных легенд относятся к разряду доказуемых.
С.Е. Кургинян. Судьба гуманизма в XXI столетии // Суть времени. № 202 от 2 ноября 2016 г.
То есть то, что объективность знания измеряется материальностью объекта познания, понятийно чёткой и логически закономерной фиксацией предмета исследования и эмпирической данностью исследуемых явлений, не означает (не должно означать) отрицания и выключения из поля исследовательского моделирования всего того, что является нематериальными активами, которыми субъект познания руководствуется наряду с критериями объективной истинности. Особенно это значимо в случае, когда объектом является человек и в качестве предмета исследования выступают артефакты культурно-исторического творчества. Будучи и субъектом познания, человек включает свою познавательную деятельность в процесс этого творчества - как часть в целое.
Поэтому, наряду с доказуемостью (не)существования чего-либо, для исследования не менее, а зачастую и более значима действенность определенного содержания в том опыте, который составляет эмпирию этого исследования. В том числе, значимой оказывается действенность идеально-субъективного содержания, хотя бы оно и было проблематично в плане доказательства существования каких-либо его объективно-реальных аналогов.
И это только в гносеологическом и методологическом отношении. Но для знания, претендующего на объективность, значима также онтология - как универсальное представление о том роде сущего, которое выступает объектом познания. И если в рамках частно-научных представлений об этом сущем является необходимой такая его модель, в которой знание об этом сущем оказывается редуцировано строго в ключе требований эмпирической и логической верифицируемости, то эти представления, даже в сумме со всеми другими частно-научными представлениями, не тождественны тому, что это сущее есть в своей сущности и в своём бытийствовании. Как и сами эти бытийствование и сущность не отделимы от Истории - как процесса становления объективно наличествующего и представляемого мира, и как процесса общественно-исторического развития субъекта познания мира и средств этого познания (см. в тему - о принципе единства исторического и логического).
То есть: объективная истинность знания предполагает в качестве своего предельного основания истину бытия; научная верификация всегда включена в пред-структуру понимания бытия, как в миро-проектную перспективу движения к смыслу бытия всякого сущего по путеводной нити человеческого бытия в жизненно-историческом мире (см. там же в заключительной части материала, плюс - в тему - о проблеме истины в новейший период).
Всё это к тому, что даже фантастические сюжеты (к каким можно отнести и предлагаемый к рассмотрению рассказ Достоевского), коль скоро они способны предстать в качестве модели того, что существует реально, они оказываются столь же или, в зависимости от исследовательской ситуации, более значимы - в сравнение с представлениями, которые получены путём строго эмпирической и логической верификации. И те ситуации, в которых такого рода модели способны обнаружить бо́льшую значимость, нежели модели, ориентированные в ключе научного объективизма, как раз и являются ситуациями непосредственного исследования экзистенциальных фактов бытия человека вкупе с культурно-идентичностными особенностями бытия народа (см. в тему в одном из очерков цикла _О прибытии/убытии..._: _сущностное, идентичностное, смысловое в культурно-историческом опыте_).
В таком подходе, вопросы о существовании или несуществовании того, что представляется в призме объективирующего миро-отношения, трансформируются в экзистенциально-метафизические вопросы: быть или не быть?; соответственно - воздействовать или не воздействовать на естественную реальность; и если воздействовать, то задействовать или не задействовать духовное начало? Которое существует до всяких попыток представить его как "объективную" или "субъективную" реальность. Ибо это начало существует как отличающее тот род сущего, каким является человек, - ввиду чего, только и способно приобрести свой действительный смысл словосочетание "человеческий род" (см. в тему из того же цикла следующий очерк: фрагмент _уникальность родовой сущности и духовное первородство_)! Существуя же в качестве такового начала, именно дух является той инстанцией, которая сподвигает к творческому воздействию. Сподвигает ровно в той мере, в какой дух задействуется в поступках и мировосприятии. И задействуясь так, творчески воздействует на естественный мир и естество самого человека. Воздействует, свидетельствуя действительный смысл утверждения миром правит невещественное!
Воздействуя так, человеческий дух решает, возводить ли ему естественно сущее к реализации Высших Смыслов исторического бытия этого сущего или, отвращаясь от этой своей миссии, низводить самое́ невещественное к Ничто, соответственно, Высшие Смыслы и возможность их постижения и реализации - к Небытию (см. по теме развёрнутую реплику к 12-му блоку данного цикла).
Это решение, - или, точнее, пред-решение, как элемент пред-структуры понимания, вкупе с двумя другими пред-структурными элементами: пред-усмотрением конкретных смысловых линий структуризации и пред-взятием относительно структурного целого бытия в мире, - так вот, решение, в этом его основополагающем качестве, тоже содержит в себе своего рода редукцию. Которая, очевидно, не является уже чисто исследовательской, когнитивной операцией, как и вообще, операцией. Именно ввиду того, что здесь дело идёт о (не)бытии Человеком. Хотя, как можно заметить, такая, экзистенциально-метафизически предельная, редукция именно что пред-структурирует бытие человека в качестве субъекта познания и всякого, научно и, в целом, когнитивно ориентированного воздействия. Как и любого другого воздействия, составляющего целое культурно-исторического творчества человека.
