О теории и практике служения следователей (1)
Недавнее обсуждение в комментах к давнему посту, посвящённому философии танцующих пар, побудило нас наконец собрать информацию о следовательском служении, которая уже была здесь выложена в разных местах, воедино - чтобы выложить её удобным для аккордного изучения образом.
Поскольку в один пост всё это не поместится, мы сделаем так:
сейчас будут три поста подряд, содержащие ранее выложенные материалы, то есть выборку из постов и комментов,
а четвёртый пост будет уже новый - о том, как, собственно, строятся отношения следователя и подследственного на Арийском Западе, как это было в прошлом и как обстоит в современности.
Итак, поехали:
***************************
О служении следователей из "Черты Мира"
Из поста
"Приблизительный набросок весьма крупными штрихами"
(напомним, что в этом тексте вкратце дан расклад социальной жизни Арийского Запада до Черты Мира):
Теперь поговорим о самой своеобразной, самой значимой, самой в своём роде характерной арийской властной структуре - о следовательском сословии и о системе комендатур, прежде всего - о сердцевине этой структуры, Школе Следователей.
Школа Следователей была основана легендарным военачальником Амаем (тем самым, который именуется Героем Эпоса) около тысячи лет назад - как раз на том этапе, когда Амай военной силой скрепил Север с Югом, создав современное арийское государство. Для управления страной Амай построил на Севере два великих города, две столицы - Центр и Северный Город - и утвердил в Центре Школу Следователей как некую цитадель единого духовного руководства мужающей арийской нацией. В задачу Школы входило ковать для страны кадры, способные в любых условиях брать на себя ответственность и принимать самостоятельные решения, вплоть до самых радикальных - основываясь на тех представлениях о достоинстве и о благе, которые максимально соответствуют высотам арийского духа и которые в неповреждённой полноте преподаёт своим чадам Школа. Практически это означало следующее.
Со всех концов страны в Центр съезжались воспламенённые духом юноши, из которых посредством суровых экзаменов выбирались наиболее подходящие для будущего общественного служения. В Школе Следователей они получали универсальное образование, куда входили основы гуманитарных и естественных наук, боевые искусства и познания в военной технике, необходимая психологическая и медицинская подготовка - и, конечно же, то самое, что составляет практическое мастерство следователя: навыки установленных приёмов физического воздействия при допросе (так называемые четыре степени обработки) в сочетании с комплексом весьма строгих понятий о том, что в подобной ситуации допустимо, а что - категорически нет (так называемый Кодекс Чести следователя).
Как сформулировать то главное, чему учит Школа? Что лежит в основе того единства, в которое она посвящает своих учеников? Набор этих простых истин действительно соответствует глубинному ядру духовной жизни нашего народа. Жизнь сурова и быстротечна; человек может и должен в любой ситуации сохранять достоинство; мужчина обязан расплачиваться за ошибки своей головой и своей кровью; грех должен быть осознан и отвергнут, но раскаяние не освобождает от кары - оно имеет непреходящую ценность само по себе. Кара как таковая есть просто естественное следствие некогда совершённых ошибок, и посему не может быть отменена ни по чьему произволу - однако так же точно ничьим произволом не должно быть оспорено и помилование, если отмена кары произошла по факту, то есть - совершена свыше. Мера справедливости содержится не в словах закона, а исключительно в глубинах духа - поэтому каждый может и должен вершить правду так и только так, как ему подсказывает его сердце, принимая последствия своих поступков в соответствии с тем, что об этом сказано в предыдущих строках. Нет никаких посредников меж человеком и небесами - каждый может и должен осуществлять свою судьбу сам. Следователь отличается от любого другого человека только тем, что знает эти истины со всей отчётливостью - и ещё тем, что научен высокому и страшному искусству проводить человеческое естество через боль и разрушение, которые могут открыть проходящему сие испытание правду о нём самом.
Закончив обучение, молодые следователи разъезжались по стране - кто к себе на родину, кто в совсем чужие края. Наиболее строгие и ревностные из выпускников становились ревизорами, эмиссарами Школы, и проводили жизнь в странствиях, большинство же устраивались работать на местах, в комендатурах городов и фортов - чтобы расследовать преступления и вершить суд, чтобы вразумлять уклоняющихся на пути беззакония, чтобы трезвым и беспристрастным взглядом оценивать деятельность местных штабов - в общем, говоря словом Писания, чтобы "вязать и решить".
