К возможности нового нарратива: живые и мёртвые (дополнение-2)
/ предыдущее /
Духовное первородство и дурная наследственность первородного греха, тянущая в архаическую утробу на тернистом пути к обретению духовной зрелости. То решающее на этом пути, что становится внятно благодаря уединению, как условию возможности единомыслия всех в совместно осуществляемом высвобождении каждого для возможности быть гражданином. И то препятствующее на этом пути, что предстаёт как оглушающая какофония сервильного диктата, подменяя решения "фигой в кармане", которая складывается в общий консенсус безответственности.
Вот, в общих чертах, то, как в предыдущем 14-м блоке данного цикла-диалога проблемы сугубо религиозного порядка были увязаны со светской проблематикой в той её наиболее злободневной части, которую составляют проблемы непосредственного народовластия.
Связующим же средоточием этих проблемных пластов и центральной проблемно-тематической линией всего цикла является экзистенциально-метафизическое осмысление общественно-исторической структуры и динамики противоборства живой жизни и смерти вживе (см. формулировку проблемы в 1-м блоке цикла и таблицу в блоке 6-м).
И вот некоторые дополнения к развязыванию этого проблемно-тематического узла, - отталкиваясь от следующих высказываний.
00:08, 25 ноября 2016
«Нас ждут трудные времена»
Академик Юрий Пивоваров о настоящем и
будущем России через призму ее прошлого
Россия до сих пор переживает последствия советского эксперимента, который был уникальной в мировой истории попыткой с помощью ничем не ограниченного насилия построить совершенно новый социальный порядок.
Многое из задуманного, слава богу, не получилось, но теперь можно уверенно сказать, что Брежнев был прав: за годы правления коммунистов в нашей стране действительно сформировалась новая историческая общность советских людей (Homo sovieticus). Советский человек не был прямым наследником дореволюционной русской цивилизации, основывающейся на христианской идее первородного греха.
Социальный смысл этого постулата заключался в том, что преобразование общества необходимо начинать с себя. Наоборот, в советское время образовалось общество, которое можно охарактеризовать словами французского мыслителя Жан-Поля Сартра: «Ад - это другие». Иначе говоря, носители советской идентичности, которая сохраняется и воспроизводится в современной России, источники своих проблем ищут не внутри себя, а исключительно вовне.Подробнее »
Принципиально дистанцируясь от намерения разбирать подробно эти провокационные выпады, используем их просто как импульс к осмыслению действительно важных вопросов.
То есть характеристику советского общества как "социально-экзистенциального ада" оставим на совести охарактеризовавшего таким образом состояние своего народа на новейшем этапе его истории. Оставим, просто ввиду того, что источник этой характеристики, по всей видимости, в достаточной мере "преобразован" и "освобождён" от внутренних проблем, чтобы иметь в себе притязание на такого рода оценки.
Попутно лишь заметим, что те огненные энергии, которые питали советско-коммунистический проект, очевидно, воздействуют на противников этого проекта аналогично тому, как Свет Господен воздействует на души отягощенные смертными грехами.
Заметим также, что идея первородного греха является Ветхозаветной, и что христианство, наследуя этой традиции, но будучи религией Нового Завета, основывается на идее обо́жения - как революционного пути духовного совершенствования естества испорченного первородным грехом.
И здесь же, что касается состояния дореволюционной русской цивилизации. Учитывая общую, затрагивающую весь христианский мир, историософско-метафизическую проблему потери религиозным вероучением революционного стержня и, как следствие, превращения религии в опиум народа, именно в таком контексте, идея первородного греха действительно превалировала в христианстве. Ввиду чего, состояние испорченности человеческой природы, фактически, признавалось фатально неисправимым в пределах мира дольнего. Но таково трагическое содержание конкретного общественно-исторического процесса, действия в нём определенных факторов (прежде всего, политико-экономического), повлиявших на отчуждение людей от христианских идеалов. Что, однако, согласно духу Новозаветного учения, не является фатальным. Суть же трагедии как раз и заключается в спекуляциях, превращающих призыв искать источники своих проблем внутри себя в инструмент того типа отношений в обществе, который глубоко чужд и враждебен духу христианского вероучения.
Теперь - вопросы к более обстоятельному осмыслению.
Насколько уместным является соотнесение сартровского определения ада с несоблюдением требования искать источники своих проблем внутри себя? То есть, если это требование, по своей адресации, подразумевает личность и апеллирует к её совести, а невыполнение этого требования оборачивается персональным же претерпеванием адских мук (в том числе, мук от соприкосновения с благими началами, в том числе, в мирской жизни), то допустимо ли распространять это требование на всё общество?
Верно ли утверждение, что советская идентичность сохраняется и воспроизводится в современной России? Не будет ли верней утверждать, что состояние социально-экзистенциального ада, в которое действительно была ввергнута Россия постсоветского периода, несправедливо проецируется на советскую идентичность? Которая, конечно, сохраняется, но не воспроизводится в условиях этого ада.
Для того чтобы продумать возможность ответа на эти вопросы, разберём, по возможности коротко, фабулу пьесы Сартра "За закрытыми дверями", в которой, собственно, прозвучало зловещее: "Ад - это другие".
Сначала, чтобы действительно ёмко зафиксировать фабулу, приведём текст аннотации к этой пьесе (оттуда можно перейти по ссылке на основной текст пьесы).
В первой, журнальной, публикации пьеса имела заголовок «Другие». Именно в этом произведении Сартр сказал: «Ад - это другие».
На этот раз притча черпает в мифологии не какой-то один эпизод, а самую исходную посылку - дело происходит в аду. Сартровский ад, впрочем, совсем не похож на христианский: здание с бесконечным рядом камер для пыток, ни чертей, ни раскаленных сковородок, ни прочих ужасов. Каждая из комнат - всего-навсего банальный гостиничный номер с бронзовыми подсвечниками на камине и тремя разноцветными диванчиками по стенкам. Правда, он все-таки несколько переоборудован: нигде не заметно зеркал, окон тоже нет, дверь наглухо закрыта извне, звонок к коридорному не звонит, а электрический свет не гасится ни днем, ни ночью. Да и невозможно установить, какое сейчас время суток - в загробном мире время остановилось. Грешники обречены ни на минуту не смыкать глаз на веки вечные и за неимением зеркал искать свой облик в зрачках соседей, - вот и все уготованное им наказание, пытка бодрствованием, созерцанием друг друга, бессонницей, неусыпной мыслью.
Действующие лица - мужчина и две женщины, - попав после смерти в этот, потусторонний, но внешне представляющийся вполне обычным, мир, рассказывают друг другу истории из своей жизни, в которой они совершили подлые и преступные поступки. И затем, после завязавшихся между ними конфликтов и попыток устраивать взаимные интриги, они, в конце концов, понимают, что их "исповеди" станут для них "страшным судом".
Зеркала́ здесь не нужны, прежде всего потому, что герои находятся вне мира живых. Но главное в том, что функцию зе́ркала играют по отношению друг к другу они сами, через взаимное созерцание существования друг друга являя каждый себе своё существование во всём его нескрываемом грехопадении. А это уже на входе снимает апории поиска источников проблем внутри vs. вовне себя, просто потому что их актуальность остаётся там же - в мире живых, по ту сторону нынешнего местопребывания участников действия.
