"великий образ не имеет формы"
оказалась внезапно, как водится, в эпицентре культурной жизни. Живу на заводе, меж художников и плотников ("Иисус был плотником") за углом, впрочем, можно дойти и по крыше, - керамическая печь, глина, глазурь и фарфор. Вечерами идем туда с вином или сидром, встречаем половину населения завода, пляшем и лепим черти что, или берем теплую глину к себе, включаем на проекторе кино покрасивее и делаем маленькие курительные трубочки, тяжелые короны, чашечки для нашего утреннего кофе и подарки, всем, потому что можем. Меняем дизайн макеты на толстые перстни ручной работы, собираем нитки и идем к ребятам, которые шьют одежду в соседнем доме, подглядеть, померить, поменяться чем-нибудь или выхватить кусок немыслимой чешуйчатой ткани, чтоб сшить платье к вечернему балу. Делаем мебель и декорации из всего, что попадается под руку. Делаем горячую вечеринку в заброшенном толи бункере, то ли чем-то еще, с треугольными стенами, без пола, без света, без эха. С шампанским и блестками. Чего только не делаем.
Все, кто желает встречи со мной, приезжают ко мне в мастерскую, так проще всего. Если уж я оказалась не в центре, пусть центр окажется во мне, что делать. Мастерская среди мастерских, арт-резиденция там, где я меньше всего тщилась ее искать, сама случилась вокруг меня. Заглядывают художники из Швеции и Бразилии, восхищаются эклектикой и дикостью, и простором всего происходящего. Иногда мы превращаем наш балаган в офис, садимся и пишем восемь часов умные тексты, верстаем, компилируем, работаем как только можем, а потом лезем, например, на крышу, или красим дверь в бирюзовый, или пляшем под лихую цыганскую музыку со всеми, кто подвернется под руку. Парикмахер за соседней дверью обещает покрасить как я сама придумаю, музыканты в соседнем корпусе поют как я люблю, свалка с каруселью, крыша с призрачным вокзалом, пионерский ли лагерь, закрытый ли режимный объект, катарсис ли нынешней свободы - непонятно толком, где я оказалась, но мне очень нравится.
Красное окно покрывается теми самыми кружками и стрелами каждую ночь, холодно иногда до одури, пойти умыться - приключение с несколькими неизвестными (чаще всего осетинами, устроившими теоретический диспут в туалете), а за прочими изысками вроде горячей ванной я катаюсь по всему городу, по ночам иногда кто-то орет, кто-то что-то поджигает, где то вечеринка, а где-то сверлят, пыль от медленно разваливающегося здания оседает за ночь таким слоем, что красит в ровный пепельно-серый мои цветные маски, мой черный манекен и в общем мое настоящее лицо, еда все также малодоступна, зато на завтрак иногда приносят шампанское и биди, зато когда я просыпаюсь под самой крышей, вижу светящийся морозный узор, начатые полотна и все, что мы успели сделать, зато я ежедневно, ежечасно чему-то учусь и нет веселее меня.
Я так долго искала все это. Совершенно теперь (как всегда) очевидно, что искать теперь надо совсем другое и я, конечно, буду, но вот сейчас все что у меня есть - лучшее, из всего, дышит и бьется, сияет и течет, я уже очень давно не умею и не хочу не стоять на самой-самой грани, потому что только так я по-настоящему есть. и потому что никакая типология неприемлема, я выбрала все сразу, и если мир еще не привык, что так можно, значит, самое время привыкать. Не выбирать между любовью и свободой, любовью и любовью, счастьем и смертью, опорой и силой, движением и домом. Я выбираю все. И, я сказала, у меня получится.
форма, говорили нежно мной любимые Франсуа Жюльен и Михаил Ямпольский, бывает статичной, или идеальной, по Платону, как в западном искусстве, а бывает динамичной, текучей, ритмом, биением, по Аристотелю, как на востоке. Состояние воды, говорила мне случайная книжка с полки ночной библиотеки много лет назад, - необходимая стадия знакомства мага с миром. Быть самим течением, как во сне, только здесь, быть, опять как во сне, всем сразу, быть ритмом и самим условием, скрепляющим реальность, быть биением какого-то невообразимого сердца, где пойди пойми, ты - его причина, или оно - твоя, и где это совершенно не важно, потому что нет такого деления, быть вот так - это как раз как я хочу.
Все, кто желает встречи со мной, приезжают ко мне в мастерскую, так проще всего. Если уж я оказалась не в центре, пусть центр окажется во мне, что делать. Мастерская среди мастерских, арт-резиденция там, где я меньше всего тщилась ее искать, сама случилась вокруг меня. Заглядывают художники из Швеции и Бразилии, восхищаются эклектикой и дикостью, и простором всего происходящего. Иногда мы превращаем наш балаган в офис, садимся и пишем восемь часов умные тексты, верстаем, компилируем, работаем как только можем, а потом лезем, например, на крышу, или красим дверь в бирюзовый, или пляшем под лихую цыганскую музыку со всеми, кто подвернется под руку. Парикмахер за соседней дверью обещает покрасить как я сама придумаю, музыканты в соседнем корпусе поют как я люблю, свалка с каруселью, крыша с призрачным вокзалом, пионерский ли лагерь, закрытый ли режимный объект, катарсис ли нынешней свободы - непонятно толком, где я оказалась, но мне очень нравится.
Красное окно покрывается теми самыми кружками и стрелами каждую ночь, холодно иногда до одури, пойти умыться - приключение с несколькими неизвестными (чаще всего осетинами, устроившими теоретический диспут в туалете), а за прочими изысками вроде горячей ванной я катаюсь по всему городу, по ночам иногда кто-то орет, кто-то что-то поджигает, где то вечеринка, а где-то сверлят, пыль от медленно разваливающегося здания оседает за ночь таким слоем, что красит в ровный пепельно-серый мои цветные маски, мой черный манекен и в общем мое настоящее лицо, еда все также малодоступна, зато на завтрак иногда приносят шампанское и биди, зато когда я просыпаюсь под самой крышей, вижу светящийся морозный узор, начатые полотна и все, что мы успели сделать, зато я ежедневно, ежечасно чему-то учусь и нет веселее меня.
Я так долго искала все это. Совершенно теперь (как всегда) очевидно, что искать теперь надо совсем другое и я, конечно, буду, но вот сейчас все что у меня есть - лучшее, из всего, дышит и бьется, сияет и течет, я уже очень давно не умею и не хочу не стоять на самой-самой грани, потому что только так я по-настоящему есть. и потому что никакая типология неприемлема, я выбрала все сразу, и если мир еще не привык, что так можно, значит, самое время привыкать. Не выбирать между любовью и свободой, любовью и любовью, счастьем и смертью, опорой и силой, движением и домом. Я выбираю все. И, я сказала, у меня получится.
форма, говорили нежно мной любимые Франсуа Жюльен и Михаил Ямпольский, бывает статичной, или идеальной, по Платону, как в западном искусстве, а бывает динамичной, текучей, ритмом, биением, по Аристотелю, как на востоке. Состояние воды, говорила мне случайная книжка с полки ночной библиотеки много лет назад, - необходимая стадия знакомства мага с миром. Быть самим течением, как во сне, только здесь, быть, опять как во сне, всем сразу, быть ритмом и самим условием, скрепляющим реальность, быть биением какого-то невообразимого сердца, где пойди пойми, ты - его причина, или оно - твоя, и где это совершенно не важно, потому что нет такого деления, быть вот так - это как раз как я хочу.