Как соотносилась власть комендатуры со властью штаба? Теоретически эти структуры совершенно независимы друг от друга, однако в обыденной жизни они неизбежно должны были контактировать и находить друг с другом какой-то минимальный общий язык. Штаб в принципе имел право судить и приговаривать кого потребуется и без привлечения к делу комендатуры - однако никакого расследования в таком случае не предполагалось, поэтому подобное могло происходить только в каких-то, с точки зрения штаба, кристально ясных ситуациях. Со своей стороны, комендатура тоже не обязана была спрашивать у штаба разрешения, чтобы расследовать, судить, выносить приговоры и приводить их в исполнение - хотя должна была ставить штаб в известность, чтобы не было излишних недоразумений. Комендатура подчинялась непосредственно Школе, штаб в самом принципе подчинялся правительству, то есть Штабу Центра - однако, поскольку Штаб Центра и Школа Следователей находились между собой примерно в тех же соотношениях, что любой местный штаб с местной же комендатурой, то разобраться чисто по схеме, "кто главнее", было абсолютно невозможно. Всё решалось исключительно "на живую нитку" - что в полной мере соответствует традиционным арийским понятиям о безусловном примате духа в отношении буквы.
Количество следователей в комендатуре колебалось от одного (в таком случае он же являлся и начальником комендатуры) до нескольких, в обычном случае не более пяти-семи. Между собой следователи состояли в коллегиальных отношениях, не были друг у друга в подчинении - в пределах своей компетенции следователь подчиняется только Школе - однако практически их действия должны были быть согласованы, для чего и существовала должность начальника комендатуры. Начальник комендатуры осуществлял координацию между следователями, поддерживал связь комендатуры с местным штабом и с другими инстанциями, занимался организацией комендатурского быта и обеспечения, в том числе ведал зарплатой. Начальником комендатуры мог быть один из следователей (обычно так и бывало, если следователей хватало), и тогда он по своему положению оказывался так примерно "первым среди равных" - однако при необходимости эту должность мог занимать и какой-нибудь подходящий по деловым качествам офицер. В отношении следователей такой начальник комендатуры был просто завхозом.
Подразумевалось, что описанная выше схема должна помешать местным штабным впадать в развращение и предаваться попранию интересов арийского народа и государства - ведь за ними неусыпно следит неподкупная комендатура. В реальности, однако, всё было куда сложнее. Безусловно, настоящие следователи чересчур высоко понимали своё служение, чтобы продаваться за деньги и прочие материальные блага - однако в человеческой душе существует множество зацепок, которые позволяют постепенно взять в оборот даже и сильного духом, иногда - сильного духом ещё и вернее. Так что всякие неприятные истории могли происходить и с настоящими, законными следователями - а ещё чаще бывало так, что штаб, любым доступным способом избавившись от законных следователей, тихой сапой набирал себе в услужение каких-нибудь незаконных. Число людей, умеющих работать (то есть способных применять искусство обработки), но не имеющих на это права, в нашем народе традиционно весьма велико, посему недостатка в таковых никогда не было. Это могли быть дисквалифье - изгнанные из сословия, но не казнённые смертью бывшие законные следователи; это могли быть так называемые "армейские следователи" - люди, которые следователями не были отродясь, но работать по оказии научились и, проштрафившись чем-то перед штабом, со всеми потрохами шли ему на службу; бывали и другие вхлам незаконные или даже в каком-то смысле полузаконные категории лиц, существование которых целиком зависело от штаба, поскольку обратиться к покровительству Школы они не могли - ведь с точки зрения Школы незаконная практика вполне однозначно влечёт за собой смертный приговор, так что для Школы все они уже были всё равно что покойники. Разумеется, эти люди не имели возможности и не пытались соблюдать Кодекс Чести следователя, даже если когда-либо слышали о нём - и вообще выполняли абсолютно всё, что штаб им прикажет.