Подход, которым автор пьесы руководствуется представляя это действие, основывается на экзистенцильной аналитике бытия человеком (см. фрагмент цикла _Любить, чтобы понять_). Моделируя в этом ключе ситуацию бытия виновным, Сартр представляет со-бытие́ людей друг с другом в мире, абстрагируя каждого из участников собственно от брошенности в мир (см. там же: экзистенцильно-аналитический набросок феномена настроения).
Это феноменологический подход, "выносящий за скобки" конкретные объяснительные модели в рассмотрении фактов (см. по теме). Поэтому, не отвлекаясь на авторские месседжи, будем рассматривать предлагаемую модель, продвигаясь в ключе своих вопросов, которые были сформулированы выше в связи с аберрациями, послужившими информационным импульсом к этим выкладкам.
Итак, экзистенция взятая вне её фактически-брошенно-расположенной способности быть в мире и оставленная для чистого созерцания всего того, что произошло в этом бытии, став наличным и неизменным. Преставившись, персонажи предстают "во плоти" - в виде экзистенциальных сгустков так обналиченного и представленного взаимному созерцанию существования каждого из них. У них при этом остаётся иллюзия - будто они, как это могло бы быть в посюстороннем бытии брошенными в мир и разделяющими совместное в нём бытие, способны строить это своё бытие на основе свободных решений (миро-проектирующих набросков - в экзистенцильно-аналитической терминологии).
В этой связи, два фрагмента из заключительной сцены этой одноактной пьесы: момент осознания участниками действия своего пребывания в аду и их попытки привнести в отношение к этому факту привычные, мирские способы поведения.
Инэс. Смотрите, как просто. Просто, как дважды два. Физической пытки нет, а все-таки мы в аду. И никто больше не придет. Никто. Мы навсегда останемся здесь, все вместе, одни. Так? Здесь не хватает только палача.
Гарсэн (вполголоса). Да, это так.
Инэс. Они просто экономят на обслуживающем персонале. Вот и все. Как в столовых самообслуживания - клиенты все делают сами.
Эстель. Что вы имеете в виду?
Инэс. Каждый из нас будет палачом для двоих других. (Пауза, раздумье.)
Гарсэн (мягко). Я не хочу быть вашим палачом. Я не желаю вам ничего дурного и мне до вас совсем нет дела. Все очень просто. Давайте договоримся: каждый будет в своем углу. Вы здесь, вы там, а я тут. И давайте молчать: ни слова, ладно? Это не так уж сложно. У каждого из нас есть свои мысли. Что до меня, я могу десять тысяч лет не разговаривать.
Эстель. Я должна молчать?
Гарсэн. Да. И тогда мы спасены. Молчать, самоуглубляться, никогда не поднимать головы. Договорились?
Инэс. Договорились.
Эстель (неуверенно). Договорились.
Гарсэн. Тогда прощайте.
<...>
Гарсэн. Ну вот что! (Пауза.) Я же просил вас замолчать.
Эстель. Это она начала. Я у нее ничего не просила, а она привязалась ко мне со своим зеркалом.
Инэс. Да, ты ничего не просила. Только навязывалась ему и кривлялась, чтобы он на тебя посмотрел.
Эстель. Ну и что?
Гарсэн. Вы с ума сошли? Так мы бог знает до чего договоримся. Замолчите наконец. (Пауза). Давайте спокойно рассядемся, закроем глаза и постараемся забыть о присутствии остальных.
Пауза. Он садится. Остальные неуверенно направляются к своим местам. Инэс внезапно оборачивается.
Инэс. Забыть?! Какое ребячество! Я вас чувствую в себе. Ваше молчание как крик раздирает мне уши. Вы можете заткнуть себе рот, можете отрезать язык, разве это помешает вам существовать? Остановите вашу мысль? Я ее слышу, она тикает как будильник, и я знаю, что мою вы тоже слышите. Напрасно вы замерли на своем диване, вы - всюду; даже звуки доходят до меня нечистыми, потому что и вы их слышите. Даже мое лицо вы у меня украли: вы видите его, а я нет. А она? И ее вы украли у меня: если бы мы были наедине, разве бы она осмелилась так со мной обращаться? Ну нет! Уберите руки от лица, я вас не оставлю в покое, не мечтайте. Вы останетесь здесь, бесчувственный, погруженный в себя, как Будда, а я, несмотря на закрытые глаза, буду чувствовать, что она обращает к вам малейшие звуки, даже шорох платья, и посылает вам улыбки, которых вы не видите... Ну уж нет! Я вольна выбирать себе свой ад: я буду смотреть на вас во все глаза и бороться с открытым забралом.
Гарсэн. Хорошо. Я так и думал, что мы этим кончим. Они провели нас как детей ...
Ж.-П. Сартр. За закрытыми дверями. Сцена пятая.
Чем упорнее иллюзия свободы, тем прочнее смыкаются экзистенциальные клещи реального взаимо-истязания. И вот, ещё один фрагмент: собственно финальная мизансцена - с окончательным осознанием участниками действия адского существа своего местопребывания.
Гарсэн. Так ночи никогда не будет?
Инэс. Никогда!
Гарсэн. Ты всегда будешь меня видеть?
Инэс. Всегда.
Гарсэн оставляет Эстель и делает несколько шагов по комнате. Подходит к камину.
Гарсэн. Статуэтка... (Гладит ее.) Эта минута пришла! Вот статуэтка, я смотрю на нее и понимаю, что я в аду. Говорю вам, все предусмотрено. Они знали, что я встану перед камином, дотронусь до статуэтки под вашими взглядами. Эти пожирающие взгляды... (Внезапно оборачивается.) А! Вас только двое? Я думал, гораздо больше. (Смеется.) Так вот он какой, ад! Никогда бы не подумал... Помните: сера, решетки, жаровня... Чепуха все это. На кой черт жаровня: ад - это Другие.
Эстель. Любовь моя!
Гарсэн (отталкивая ее). Отстань. Та, другая, стоит между нами. Я не могу любить тебя, пока она смотрит.
Эстель. Ах так! Тогда она больше не будет на нас смотреть.
Хватает со стола нож для разрезания бумаги, бросается на Инэс и несколько раз бьет ее ножом
Инэс (смеясь, отбивается). Что ты, дурочка? Забыла, что я мертвая?
Эстель. Мертвая?
Бросает нож. Пауза. Инэс поднимает нож и яростно бьет себя им.
Инэс. Мертвая! Мертвая! Мертвая! Ни ножом, ни ядом, ни веревкой. Это уже сделано, понятно? И мы вместе навсегда. (Смеется.)
Эстель (хохочет). Навсегда, господи, вот смешно! Навсегда!
Гарсэн (смеется, смотря на них). Навсегда.
Смеясь, падают каждый на свой диван. Долгое молчание. Перестают смеяться и смотрят друг на друга Гарсэн встает.
Гарсэн. Ну что ж, продолжим.