И вот, решение - в качестве такой, можно сказать, культуро-творческой единицы, способной также низводиться к ничтожащим, соответственно, контр-творческим актам, - в этом качестве решение является образующим как в процессе осуществления любой социально-культурной деятельности, так и в процессе познания материальных и идеальных артефактов и содержаний, составляющих те или иные сферы этой деятельности и жизнь человека в целом. И, в зависимости от позитивной или негативной пред-решённости о сущностных началах и высшей осмысленности бытия, познание и деятельность получают соответствующие результаты.
Собственно о так понимаемом решении говорилось в заключительной части предыдущего материала. Говорилось применительно к сфере общественного взаимодействия и коммуникации (см. по ссылке в подзаголовке). И там же феномен решения рассматривался в возможности его специфически экзистенциального синтеза с уединением. Речь шла о том, что ситуация решения всегда содержит в себе смысл - как единственно решающую возможность поступка, мысли или переживания. И, поэтому, в самый момент решения каждый из нас уединяется, - а именно, само-умаля́ясь для того, чтобы внять этому ситуационно-уникальному единственно-решающему смыслу-возможности.
Насколько это действительно осуществляется, настолько каждый из нас становится способен решать именно в восходящем и творческом ключе. Невнятие же единственно-решающему смыслу-возможности уникальной ситуации, соответственно, отсутствие синтеза решения и уединения будет соответствовать ничтожаще-низводящему пути.
Живая ткань нашего общественно-исторического бытия, образуясь этими решениями, рвётся и истлевает, если эти решения ускользают от своих собственных смыслов-возможностей. Ускользают, намеренно отвергая эту ответственность. Или уклоняясь от этой ответственности в силу каких-то "обстоятельств". Именно в кавычках, потому что обстоятельства ситуации всегда содержат в себе тот вызов, в котором может быть усмотрена возможность решения-ответствования и который призывает того, кто находится в этой ситуации, к этому усмотрению и к реализации этой возможности. В любом случае, в том и состоит для человека суть бытия виновным, что, ускользая от экзистенциально собственных решений, ответствующих вызовам ситуаций, он неизбежно включается в процесс смертоносного ничтожения, упрочивающего смерть вживе и тем самым сотворяющего ад на земле (т.ж. см. в тему этот фрагмент заглавного поста блога).
И здесь, ещё в плане предварительного выстраивания контекста, но уже вплотную приближаясь к разбору рассказа Ф.М. Достоевского "Бобок", приведём то, что говорилось по данной теме и в таком контексте в книге С.Е. Кургиняна "Исав и Иаков". Автор, свидетельствуя о разрушении советской сверхдержавы как метафизической катастрофе, и прибегая к библейским образам, собственно, вынесенным в название своего исследования, усматривает суть этой катастрофы в том, что качественная возможность Быть в соответствии со своим первородством была отдана за возможность Иметь чечевичную похлебку. И что акт этой продажи породил катастрофическую экспансию количества, бросая вызов жизни и человеку и создавая постжизнь и постчеловека.
Мы не ответим на новые вызовы, не поняв как следует, что это такое. Сегодня уже не может быть политики, оторванной от метафизики, от экзистенциальных вопросов. В момент, когда встает ребром вопрос: «Быть или не быть России?» - подчеркиваю, не вопрос «какой ей быть?», а вопрос «быть или не быть?» - только экзистенциальное и метафизическое начало может придать политике упругость и эффективность.
Так что же такое вызов Иметь, вызов количества, вызов антибытийности, вызов постжизни? Оторвав эти вопросы от политически актуального, мы рискуем погрузиться в пустые умствования. Но, подчинив эти вопросы злобе дня, мы не придадим искомой политике экзистенциального качества.
Вот почему я обращаюсь к опыту тех наших великих философов, которые не чурались политики и не скользили по метафизической поверхности. Я по-своему трактую этот опыт, но не подменяю его анализ своими собственными построениями.
Первым из таких философов, к которому надо обратиться за пониманием феномена постжизни и постчеловека, является Федор Михайлович Достоевский. Это он сказал устами своего героя в «Записках из подполья»: «Это уже не жизнь, господа, а начало смерти». Что самое важное в этих словах? Понятие о НАЧАЛЕ смерти. Смерть для Достоевского не одномоментна. Она начинается. И - длится. Длящаяся смерть и есть постжизнь. А плывущий в потоке постжизни - постчеловек.
Глубже всего Федор Михайлович рассматривает это в своем «Бобке». Вчитаемся в его сокрушительные метафизические и политические пророчества.
Кургинян С.Е. Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. М.: ЭТЦ, 2009. Том 2.
Часть V. Глава VI. «Бобок-2008» - запись в полевом дневнике, 1 октября 2008 года (цит. фрагмент).
Вот такой контекст, вот таким образом ангажированный. Экзистенциально-метафизически ангажированный и принципиальнейшим образом в этой своей ангажированности представленный контекст.
Вне такой ангажированности контекста и вне методологической рефлексии на соответствующие предпосылки осмысления, это осмысление превращается в полную абстракцию, - к какой бы "реал.политической" конкретике не адресовались и к какому бы "здравомыслию" не апеллировали!
Теперь - к разбору рассказа "Бобок", задействуя рефлексивную прорисовку контекста и его ключевых слагаемых.Следующий блок »»» ...