По необходимости отвлекшись в сторону незаконной практики, возвратимся вновь к вопросам практики законной, ибо тут есть ещё о чём поговорить. Немаловажный для понимания ситуации момент состоит в том, что такого наказания как тюремное заключение или принудительные работы не подразумевалось в арийской культуре приблизительно со времён отрыва от материнской великоимперской традиции. Тюрьмы были, но держали в них кого-либо только в чрезвычайных обстоятельствах - например, при локальных междоусобицах в тюрьме могли недолгое время содержать пленных, заложников и пр. Вообще, если вдруг каких-нибудь арестантов оказывалось чересчур много, то их могли разместить не в комендатуре, а в тюрьме, и в комендатуру только препровождать - что, конечно, довольно-таки неудобно, но речь совершенно о другом. Речь о том, что, поскольку наказания заключением или принудработами не предполагалось, а насчёт наказаний штрафами у нас всегда тоже было не ахти (откуда деньги-то лишние возьмутся?) - то, стало быть, выносимый в результате расследования осудительный приговор реально мог быть только смертным. В противном случае этот приговор неминуемо должен был быть оправдательным - ведь ничего другого, кроме как казнить смертью или отпустить с миром, данная схема не подразумевала. Ну а раз такие дела - значит, при благоприятных обстоятельствах виноватого можно было спокойно отпускать с миром, если он предварительно, то есть по ходу следствия, получал хорошую трёпку: ведь таким образом оправдательный приговор можно было вынести по полной справедливости - с учётом того, что подследственный щедро расплатился за свою вину собственной шкурой и выходит на свободу, как говорится, с чистой совестью. Закономерный вывод из вышеизложенного проистекал такой, что следователю есть прямой резон обрабатывать каждого подследственного по максимуму, не жалея ни своих, ни его моральных и физических сил - чтоб или уж тому с чистой совестью помирать, или уж с чистой совестью его отпустить. Другой сколь позитивный, столь и практический вывод из ситуации состоял в том, что если подследственному удавалось бежать, то поймать его снова (за редчайшими исключениями) никто не стремился: подразумевалось, что, раз небесный суд благоприятствовал человеку богоспасаемые комендатурские стены покинуть - то, стало быть, здесь он получил уже достаточно и может двигаться по стезям мироздания дальше.
Ещё один немаловажный для понимания ситуации момент состоит в том, что следователь зачастую оказывался единственным реально доступным врачом в округе, тем более что медицинская помощь населению входила в обязанности следователя прямо и непосредственно. Особенно актуально это было для Севера - на Юге не так уж сложно было обратиться за лечением в ближайший ветхозаветный храм или найти волхвитского врача, хотя, конечно, тут были свои конфессиональные сложности: обратиться за лечением в храм значило просить помощи у исконных врагов христианства, а пойти в табор к волхвам - не только осквернить себя участием в магии, но ещё и подвергнуться риску втягивания во всевозможный разврат и что ещё похлеще (шарлатаны - они ведь шарлатаны и есть!) Так что и для подавляющего большинства северян, и для благочестивых христиан-южан комендатура являлась главным общедоступным медицинским заведением, что в полной мере соответствовало представлению о следовательском служении как о врачевании людских недугов - душевных и телесных.
Всё это в своём роде замечательное патриархальное устройство более-менее сносно функционировало в старые времена, когда, если можно так выразиться, нормой жизни считалась жизнь - и приобрело полностью вывернутый, сугубо инфернальный смысл во времена тотальной войны, когда в качестве нормы жизни стала рассматриваться смерть. Система комендатур перешла в рабочий режим капища недремлющего молоха, слепых лопастей неостановимой мясорубки. Фактически повсеместно распространилось такое положение вещей, при котором "выпавшие" из своей социальной ниши люди по умолчанию становились маргиналами, которых рано или поздно засасывало воронками комендатур, откуда они уже не выходили; более того, в качестве всё более и более само собой разумеющегося воспринималось, что кто вообще в комендатуру попал - тот покинет её только вратами погребения. Это касалось уже не только маргиналов, но буквально каждого первого, невзирая на лица, и бытовала эта тотально-фатальная точка зрения по обе стороны комендатурских стен - и внутри, и снаружи.
Вскоре после окончания войны, на довольно-таки раннем этапе распространения разведдеятельности, мне довелось некоторое время поработать на разгребании кое-каких комендатурских завалов. Своеобразие ситуации состояло в том, что всех понятных и легко вычисляемых покойников уже вычислили и оживили - так что на рабочих списках приглашённых в помощь комендатуре разведчиков оставались только совершенно непонятные, невразумительные, откуда ни на есть взявшиеся и никем не запрошенные доселе лица. Работа по этим спискам произвела на меня сильнейшее впечатление, потому что подавляющее большинство этих "никому не нужных" новооживлённых оказались людьми, которые могли бы составить цвет и гордость любой нации - изобретатели и поэты, реформаторы и странствующие рыцари, учёные и подвижники, всевозможные чудаки не от мира сего… Мир сей - сиречь наше общество - элиминировал их, отторг и отверг - и тем подписал самому себе смертный приговор, который без малого и привёл в исполнение своею же рукой - об этом, впрочем, я уже достаточно сказал во вступлении. Попросту говоря, в последнее военное время с комендатурскими делами была полная беда - да ведь и со всеми прочими делами была беда, и эта общая беда вздымалась клубами погребального дыма в зенит и расстилалась до самого горизонта.