Занавес Итак, не претендуя на точное прочтение авторского месседжа, в пьесе Сартра можно увидеть своеобразный анти-утопический сюжет. В котором, феноменологически моделируя потусторонний мир, философ, как известно, придерживающийся атеистических воззрений, адресуется, в конце концов, к этой - посюсторонней - реальности. И, адресуясь таким образом, именно по сю сторону свидетельствует опасность исчезновения всего того, что делает эту реальность собственно жизненным миром!
В таком прочтении, помимо мрачноватой иронии, расположившей ад в гостиничных апартаментах, свидетельствуется чрезвычайно зловещая ирония, имеющая вселенско-метафизический масштаб. Будучи по образу Божию наделены даром творчества и свободы, чтобы уподобить свои отношения друг с другом синергии Трёх Лиц Божественной Троицы, люди сотворяют ад. Сотворяют ад на земле, уподобляя свои отношения своему падшему естеству. И то, что питает самое интенцию этих отношений, приводя их в превращенное состояние, есть пожирающий взгляд.
Взгляд, искушенный знанием Добра и Зла, но так и не постигший сокровенного существа Жизни.
И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно (Быт. 3:22).
"Я теперь ничто?", - спрашивает Эстель. И, получив утвердительный ответ, далее сакраментально вопрошает: "А кто из вас двоих осмелится назвать меня своей живой водой?"...
Всё, что остаётся, это две возможности:
либо - обособиться в своем углу, молча и самоуглубляясь, не поднимая головы и предавшись своим мыслям (Гарсэн);
либо - проявив волю к тому чтобы выбирать себе свой ад и исполнившись решимости бороться с открытым забралом, истязать других испытующе-ничтожащим взглядом (Инэс).
Однако, и та, и другая возможности, привычно представляясь противоположно направленными путями, - соответственно: вовнутрь или вовне, - в адской действительности, обращены к одному и тому же. А именно - к Ничто (см. в тему - об историософско-метафизических началах фаустианской идентичности).
Поэтому здесь нечего преобразовывать, - хоть начиная с себя, хоть сразу приступая к окружающему социуму. Ибо здесь отсутствуют те источники, в которых можно было бы увидеть причины проблем и возможности их решения.
В ситуации этого безначалия, объяснение причин и понимание возможностей переводится с языка ответственности на язык сервиса. Или, точнее, авто-сервиса, - когда посредством взаимного отзеркаливания экзистенций общественные отношения воспроизводят состояние, в котором "человек человеку палач" (ср. в пьесе - Инэс: "Как в столовых самообслуживания - клиенты все делают сами").
Кстати, для сравнения, о состоянии постсоветской России:
курс на само-обслуживание. То есть - на то, чтобы страна была превращена в одно сплошное бюро услуг. Именно так: от каждого по предложению квалифицированных услуг - каждому по квалифицированно-потребительским запросам.
И конечно, наиболее востребованным сервисом оказывается помощь в том, чтобы стать такими, какими мы сами хотели бы себя видеть. И уж совсем супер-сервисом оказывается помощь в том, чтобы понять, какими мы себя хотим видеть. Такая услуга, очевидно, должна быть в ве́дении наиболее квалифицированных <<идеологов>>, - коль скоро, с этой точки зрения, мы только для того и живём, чтобы воплощать в реальность желаемые образы себя. И ведь это должно быть супер-"искусство возможного": сложить из миллионов такого рода индивидуальных образов один, привлекательный для всех и каждого, коллективный "мы-образ", и воплотить его в реале!...
(см. подробнее).
И это ещё в пользу прочтения сартровской модели потустороннего мира как антиутопического образа мира посюстороннего. Однако, коль скоро в мире живых остаётся свобода и возможность решать, будет уместно руководствоваться демаркацией экзистенциально подлинного/неподлинного в бытии человеком. Сартр отказывался от признания онтологически исходного присутствия в этом бытии того, что подразумевается этой демаркацией. Как бы это парадоксально не звучало, но, очевидно имея в виду требование феноменологически чистого описания, проведение такого различия философ полагал "запятнанным этической озабоченностью" (см. по теме: Хайдеггер vs. Сартр). Тем не менее, феномен самообмана (в оригинале - mauvaise foi, в старых вариантах русскоязычного перевода - "дурная вера"), занимающий в сартровской версии экзистенциальной аналитики особое место, с необходимостью подразумевает экзистенциальную подлинность. Суть экзистенциального самообмана заключается в том, что в нём задействуется
двоякое свойство человеческого бытия - быть и фактичностью, и трансцендентностью. Эти две стороны человеческой реальности могут и, по правде говоря, должны быть восприимчивы к действительной координации. Но самообман не хочет ни координировать их, ни преодолеть их в синтезе. Для него речь идет о том, чтобы утверждать их тождество, полностью сохраняя их различие. Это значит утверждать фактичность как являющуюся трансцендентностью и трансцендентность как являющуюся фактичностью таким образом, чтобы можно было бы в тот момент, в который постигают одно, находиться напротив другого.
Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. Опыт феноменологической онтологии. М.: "Республика", 2000.
Часть 1. Глава 2. 2. Действия из самообмана.
Динамика ускользания от подлинных возможностей бытия в мире проявляется также в том специфическом взаимо-отзеркаливании, которое составляет со-бытие́ людей друг с другом:
это "метастабильное" понятие "трансцендентности-фактичности" если и является одним из основных инструментов самообмана, не единственное в своем роде. Используют также и другую двойственность человеческой реальности, которую мы выразим в общих чертах, говоря, что ее бытие-для-себя предполагает дополнительно бытие-для-другого. Для любого из моих действий всегда возможно совмещение двух взглядов - моего и другого. Однако как раз действие в этих двух случаях не будет представлять одну и ту же структуру. Но как мы увидим позже и как каждый чувствует это на себе, между этими двумя аспектами моего бытия не существует различия появления в бытии, как если бы я был для себя истиной о себе и как если бы другой имел обо мне только искаженный образ. Равное достоинство быть моим бытием для другого и моим бытием для себя допускает постоянно распадающийся синтез и постоянное бегство от для-себя к для-других и от для-других к для-себя.
Сартр Ж.-П. Указ. соч. Там же.
Здесь следует отметить вкратце тот, достойный отдельного рассмотрения, полемический момент, что возможность концептуально отразить полноценным образом экзистенциальную подлинность бытия человеком крайне проблематична в экзистенциально-феноменологическом подходе Сартра.
Суть в том, что для философа оказывается принциппиально проблематичным концептуальное запечатление того, что предельным образом являет собой человеческая сущность (эссенция) и существование (экзистенция). Первое оказывается неприемлемо ввиду отождествления человека с вещью; второе оказывается невыполнимо ввиду того, что всякие попытки предельным образом представить человеческое бытие позитивно "запятнаны озабоченностью", имеющей исток во всё той же "овеществляющей" (эссенциалистской) метафизике.