* * *
Из поста
""Общедоступный овердрайв" следовательской практики":
Деление мужчин на военных и штатских, стало быть, почти ничего не означало - зато существенную роль играли другие деления. Наиболее значимых было два: разделение на "боевых и штабных" и разделение на "строевых и следователей". Второе при этом было несравненно более важным, чем первое - поскольку превращение из "штабного" в "боевого" и наоборот если и не было частым явлением, то ничего фантастического собою не представляло, а вот принадлежность к следовательскому сословию полагала между следователями и всеми остальными практически непреодолимую пропасть. Собственно говоря, обозначенное мною разделение "строевые - следователи" не совсем точно - оно всего лишь подчёркивает тот аспект, что служение следователя по сути своей неподотчётно (я ведь уже писал, что каждый следователь определяет свои действия самостоятельно и отвечает прежде всего сам за себя). Правильнее было бы назвать оное разделение "следователи и все остальные" - поскольку граница между этими категориями была границей в своём роде сакральной. "Извне", глазами этих самых "всех остальных", служение следователя виделось как нечто вызывающее священный ужас, в коем трепет благоговения неотделим от содрогания отвращения - нечто такое, незапятнанное касательство к чему могут иметь только особо посвящённые, носящие сугубую благодать и специально приданную силу лица.
Здесь мы возвращаемся к теме поединка, о которой я говорил выше, точнее - к теме сражения вооружённого с безоружным. В обыденной жизни сражение вооружённого с безоружным воспринимается как сражение заведомо нечестное и вызывает у любого нормального арийца безусловный протест, для преодоления которого требуются какие-то особые обоснования. Отношения следователя с подследственным по форме попадают в эту самую категорию и, соответственно, не могут не вызывать протеста - и вместе с тем для всех очевидно, что такие отношения являют собою схватку на совершенно ином уровне, что это - исключительно важный поединок, который может очень много дать - и очень много требует, особенно от самого следователя, потому что власть в этой ситуации принадлежит ему. Тот, кто берёт на себя такое дело - изначально, поступая учиться в Школу, а далее в каждом конкретном случае - берёт на себя огромную ответственность. По ходу обработки происходит встреча человеческого естества с болью и разрушением, которая должна претвориться в таинство духа - своего рода "овердрайв", прохождение через смерть, временное погружение в пучину небытия. Помните, как я рассказывал о том, что путём овердрайва можно форсировать Пролив, преодолеть даже грозную силу Мальстрема, только не каждый капитан решится пройти через это сам и провести с собою свою команду? Так вот, принимающий призвание следователя ручается этим, что он - такой капитан, который может провести судно через Мальстрем, что вожделенный другой берег Пролива непременно будет достигнут, что "малая смерть", в которую капитан ввергает всю команду, а следователь - себя и подследственного, не закончится "смертью полной и окончательной", а приведёт к важным осознаниям, на которых может быть построен следующий этап обновлённой жизни. О том, как оно происходило на практике, я уже говорил - бывало очень по-разному, но всё-таки в более-менее адекватной ситуации подследственный имел крепкие шансы пережить хорошую трёпку, чтобы выйти на волю с разукрашенной шрамами шкурой и безоговорочным "отпущением грехов". Конечно, в последние годы адекватные ситуации складывались всё реже и реже (и про это я тоже уже говорил), однако чтобы правильно представлять себе, что именно люди думали и чувствовали в те времена, мы должны держать перед глазами всю панораму одновременно - и традиционные представления о благе и полезности следовательской практики, и позднейшие переживания инфернальной безнадёжности, онтологической бессмысленности её.
Следует подчеркнуть, что в законной следовательской практике никакого унижения заведомо не предполагается - наоборот, это священнодействие, в котором равно достойными являются обе стороны. В этом плане незаконная практика всегда является своего рода святотатством, кощунством - и посему устойчиво вызывает безусловный ужас и отвращение. Я уже рассказывал о том, что умеющие работать лица могут быть наняты штабом (или кем угодно ещё) в качестве абсолютно бесправных "палачей на ставке", которые не соблюдают Кодекса Чести и вообще делают не то, что должен делать следователь, а просто обслуживают корыстные интересы своих хозяев; такого рода деятельность однозначно ассоциируется с сатанинскими культами, сопряженными с разрушением тела вплоть до убийства и как правило подразумевающими момент унижения, деморализации, лишения достоинства. Разумеется, не любой незаконнопрактикующий является безответным рабом своих господ - бывают всякого рода "вольные мстители", бывают "благородные разбойники", равно как и разбойники "неблагородные", но свободные - однако любого рода незаконная практика подразумевает жёсткую постановку вопроса о святотатстве. Незаконнопрактикующий всегда должен подчёркивать одно из двух: либо что он - всё равно что настоящий следователь, просто обстоятельства сложились так, что он оказался вне закона, и поэтому всё, что он совершает, есть подлинное таинство и исполнение воли небес - либо что он самозванец и кощунник, творит свой или чужой произвол и на том стоит, и поэтому духовные последствия общения с ним могут быть абсолютно какими угодно.
Власть следователя и в самом деле традиционно воспринималась как власть свыше - разумеется, с теми же самыми оговорками насчёт несовершенства земного исполнения небесных законов, которые бытовали относительно ветхозаветного и христианского священства. Я уже упоминал, что на Арийском Западе, в отличие от Восточного государства, христианской культовой жизни и христианского священства почитай что не было, поэтому духовная власть следователей означала для арийцев-христиан практически то же самое, что и руководство со стороны Системы - для верных. Полагаю, что важным был также и момент мистериальности: для освящения бытия верных существовали храмовые таинства, телесное участие в которых знаменовало духовные метаморфозы, для христиан же сакрализующую роль играло само наличие следовательского служения - неотменимо присутствовавшая в рутине будней возможность "овердрайва", преодоления той или иной безысходной житейской ситуации путём одновременно плотского и духовного "прохождения через смерть" - к новой жизни на земле или уж к полному освобождению от тяжкого бремени земных уз.
Несколько слов о Кодексе Чести следователя. По существу дела, Кодекс Чести табуирует именно то, что традиционно табуировано в самόм народном сознании - просто в Кодексе все табуируемые моменты оговариваются жёстко и однозначно, а в обыденной жизни всегда существует своего рода зазор "на случайность". Скажем, следователя спокойно могут дисквалифицировать за нечаянно выбитый подследственному глаз, поскольку глаза и гениталии священны и причинение им ущерба никоим образом недопустимо. В бытовой же ситуации нечаянно выбитый кому-то глаз - конечно же, беда, но само по себе такое событие не накладывает на виноватого печати окончательного падения. Вполне общезначимыми являются также понятия о неприкосновенности женщин, детей и стариков, которые настоящими следователями строго соблюдаются - подразумевается, что участвовать в воинских делах, в том числе подвергаться обработке, могут только полноценные мужчины. На бытовом уровне эти запреты соблюдаются гораздо менее строго, а ежели не соблюдаются вовсе, то остаётся только с болью констатировать разрушение морали - и далее принимать меры по месту и по реальным обстоятельствам, никакой Кодекс Чести тут не поможет.
Очень важный момент, о котором необходимо говорить отдельно - это значение юмора. Юмор в арийской традиции считается непременным условием сохранения достоинства как такового - и личного достоинства отдельного человека, и достойного статуса любого общественного действия, любой значимой ситуации. Формы выражения юмора на Арийском Западе исключительно многообразны; шутка может быть безобидной и жестокой, невинной и циничной, скромной и разнузданно непристойной - в любом случае шутка воспринимается с гораздо бόльшим одобрением, чем её отсутствие. Веселиться можно и нужно при любых обстоятельствах, и чем более затруднительными эти обстоятельства являются, тем острее жажда, которую может утолить лишь животворящая река веселья - огнекипящие воды, полыхающие буруны, всеопаляющая и всеобновляющая стихия смеха. Такое мировосприятие вполне характерно для мистериальной, глубинной, подлинной жизни Системы; надо полагать, что знаменитая любовь приморцев к циничному, ниспровергающему юмору берёт своё начало именно в огнепальных недрах ветхозаветного служения. Торжествующему гимну этого пламени отвечает полная раскатов громового веселья песнь Девяти Великих Духов - бездна бездну призывает, основания земли гудят как струны, голоса сливаются в унисон!.. - и хотя дети разных служений не желают признавать братьями друг друга, все они признают родной эту сокрушающую и обновляющую стихию, все они исповедуют себя причастными ей, на самой грани смерти шутя и смеясь.
Совершенно естественно, что сферы следовательской практики - как зоны "общедоступного овердрайва" - всё вышесказанное касается в первую очередь. Этикет отношений следователя и подследственного подразумевает максимально возможное количество и качество юмора - как говорится, от каждого по способностям, уж кто как может - но стараться должны все. Считается хорошим тоном, чтобы во время обработки следователь и подследственный рассказывали друг другу анекдоты, ибо процесс пытки не может не быть изнурительным для обеих сторон - однако никак не должен быть унылым и занудным, так что развлекать и подбадривать друг друга по ходу этого дела во всех отношениях необходимо. Означенной сфере деятельности соответствует обширный и достаточно разнообразный фольклор; очень вероятно, что всевозможных баек и приколов на "допросную" тему сыщется на Арийском Западе даже больше, чем на тему секса или доброй выпивки - сии, так сказать, три вида пламени вдохновляют народную душу на творчество более чем что-либо иное.