Поэтому, строго феноменологически, осмысление бытия человеком может достигать позитивных возможностей двигаясь в пределах вопроса: "как можно быть тем, чем являешься, когда являешься в качестве сознания бытия" (Там же). И то предельное в бытии человеком, что способен засвидетельствовать этот подход, в эссенциальном отношении являет собой ничто, а в экзистенциальном отношении - желание бытия (Там же. Часть 4. 2.1.).
Тогда фактически-трансцендирующее осуществление экзистенциального миро-проекта предстаёт в виде круговорота самости. Этот круговорот структурирован как отношение между возможностью, которой является человеческая самость в её экзистенциально-онтологически исходном для-себя, и миром, который, в качестве целостности вещей, существующей внутри этого круга, "может быть только тем, что человеческая реальность возвышает к себе" (Там же. Часть 2. 1.5.).
Сложная конструкция, но что касается её фундаментальной проблематичности, суть в том, что самообман - как представление чего-либо фактического "трансцендентным" или, наоборот, выставление в качестве "фактически наличного" того, что востребует трансцендирующего осуществления, - непреодолим посредством проекта, если этот проект основан только в желании бытия. И, более того, самообман может только усугубляться, если фактически-трансцендирующее миро-проектирование подчинено в своём поступательно-возвратном (круговом) движении ничтожащей-над-мирно-возвышающейся динамике (см. там же).
Метафизически, фундаментальное недоразумение этого подхода заключается в том, что классическое постулирование примата эссенции перед экзистенцией здесь просто механически переворачивается. Но перевернутый метафизический тезис остается метафизическим тезисом. В качестве такого тезиса он погрязает вместе с метафизикой в забвении истины бытия (Хайдеггер, см. по теме).
В экзистенциальном же смысле, миро-проект человеческого бытия превращается здесь в калейдоскоп, когда человек во всех своих "проектах мира" выражает каждый раз самого себя, так что через этот спроектированный "мир" виден всякий раз лишь он сам - проектирующий субъект (Франкл, см. по теме).
Наконец, в целом (экзистенциально-метафизически), проблема в том, что у Сартра затушевывается то связующее между фактичностью и трансцендентностью, что собственно позволяет им образовывать миро-проект. А именно - интенциональность. Которая, наиболее расхожим образом представляясь свойством сознания, является таковым, как раз ввиду того что, прежде, она составляет самое бытие. А именно - самое можествование быть человеком (см. в тему: Хайдеггер об интенциональности и трансценденции как рациональных основаниях - против превратных объективации/субъективации). Именно интенциоанльностью размечена исходная топика человеческого вот-бытия - как "откуда" фактичности и "куда" трансцендирования (см. т.ж. в тему).
Интенциональность - это миро-проектирующая энергия, посредством которой, на фоне фактически пред-находимых условий и обстоятельств жизненно-исторической действительности, должен пред-усматриваться смысл, являющийся экзистенциально-метафизической возможностью (см. по теме).
Конечно, в "ничтожении" Сартра присутствует мотив само-умале́ния, который связан с _ничтойностью_ интенциональности - именно как живой энергии (см. по теме), привносящей специфическую апофатику в экзистенциально-феноменологический подход (см. по теме). Но остаётся крайне размытой та грань, которая, в конкретных ситуациях миро-проектирующего бытия-решения, могла бы отделить гуманистически ориентированные акты от актов ориентированных нигилистически.
В том-то всё и дело, что Забота, которой Сартр боится "запятнать" феноменологически "чистое" описание структуры "миро"-проекта "для себя", погружая этот проект в мутный поток желания "быть", эта Забота как раз очевиднейшим и необходимейшим образом явлена в качестве осново-образующего начала в интенциональной топике миро-проекта. Благодаря Заботе, как онтологически исходному началу, обнаруживающемуся, однако, из доонтологически непосредственного бытийствования человека (см. по теме: _Забота у нас вот такая_), как раз и обретается тождественное структурно-динамическое целое этого бытийствования, которое определяет строгость феноменологического описания. Как определяет Забота и строгость герменевтической работы толкования, неотъемлемо сопутствующего этому описанию.
Разумеется, и здесь остаётся проблема экзистенциальной подлинности, - поскольку мера этой подлинности должна определять онтологическую истинность герменевтико-феноменологического описания-толкования. Забота неизбежно подпадает разнотолкам, происходящим из множества озаботивших дел/обстоятельств в повседневном круге мирского обихода. Суть герменевтико-феноменологической работы в том, чтобы интерпретационные конфликты, возникающие внутри этого круга, были раз-решены в ключе образуемого Заботой смыслового единства. А это связано с тем предельным, в чём явлена подлинность самой Заботы. А именно - с Решимостью и теми конкретными способами её проявления, которые образуют экзистенциально собственную временну́ю структуру миро-проекта (см. по теме: мгновенья раздают ...).
Здесь мы возвращаемся к феноменам уединения и решения. Соответственно, помещаем эти феномены в фокус демаркации экзистенциально подлинного/неподлинного. Возвращаясь также к пьесе Сартра "За закрытыми дверями", можно заметить, что на примере действующих лиц этой пьесы мы увидели неподлинные способы уединения и решения. Соответственно: обособление от других и самоуглубление в свои мысли (Гарсэн) и решение принять активное участие в адской игре взаимно-ничтожащего соглядатайства (Инэс). Кстати, именно здесь, очевидно, можно увидеть пример экзистенциального самообмана как постоянно распадающегося синтеза и постоянного бегства от для-себя к для-других и от для-других к для-себя, о которых Сартр говорит в "Бытии и ничто" (см. выдержку выше).
Собственно, и в тех аберрациях, которые послужили импульсом к этим выкладкам, тоже можно увидеть яркий пример такого вот мечущегося меж двух огней ускользания в ничто.
Но вот, экзистенциально подлинная возможность уединения и решения. Очевидно, эта возможность должна состоять прежде всего в том, чтобы воспроизводить синтез этих, на первый взгляд, разнонаправленных векторов. Воспроизводить, настраивая и удерживая фокус интенционально-трансцендирующей энергии на том единственно решающем, что составляет смысл как конкретную возможность, обретаемую на фоне конкретной ситуации. Это может быть ситуация индивидуального действия, мысли, переживания. Но также это может быть ситуацией коммуникативного, организационно-практического взаимодействия, словом, любой ситуацией совместного усмотрения смыслов-возможностей. То есть возможность синтеза уединения и решения состоит не в том, чтобы они распределялись между участниками, - например, в форме разделения теоретической и практической функций, - но в том, чтобы они воспроизводились в каждом из участников. Воспроизводились как в виде концептуальных решений (теоретическая сторона взаимодействия), так и в виде решений деятельностных (практическая сторона взаимодействия).
Именно в таком способе выполнения, уединение - как момент само-умаля́ющего обособления каждого для внятия решающему ситуации - становится условием возможности единомыслия всех. Достигаясь таким образом, единомыслие высвобождает всех и каждого для возможности быть гражданином. Быть, чтобы создавать противоход к массовому самообману, при котором персональные "фиги в кармане" складываются в консенсус безответственности и тем самым приуготавливают ад на земле. В создании же противохода к этой смертоносной перспективе приуготавливается выполнение требования находить источники проблем/решений в самих себе. Причём - и в индивидуальном, и в коллективном порядке.Следующий блок »»» ...
Духовное первородство и дурная наследственность первородного греха, тянущая в архаическую утробу на тернистом пути к обретению духовной зрелости. То решающее на этом пути, что становится внятно благодаря уединению, как условию возможности единомыслия всех в совместно осуществляемом высвобождении каждого для возможности быть гражданином. И то препятствующее на этом пути, что предстаёт как оглушающая какофония сервильного диктата, подменяя решения "фигой в кармане", которая складывается в общий консенсус безответственности.
Вот, в общих чертах, то, как в предыдущем 14-м блоке данного цикла-диалога проблемы сугубо религиозного порядка были увязаны со светской проблематикой в той её наиболее злободневной части, которую составляют проблемы непосредственного народовластия.
Связующим же средоточием этих проблемных пластов и центральной проблемно-тематической линией всего цикла является экзистенциально-метафизическое осмысление общественно-исторической структуры и динамики противоборства живой жизни и смерти вживе (см. формулировку проблемы в 1-м блоке цикла и таблицу в блоке 6-м).
И вот некоторые дополнения к развязыванию этого проблемно-тематического узла, - отталкиваясь от следующих высказываний.
00:08, 25 ноября 2016
«Нас ждут трудные времена»
Академик Юрий Пивоваров о настоящем и
будущем России через призму ее прошлого
Россия до сих пор переживает последствия советского эксперимента, который был уникальной в мировой истории попыткой с помощью ничем не ограниченного насилия построить совершенно новый социальный порядок.
Многое из задуманного, слава богу, не получилось, но теперь можно уверенно сказать, что Брежнев был прав: за годы правления коммунистов в нашей стране действительно сформировалась новая историческая общность советских людей (Homo sovieticus). Советский человек не был прямым наследником дореволюционной русской цивилизации, основывающейся на христианской идее первородного греха.
Социальный смысл этого постулата заключался в том, что преобразование общества необходимо начинать с себя. Наоборот, в советское время образовалось общество, которое можно охарактеризовать словами французского мыслителя Жан-Поля Сартра: «Ад - это другие». Иначе говоря, носители советской идентичности, которая сохраняется и воспроизводится в современной России, источники своих проблем ищут не внутри себя, а исключительно вовне.Подробнее »
Принципиально дистанцируясь от намерения разбирать подробно эти провокационные выпады, используем их просто как импульс к осмыслению действительно важных вопросов.
То есть характеристику советского общества как "социально-экзистенциального ада" оставим на совести охарактеризовавшего таким образом состояние своего народа на новейшем этапе его истории. Оставим, просто ввиду того, что источник этой характеристики, по всей видимости, в достаточной мере "преобразован" и "освобождён" от внутренних проблем, чтобы иметь в себе притязание на такого рода оценки.
Попутно лишь заметим, что те огненные энергии, которые питали советско-коммунистический проект, очевидно, воздействуют на противников этого проекта аналогично тому, как Свет Господен воздействует на души отягощенные смертными грехами.
Заметим также, что идея первородного греха является Ветхозаветной, и что христианство, наследуя этой традиции, но будучи религией Нового Завета, основывается на идее обо́жения - как революционного пути духовного совершенствования естества испорченного первородным грехом.
И здесь же, что касается состояния дореволюционной русской цивилизации. Учитывая общую, затрагивающую весь христианский мир, историософско-метафизическую проблему потери религиозным вероучением революционного стержня и, как следствие, превращения религии в опиум народа, именно в таком контексте, идея первородного греха действительно превалировала в христианстве. Ввиду чего, состояние испорченности человеческой природы, фактически, признавалось фатально неисправимым в пределах мира дольнего. Но таково трагическое содержание конкретного общественно-исторического процесса, действия в нём определенных факторов (прежде всего, политико-экономического), повлиявших на отчуждение людей от христианских идеалов. Что, однако, согласно духу Новозаветного учения, не является фатальным. Суть же трагедии как раз и заключается в спекуляциях, превращающих призыв искать источники своих проблем внутри себя в инструмент того типа отношений в обществе, который глубоко чужд и враждебен духу христианского вероучения.
Теперь - вопросы к более обстоятельному осмыслению.
Насколько уместным является соотнесение сартровского определения ада с несоблюдением требования искать источники своих проблем внутри себя? То есть, если это требование, по своей адресации, подразумевает личность и апеллирует к её совести, а невыполнение этого требования оборачивается персональным же претерпеванием адских мук (в том числе, мук от соприкосновения с благими началами, в том числе, в мирской жизни), то допустимо ли распространять это требование на всё общество?
Верно ли утверждение, что советская идентичность сохраняется и воспроизводится в современной России? Не будет ли верней утверждать, что состояние социально-экзистенциального ада, в которое действительно была ввергнута Россия постсоветского периода, несправедливо проецируется на советскую идентичность? Которая, конечно, сохраняется, но не воспроизводится в условиях этого ада.
Для того чтобы продумать возможность ответа на эти вопросы, разберём, по возможности коротко, фабулу пьесы Сартра "За закрытыми дверями", в которой, собственно, прозвучало зловещее: "Ад - это другие".
Сначала, чтобы действительно ёмко зафиксировать фабулу, приведём текст аннотации к этой пьесе (оттуда можно перейти по ссылке на основной текст пьесы).
В первой, журнальной, публикации пьеса имела заголовок «Другие». Именно в этом произведении Сартр сказал: «Ад - это другие».
На этот раз притча черпает в мифологии не какой-то один эпизод, а самую исходную посылку - дело происходит в аду. Сартровский ад, впрочем, совсем не похож на христианский: здание с бесконечным рядом камер для пыток, ни чертей, ни раскаленных сковородок, ни прочих ужасов. Каждая из комнат - всего-навсего банальный гостиничный номер с бронзовыми подсвечниками на камине и тремя разноцветными диванчиками по стенкам. Правда, он все-таки несколько переоборудован: нигде не заметно зеркал, окон тоже нет, дверь наглухо закрыта извне, звонок к коридорному не звонит, а электрический свет не гасится ни днем, ни ночью. Да и невозможно установить, какое сейчас время суток - в загробном мире время остановилось. Грешники обречены ни на минуту не смыкать глаз на веки вечные и за неимением зеркал искать свой облик в зрачках соседей, - вот и все уготованное им наказание, пытка бодрствованием, созерцанием друг друга, бессонницей, неусыпной мыслью.
Действующие лица - мужчина и две женщины, - попав после смерти в этот, потусторонний, но внешне представляющийся вполне обычным, мир, рассказывают друг другу истории из своей жизни, в которой они совершили подлые и преступные поступки. И затем, после завязавшихся между ними конфликтов и попыток устраивать взаимные интриги, они, в конце концов, понимают, что их "исповеди" станут для них "страшным судом".
Зеркала́ здесь не нужны, прежде всего потому, что герои находятся вне мира живых. Но главное в том, что функцию зе́ркала играют по отношению друг к другу они сами, через взаимное созерцание существования друг друга являя каждый себе своё существование во всём его нескрываемом грехопадении. А это уже на входе снимает апории поиска источников проблем внутри vs. вовне себя, просто потому что их актуальность остаётся там же - в мире живых, по ту сторону нынешнего местопребывания участников действия.