* * *
Из поста
" Житьё-бытьё типично армейского образца":
Как охранник Ханс был подследственным
Как-то раз в одном форту ждали приезда ревизора из Школы. А местечко тихое, мирное - в комендатуре уже давно ни одного подследственного, да и следователь вообще-то в длительном отсутствии. Что делать?.. - обратились к охраннику Хансу: "ты, мол, у нас парень безотказный, много лет при комендатуре - выручи, побудь разок за подследственного, чтоб нам всем фортом не опозориться!.. " Ладно, чего там - Ханс помочь всегда согласен.
Прибывает наконец долгожданный ревизор, да не один, а с товарищем. Встретили гостей чин чинарём - угостились все вместе дома у начштаба, притом не как попало, а прямо-таки от всей души. С утра у ревизора голова трещит, руки дрожат - а спутнику его вроде как полегче, он то ли здоровьем покрепче, то ли не так сильно перебрал. Ревизор ему и говорит: "Выручи, мол! Была не была, смухлюем с тобой разок - пойди вместо меня, ты в принципе-то работать умеешь, да скорее всего там и не понадобится ничего - наверняка тут комендатура как есть пустая!" Ну что, друга ведь надо выручать - нечего делать, тот пошёл.
Проводили его в комендатуру, а тут на тебе! - оказывается, у них подследственный имеется, ну то есть охранник Ханс. Оставили лже-ревизора наедине со лже-подследственным; оба, конечно, чувствуют себя неловко. Ханс волнуется, как бы родной форт не посрамить, однако дело своё знает: рубашку снял, улёгся на кушетку носом вниз и ждёт. Новоявленный ревизор понимает, что отступать некуда, надо за работу браться - тем более подследственный-то вон какой страшный: суровый, молчаливый!.. Спрашивает Ханса, не зная с чего начать: "Вам по какой - по первой, второй, третьей или четвёртой?" - разумея степени допроса. А Ханс, хотя и всю жизнь при комендатуре, в следовательских тонкостях не шибко разбирается; думает про себя: ух ты, мол, каков - столичная штучка! У них там, у знатоков, видать, все части тела пронумерованы!.. - и отвечает стеснительно: "Мне бы по пяткам и по спине". А ревизору от волнения другое слышится: "Мне бы, мол, по пятой, и посильней!" Ну, думает ревизор, подследственный-то наверняка выдающийся злодей - ишь как глумится над следовательским ремеслом, пятую степень выдумал! Никак нельзя ему спуску давать, не то одолеет меня вовсе! - собрался с духом и взялся за Ханса, а сам себе под нос приговаривает: "По третьей, и не спорьте!" А Хансу слышится: "Портретик бы не испортить!" Ух ты, - думает Ханс, - Ну, мастак, сразу видно мастак! А ну как и правда он до моей морды доберётся, раскровенит ещё всю - как я с таким портретиком на смену-то пойду? - и говорит тихонечко: "Да уж, с рожей-то поаккуратнее!" А бедному лже-следователю слышится: "Да уж, строже бывает только в курятнике!" - ну, думает, беда, циничный какой злодей попался, надо попытаться как-то его осадить! - и цедит сквозь зубы со значением: "Хамства не терплю!" Ханс и это по-своему понимает: Ханса не терплю, мол!.. Обиделся Ханс - ни фига себе, думает, у нас при комендатуре охранников-то всего двое, а этот, мол, ещё и выбирает, которого ему в подследственные дадут! - и говорит вежливо так, но уже как бы и с возмущением: "Что ж - Хильберта вам?!" А тому от страха чудится: "Что, гибельно вам?!" Сдали нервы у лже-следователя совсем - ну его, думает, вовсе нафиг! - убрал нож, вымыл руки, бросил Хансу через плечо: "Убирайтесь, мол, и чтобы через пять минут духу вашего тут не было!" - и вышел вон. Поднялся Ханс с кушетки, кряхтя. Ну, думает, убираться-прибираться - оно, конечно, дело нехитрое, комендатурские охранники спокон веков полы после допросов моют; но чтобы уха моего тут через пять минут не было? - плохо дело, думает Ханс, значит ухо он мне всё ж таки оттяпал, ирод, да поди уронил, надо найти его поскорее! - и полез по всем углам с мокрой тряпкой шарить. Пять минут проходит - возвращается горе-ревизор. Ханс перепугался, что уха найти ещё не успел, высунулся из-под кушетки и кричит: "Ухо ищу! Ухо ищу!" - а тому от ужаса мерещится залихватское: "Ух, ещё! Ух, ещё!.." Заорал он тут как резаный и задал стрекача.