Подход, которым автор пьесы руководствуется представляя это действие, основывается на экзистенцильной аналитике бытия человеком (см. фрагмент цикла _Любить, чтобы понять_). Моделируя в этом ключе ситуацию бытия виновным, Сартр представляет со-бытие́ людей друг с другом в мире, абстрагируя каждого из участников собственно от брошенности в мир (см. там же: экзистенцильно-аналитический набросок феномена настроения).
Это феноменологический подход, "выносящий за скобки" конкретные объяснительные модели в рассмотрении фактов (см. по теме). Поэтому, не отвлекаясь на авторские месседжи, будем рассматривать предлагаемую модель, продвигаясь в ключе своих вопросов, которые были сформулированы выше в связи с аберрациями, послужившими информационным импульсом к этим выкладкам.
Итак, экзистенция взятая вне её фактически-брошенно-расположенной способности быть в мире и оставленная для чистого созерцания всего того, что произошло в этом бытии, став наличным и неизменным. Преставившись, персонажи предстают "во плоти" - в виде экзистенциальных сгустков так обналиченного и представленного взаимному созерцанию существования каждого из них. У них при этом остаётся иллюзия - будто они, как это могло бы быть в посюстороннем бытии брошенными в мир и разделяющими совместное в нём бытие, способны строить это своё бытие на основе свободных решений (миро-проектирующих набросков - в экзистенцильно-аналитической терминологии).
В этой связи, два фрагмента из заключительной сцены этой одноактной пьесы: момент осознания участниками действия своего пребывания в аду и их попытки привнести в отношение к этому факту привычные, мирские способы поведения.
Инэс. Смотрите, как просто. Просто, как дважды два. Физической пытки нет, а все-таки мы в аду. И никто больше не придет. Никто. Мы навсегда останемся здесь, все вместе, одни. Так? Здесь не хватает только палача.
Гарсэн (вполголоса). Да, это так.
Инэс. Они просто экономят на обслуживающем персонале. Вот и все. Как в столовых самообслуживания - клиенты все делают сами.
Эстель. Что вы имеете в виду?
Инэс. Каждый из нас будет палачом для двоих других. (Пауза, раздумье.)
Гарсэн (мягко). Я не хочу быть вашим палачом. Я не желаю вам ничего дурного и мне до вас совсем нет дела. Все очень просто. Давайте договоримся: каждый будет в своем углу. Вы здесь, вы там, а я тут. И давайте молчать: ни слова, ладно? Это не так уж сложно. У каждого из нас есть свои мысли. Что до меня, я могу десять тысяч лет не разговаривать.
Эстель. Я должна молчать?
Гарсэн. Да. И тогда мы спасены. Молчать, самоуглубляться, никогда не поднимать головы. Договорились?
Инэс. Договорились.
Эстель (неуверенно). Договорились.
Гарсэн. Тогда прощайте.
<...>
Гарсэн. Ну вот что! (Пауза.) Я же просил вас замолчать.
Эстель. Это она начала. Я у нее ничего не просила, а она привязалась ко мне со своим зеркалом.
Инэс. Да, ты ничего не просила. Только навязывалась ему и кривлялась, чтобы он на тебя посмотрел.
Эстель. Ну и что?
Гарсэн. Вы с ума сошли? Так мы бог знает до чего договоримся. Замолчите наконец. (Пауза). Давайте спокойно рассядемся, закроем глаза и постараемся забыть о присутствии остальных.
Пауза. Он садится. Остальные неуверенно направляются к своим местам. Инэс внезапно оборачивается.
Инэс. Забыть?! Какое ребячество! Я вас чувствую в себе. Ваше молчание как крик раздирает мне уши. Вы можете заткнуть себе рот, можете отрезать язык, разве это помешает вам существовать? Остановите вашу мысль? Я ее слышу, она тикает как будильник, и я знаю, что мою вы тоже слышите. Напрасно вы замерли на своем диване, вы - всюду; даже звуки доходят до меня нечистыми, потому что и вы их слышите. Даже мое лицо вы у меня украли: вы видите его, а я нет. А она? И ее вы украли у меня: если бы мы были наедине, разве бы она осмелилась так со мной обращаться? Ну нет! Уберите руки от лица, я вас не оставлю в покое, не мечтайте. Вы останетесь здесь, бесчувственный, погруженный в себя, как Будда, а я, несмотря на закрытые глаза, буду чувствовать, что она обращает к вам малейшие звуки, даже шорох платья, и посылает вам улыбки, которых вы не видите... Ну уж нет! Я вольна выбирать себе свой ад: я буду смотреть на вас во все глаза и бороться с открытым забралом.
Гарсэн. Хорошо. Я так и думал, что мы этим кончим. Они провели нас как детей ...
Ж.-П. Сартр. За закрытыми дверями. Сцена пятая.
Чем упорнее иллюзия свободы, тем прочнее смыкаются экзистенциальные клещи реального взаимо-истязания. И вот, ещё один фрагмент: собственно финальная мизансцена - с окончательным осознанием участниками действия адского существа своего местопребывания.
Гарсэн. Так ночи никогда не будет?
Инэс. Никогда!
Гарсэн. Ты всегда будешь меня видеть?
Инэс. Всегда.
Гарсэн оставляет Эстель и делает несколько шагов по комнате. Подходит к камину.
Гарсэн. Статуэтка... (Гладит ее.) Эта минута пришла! Вот статуэтка, я смотрю на нее и понимаю, что я в аду. Говорю вам, все предусмотрено. Они знали, что я встану перед камином, дотронусь до статуэтки под вашими взглядами. Эти пожирающие взгляды... (Внезапно оборачивается.) А! Вас только двое? Я думал, гораздо больше. (Смеется.) Так вот он какой, ад! Никогда бы не подумал... Помните: сера, решетки, жаровня... Чепуха все это. На кой черт жаровня: ад - это Другие.
Эстель. Любовь моя!
Гарсэн (отталкивая ее). Отстань. Та, другая, стоит между нами. Я не могу любить тебя, пока она смотрит.
Эстель. Ах так! Тогда она больше не будет на нас смотреть.
Хватает со стола нож для разрезания бумаги, бросается на Инэс и несколько раз бьет ее ножом
Инэс (смеясь, отбивается). Что ты, дурочка? Забыла, что я мертвая?
Эстель. Мертвая?
Бросает нож. Пауза. Инэс поднимает нож и яростно бьет себя им.
Инэс. Мертвая! Мертвая! Мертвая! Ни ножом, ни ядом, ни веревкой. Это уже сделано, понятно? И мы вместе навсегда. (Смеется.)
Эстель (хохочет). Навсегда, господи, вот смешно! Навсегда!
Гарсэн (смеется, смотря на них). Навсегда.
Смеясь, падают каждый на свой диван. Долгое молчание. Перестают смеяться и смотрят друг на друга Гарсэн встает.
Гарсэн. Ну что ж, продолжим.
Занавес Итак, не претендуя на точное прочтение авторского месседжа, в пьесе Сартра можно увидеть своеобразный анти-утопический сюжет. В котором, феноменологически моделируя потусторонний мир, философ, как известно, придерживающийся атеистических воззрений, адресуется, в конце концов, к этой - посюсторонней - реальности. И, адресуясь таким образом, именно по сю сторону свидетельствует опасность исчезновения всего того, что делает эту реальность собственно жизненным миром!
В таком прочтении, помимо мрачноватой иронии, расположившей ад в гостиничных апартаментах, свидетельствуется чрезвычайно зловещая ирония, имеющая вселенско-метафизический масштаб. Будучи по образу Божию наделены даром творчества и свободы, чтобы уподобить свои отношения друг с другом синергии Трёх Лиц Божественной Троицы, люди сотворяют ад. Сотворяют ад на земле, уподобляя свои отношения своему падшему естеству. И то, что питает самое интенцию этих отношений, приводя их в превращенное состояние, есть пожирающий взгляд.
Взгляд, искушенный знанием Добра и Зла, но так и не постигший сокровенного существа Жизни.
И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно (Быт. 3:22).
"Я теперь ничто?", - спрашивает Эстель. И, получив утвердительный ответ, далее сакраментально вопрошает: "А кто из вас двоих осмелится назвать меня своей живой водой?"...
Всё, что остаётся, это две возможности:
либо - обособиться в своем углу, молча и самоуглубляясь, не поднимая головы и предавшись своим мыслям (Гарсэн);
либо - проявив волю к тому чтобы выбирать себе свой ад и исполнившись решимости бороться с открытым забралом, истязать других испытующе-ничтожащим взглядом (Инэс).
Однако, и та, и другая возможности, привычно представляясь противоположно направленными путями, - соответственно: вовнутрь или вовне, - в адской действительности, обращены к одному и тому же. А именно - к Ничто (см. в тему - об историософско-метафизических началах фаустианской идентичности).
Поэтому здесь нечего преобразовывать, - хоть начиная с себя, хоть сразу приступая к окружающему социуму. Ибо здесь отсутствуют те источники, в которых можно было бы увидеть причины проблем и возможности их решения.
В ситуации этого безначалия, объяснение причин и понимание возможностей переводится с языка ответственности на язык сервиса. Или, точнее, авто-сервиса, - когда посредством взаимного отзеркаливания экзистенций общественные отношения воспроизводят состояние, в котором "человек человеку палач" (ср. в пьесе - Инэс: "Как в столовых самообслуживания - клиенты все делают сами").
Кстати, для сравнения, о состоянии постсоветской России:
курс на само-обслуживание. То есть - на то, чтобы страна была превращена в одно сплошное бюро услуг. Именно так: от каждого по предложению квалифицированных услуг - каждому по квалифицированно-потребительским запросам.
И конечно, наиболее востребованным сервисом оказывается помощь в том, чтобы стать такими, какими мы сами хотели бы себя видеть. И уж совсем супер-сервисом оказывается помощь в том, чтобы понять, какими мы себя хотим видеть. Такая услуга, очевидно, должна быть в ве́дении наиболее квалифицированных <<идеологов>>, - коль скоро, с этой точки зрения, мы только для того и живём, чтобы воплощать в реальность желаемые образы себя. И ведь это должно быть супер-"искусство возможного": сложить из миллионов такого рода индивидуальных образов один, привлекательный для всех и каждого, коллективный "мы-образ", и воплотить его в реале!...
(см. подробнее).
И это ещё в пользу прочтения сартровской модели потустороннего мира как антиутопического образа мира посюстороннего. Однако, коль скоро в мире живых остаётся свобода и возможность решать, будет уместно руководствоваться демаркацией экзистенциально подлинного/неподлинного в бытии человеком. Сартр отказывался от признания онтологически исходного присутствия в этом бытии того, что подразумевается этой демаркацией. Как бы это парадоксально не звучало, но, очевидно имея в виду требование феноменологически чистого описания, проведение такого различия философ полагал "запятнанным этической озабоченностью" (см. по теме: Хайдеггер vs. Сартр). Тем не менее, феномен самообмана (в оригинале - mauvaise foi, в старых вариантах русскоязычного перевода - "дурная вера"), занимающий в сартровской версии экзистенциальной аналитики особое место, с необходимостью подразумевает экзистенциальную подлинность. Суть экзистенциального самообмана заключается в том, что в нём задействуется
двоякое свойство человеческого бытия - быть и фактичностью, и трансцендентностью. Эти две стороны человеческой реальности могут и, по правде говоря, должны быть восприимчивы к действительной координации. Но самообман не хочет ни координировать их, ни преодолеть их в синтезе. Для него речь идет о том, чтобы утверждать их тождество, полностью сохраняя их различие. Это значит утверждать фактичность как являющуюся трансцендентностью и трансцендентность как являющуюся фактичностью таким образом, чтобы можно было бы в тот момент, в который постигают одно, находиться напротив другого.
Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. Опыт феноменологической онтологии. М.: "Республика", 2000.
Часть 1. Глава 2. 2. Действия из самообмана.
Динамика ускользания от подлинных возможностей бытия в мире проявляется также в том специфическом взаимо-отзеркаливании, которое составляет со-бытие́ людей друг с другом:
это "метастабильное" понятие "трансцендентности-фактичности" если и является одним из основных инструментов самообмана, не единственное в своем роде. Используют также и другую двойственность человеческой реальности, которую мы выразим в общих чертах, говоря, что ее бытие-для-себя предполагает дополнительно бытие-для-другого. Для любого из моих действий всегда возможно совмещение двух взглядов - моего и другого. Однако как раз действие в этих двух случаях не будет представлять одну и ту же структуру. Но как мы увидим позже и как каждый чувствует это на себе, между этими двумя аспектами моего бытия не существует различия появления в бытии, как если бы я был для себя истиной о себе и как если бы другой имел обо мне только искаженный образ. Равное достоинство быть моим бытием для другого и моим бытием для себя допускает постоянно распадающийся синтез и постоянное бегство от для-себя к для-других и от для-других к для-себя.
Сартр Ж.-П. Указ. соч. Там же.
Здесь следует отметить вкратце тот, достойный отдельного рассмотрения, полемический момент, что возможность концептуально отразить полноценным образом экзистенциальную подлинность бытия человеком крайне проблематична в экзистенциально-феноменологическом подходе Сартра.
Суть в том, что для философа оказывается принциппиально проблематичным концептуальное запечатление того, что предельным образом являет собой человеческая сущность (эссенция) и существование (экзистенция). Первое оказывается неприемлемо ввиду отождествления человека с вещью; второе оказывается невыполнимо ввиду того, что всякие попытки предельным образом представить человеческое бытие позитивно "запятнаны озабоченностью", имеющей исток во всё той же "овеществляющей" (эссенциалистской) метафизике.
Поэтому, строго феноменологически, осмысление бытия человеком может достигать позитивных возможностей двигаясь в пределах вопроса: "как можно быть тем, чем являешься, когда являешься в качестве сознания бытия" (Там же). И то предельное в бытии человеком, что способен засвидетельствовать этот подход, в эссенциальном отношении являет собой ничто, а в экзистенциальном отношении - желание бытия (Там же. Часть 4. 2.1.).