***************************
Продолжение - в следующем посте.
Поскольку в один пост всё это не поместится, мы сделаем так:
сейчас будут три поста подряд, содержащие ранее выложенные материалы, то есть выборку из постов и комментов,
а четвёртый пост будет уже новый - о том, как, собственно, строятся отношения следователя и подследственного на Арийском Западе, как это было в прошлом и как обстоит в современности.
Итак, поехали:
***************************
О служении следователей из "Черты Мира"
Из поста
"Приблизительный набросок весьма крупными штрихами"
(напомним, что в этом тексте вкратце дан расклад социальной жизни Арийского Запада до Черты Мира):
Теперь поговорим о самой своеобразной, самой значимой, самой в своём роде характерной арийской властной структуре - о следовательском сословии и о системе комендатур, прежде всего - о сердцевине этой структуры, Школе Следователей.
Школа Следователей была основана легендарным военачальником Амаем (тем самым, который именуется Героем Эпоса) около тысячи лет назад - как раз на том этапе, когда Амай военной силой скрепил Север с Югом, создав современное арийское государство. Для управления страной Амай построил на Севере два великих города, две столицы - Центр и Северный Город - и утвердил в Центре Школу Следователей как некую цитадель единого духовного руководства мужающей арийской нацией. В задачу Школы входило ковать для страны кадры, способные в любых условиях брать на себя ответственность и принимать самостоятельные решения, вплоть до самых радикальных - основываясь на тех представлениях о достоинстве и о благе, которые максимально соответствуют высотам арийского духа и которые в неповреждённой полноте преподаёт своим чадам Школа. Практически это означало следующее.
Со всех концов страны в Центр съезжались воспламенённые духом юноши, из которых посредством суровых экзаменов выбирались наиболее подходящие для будущего общественного служения. В Школе Следователей они получали универсальное образование, куда входили основы гуманитарных и естественных наук, боевые искусства и познания в военной технике, необходимая психологическая и медицинская подготовка - и, конечно же, то самое, что составляет практическое мастерство следователя: навыки установленных приёмов физического воздействия при допросе (так называемые четыре степени обработки) в сочетании с комплексом весьма строгих понятий о том, что в подобной ситуации допустимо, а что - категорически нет (так называемый Кодекс Чести следователя).
Как сформулировать то главное, чему учит Школа? Что лежит в основе того единства, в которое она посвящает своих учеников? Набор этих простых истин действительно соответствует глубинному ядру духовной жизни нашего народа. Жизнь сурова и быстротечна; человек может и должен в любой ситуации сохранять достоинство; мужчина обязан расплачиваться за ошибки своей головой и своей кровью; грех должен быть осознан и отвергнут, но раскаяние не освобождает от кары - оно имеет непреходящую ценность само по себе. Кара как таковая есть просто естественное следствие некогда совершённых ошибок, и посему не может быть отменена ни по чьему произволу - однако так же точно ничьим произволом не должно быть оспорено и помилование, если отмена кары произошла по факту, то есть - совершена свыше. Мера справедливости содержится не в словах закона, а исключительно в глубинах духа - поэтому каждый может и должен вершить правду так и только так, как ему подсказывает его сердце, принимая последствия своих поступков в соответствии с тем, что об этом сказано в предыдущих строках. Нет никаких посредников меж человеком и небесами - каждый может и должен осуществлять свою судьбу сам. Следователь отличается от любого другого человека только тем, что знает эти истины со всей отчётливостью - и ещё тем, что научен высокому и страшному искусству проводить человеческое естество через боль и разрушение, которые могут открыть проходящему сие испытание правду о нём самом.
Закончив обучение, молодые следователи разъезжались по стране - кто к себе на родину, кто в совсем чужие края. Наиболее строгие и ревностные из выпускников становились ревизорами, эмиссарами Школы, и проводили жизнь в странствиях, большинство же устраивались работать на местах, в комендатурах городов и фортов - чтобы расследовать преступления и вершить суд, чтобы вразумлять уклоняющихся на пути беззакония, чтобы трезвым и беспристрастным взглядом оценивать деятельность местных штабов - в общем, говоря словом Писания, чтобы "вязать и решить".