Тогда фактически-трансцендирующее осуществление экзистенциального миро-проекта предстаёт в виде круговорота самости. Этот круговорот структурирован как отношение между возможностью, которой является человеческая самость в её экзистенциально-онтологически исходном для-себя, и миром, который, в качестве целостности вещей, существующей внутри этого круга, "может быть только тем, что человеческая реальность возвышает к себе" (Там же. Часть 2. 1.5.).
Сложная конструкция, но что касается её фундаментальной проблематичности, суть в том, что самообман - как представление чего-либо фактического "трансцендентным" или, наоборот, выставление в качестве "фактически наличного" того, что востребует трансцендирующего осуществления, - непреодолим посредством проекта, если этот проект основан только в желании бытия. И, более того, самообман может только усугубляться, если фактически-трансцендирующее миро-проектирование подчинено в своём поступательно-возвратном (круговом) движении ничтожащей-над-мирно-возвышающейся динамике (см. там же).
Метафизически, фундаментальное недоразумение этого подхода заключается в том, что классическое постулирование примата эссенции перед экзистенцией здесь просто механически переворачивается. Но перевернутый метафизический тезис остается метафизическим тезисом. В качестве такого тезиса он погрязает вместе с метафизикой в забвении истины бытия (Хайдеггер, см. по теме).
В экзистенциальном же смысле, миро-проект человеческого бытия превращается здесь в калейдоскоп, когда человек во всех своих "проектах мира" выражает каждый раз самого себя, так что через этот спроектированный "мир" виден всякий раз лишь он сам - проектирующий субъект (Франкл, см. по теме).
Наконец, в целом (экзистенциально-метафизически), проблема в том, что у Сартра затушевывается то связующее между фактичностью и трансцендентностью, что собственно позволяет им образовывать миро-проект. А именно - интенциональность. Которая, наиболее расхожим образом представляясь свойством сознания, является таковым, как раз ввиду того что, прежде, она составляет самое бытие. А именно - самое можествование быть человеком (см. в тему: Хайдеггер об интенциональности и трансценденции как рациональных основаниях - против превратных объективации/субъективации). Именно интенциоанльностью размечена исходная топика человеческого вот-бытия - как "откуда" фактичности и "куда" трансцендирования (см. т.ж. в тему).
Интенциональность - это миро-проектирующая энергия, посредством которой, на фоне фактически пред-находимых условий и обстоятельств жизненно-исторической действительности, должен пред-усматриваться смысл, являющийся экзистенциально-метафизической возможностью (см. по теме).
Конечно, в "ничтожении" Сартра присутствует мотив само-умале́ния, который связан с _ничтойностью_ интенциональности - именно как живой энергии (см. по теме), привносящей специфическую апофатику в экзистенциально-феноменологический подход (см. по теме). Но остаётся крайне размытой та грань, которая, в конкретных ситуациях миро-проектирующего бытия-решения, могла бы отделить гуманистически ориентированные акты от актов ориентированных нигилистически.
В том-то всё и дело, что Забота, которой Сартр боится "запятнать" феноменологически "чистое" описание структуры "миро"-проекта "для себя", погружая этот проект в мутный поток желания "быть", эта Забота как раз очевиднейшим и необходимейшим образом явлена в качестве осново-образующего начала в интенциональной топике миро-проекта. Благодаря Заботе, как онтологически исходному началу, обнаруживающемуся, однако, из доонтологически непосредственного бытийствования человека (см. по теме: _Забота у нас вот такая_), как раз и обретается тождественное структурно-динамическое целое этого бытийствования, которое определяет строгость феноменологического описания. Как определяет Забота и строгость герменевтической работы толкования, неотъемлемо сопутствующего этому описанию.
Разумеется, и здесь остаётся проблема экзистенциальной подлинности, - поскольку мера этой подлинности должна определять онтологическую истинность герменевтико-феноменологического описания-толкования. Забота неизбежно подпадает разнотолкам, происходящим из множества озаботивших дел/обстоятельств в повседневном круге мирского обихода. Суть герменевтико-феноменологической работы в том, чтобы интерпретационные конфликты, возникающие внутри этого круга, были раз-решены в ключе образуемого Заботой смыслового единства. А это связано с тем предельным, в чём явлена подлинность самой Заботы. А именно - с Решимостью и теми конкретными способами её проявления, которые образуют экзистенциально собственную временну́ю структуру миро-проекта (см. по теме: мгновенья раздают ...).
Здесь мы возвращаемся к феноменам уединения и решения. Соответственно, помещаем эти феномены в фокус демаркации экзистенциально подлинного/неподлинного. Возвращаясь также к пьесе Сартра "За закрытыми дверями", можно заметить, что на примере действующих лиц этой пьесы мы увидели неподлинные способы уединения и решения. Соответственно: обособление от других и самоуглубление в свои мысли (Гарсэн) и решение принять активное участие в адской игре взаимно-ничтожащего соглядатайства (Инэс). Кстати, именно здесь, очевидно, можно увидеть пример экзистенциального самообмана как постоянно распадающегося синтеза и постоянного бегства от для-себя к для-других и от для-других к для-себя, о которых Сартр говорит в "Бытии и ничто" (см. выдержку выше).
Собственно, и в тех аберрациях, которые послужили импульсом к этим выкладкам, тоже можно увидеть яркий пример такого вот мечущегося меж двух огней ускользания в ничто.
Но вот, экзистенциально подлинная возможность уединения и решения. Очевидно, эта возможность должна состоять прежде всего в том, чтобы воспроизводить синтез этих, на первый взгляд, разнонаправленных векторов. Воспроизводить, настраивая и удерживая фокус интенционально-трансцендирующей энергии на том единственно решающем, что составляет смысл как конкретную возможность, обретаемую на фоне конкретной ситуации. Это может быть ситуация индивидуального действия, мысли, переживания. Но также это может быть ситуацией коммуникативного, организационно-практического взаимодействия, словом, любой ситуацией совместного усмотрения смыслов-возможностей. То есть возможность синтеза уединения и решения состоит не в том, чтобы они распределялись между участниками, - например, в форме разделения теоретической и практической функций, - но в том, чтобы они воспроизводились в каждом из участников. Воспроизводились как в виде концептуальных решений (теоретическая сторона взаимодействия), так и в виде решений деятельностных (практическая сторона взаимодействия).
Именно в таком способе выполнения, уединение - как момент само-умаля́ющего обособления каждого для внятия решающему ситуации - становится условием возможности единомыслия всех. Достигаясь таким образом, единомыслие высвобождает всех и каждого для возможности быть гражданином. Быть, чтобы создавать противоход к массовому самообману, при котором персональные "фиги в кармане" складываются в консенсус безответственности и тем самым приуготавливают ад на земле. В создании же противохода к этой смертоносной перспективе приуготавливается выполнение требования находить источники проблем/решений в самих себе. Причём - и в индивидуальном, и в коллективном порядке.Следующий блок »»» ...