Как соотносилась власть комендатуры со властью штаба? Теоретически эти структуры совершенно независимы друг от друга, однако в обыденной жизни они неизбежно должны были контактировать и находить друг с другом какой-то минимальный общий язык. Штаб в принципе имел право судить и приговаривать кого потребуется и без привлечения к делу комендатуры - однако никакого расследования в таком случае не предполагалось, поэтому подобное могло происходить только в каких-то, с точки зрения штаба, кристально ясных ситуациях. Со своей стороны, комендатура тоже не обязана была спрашивать у штаба разрешения, чтобы расследовать, судить, выносить приговоры и приводить их в исполнение - хотя должна была ставить штаб в известность, чтобы не было излишних недоразумений. Комендатура подчинялась непосредственно Школе, штаб в самом принципе подчинялся правительству, то есть Штабу Центра - однако, поскольку Штаб Центра и Школа Следователей находились между собой примерно в тех же соотношениях, что любой местный штаб с местной же комендатурой, то разобраться чисто по схеме, "кто главнее", было абсолютно невозможно. Всё решалось исключительно "на живую нитку" - что в полной мере соответствует традиционным арийским понятиям о безусловном примате духа в отношении буквы.
Количество следователей в комендатуре колебалось от одного (в таком случае он же являлся и начальником комендатуры) до нескольких, в обычном случае не более пяти-семи. Между собой следователи состояли в коллегиальных отношениях, не были друг у друга в подчинении - в пределах своей компетенции следователь подчиняется только Школе - однако практически их действия должны были быть согласованы, для чего и существовала должность начальника комендатуры. Начальник комендатуры осуществлял координацию между следователями, поддерживал связь комендатуры с местным штабом и с другими инстанциями, занимался организацией комендатурского быта и обеспечения, в том числе ведал зарплатой. Начальником комендатуры мог быть один из следователей (обычно так и бывало, если следователей хватало), и тогда он по своему положению оказывался так примерно "первым среди равных" - однако при необходимости эту должность мог занимать и какой-нибудь подходящий по деловым качествам офицер. В отношении следователей такой начальник комендатуры был просто завхозом.
Подразумевалось, что описанная выше схема должна помешать местным штабным впадать в развращение и предаваться попранию интересов арийского народа и государства - ведь за ними неусыпно следит неподкупная комендатура. В реальности, однако, всё было куда сложнее. Безусловно, настоящие следователи чересчур высоко понимали своё служение, чтобы продаваться за деньги и прочие материальные блага - однако в человеческой душе существует множество зацепок, которые позволяют постепенно взять в оборот даже и сильного духом, иногда - сильного духом ещё и вернее. Так что всякие неприятные истории могли происходить и с настоящими, законными следователями - а ещё чаще бывало так, что штаб, любым доступным способом избавившись от законных следователей, тихой сапой набирал себе в услужение каких-нибудь незаконных. Число людей, умеющих работать (то есть способных применять искусство обработки), но не имеющих на это права, в нашем народе традиционно весьма велико, посему недостатка в таковых никогда не было. Это могли быть дисквалифье - изгнанные из сословия, но не казнённые смертью бывшие законные следователи; это могли быть так называемые "армейские следователи" - люди, которые следователями не были отродясь, но работать по оказии научились и, проштрафившись чем-то перед штабом, со всеми потрохами шли ему на службу; бывали и другие вхлам незаконные или даже в каком-то смысле полузаконные категории лиц, существование которых целиком зависело от штаба, поскольку обратиться к покровительству Школы они не могли - ведь с точки зрения Школы незаконная практика вполне однозначно влечёт за собой смертный приговор, так что для Школы все они уже были всё равно что покойники. Разумеется, эти люди не имели возможности и не пытались соблюдать Кодекс Чести следователя, даже если когда-либо слышали о нём - и вообще выполняли абсолютно всё, что штаб им прикажет.
По необходимости отвлекшись в сторону незаконной практики, возвратимся вновь к вопросам практики законной, ибо тут есть ещё о чём поговорить. Немаловажный для понимания ситуации момент состоит в том, что такого наказания как тюремное заключение или принудительные работы не подразумевалось в арийской культуре приблизительно со времён отрыва от материнской великоимперской традиции. Тюрьмы были, но держали в них кого-либо только в чрезвычайных обстоятельствах - например, при локальных междоусобицах в тюрьме могли недолгое время содержать пленных, заложников и пр. Вообще, если вдруг каких-нибудь арестантов оказывалось чересчур много, то их могли разместить не в комендатуре, а в тюрьме, и в комендатуру только препровождать - что, конечно, довольно-таки неудобно, но речь совершенно о другом. Речь о том, что, поскольку наказания заключением или принудработами не предполагалось, а насчёт наказаний штрафами у нас всегда тоже было не ахти (откуда деньги-то лишние возьмутся?) - то, стало быть, выносимый в результате расследования осудительный приговор реально мог быть только смертным. В противном случае этот приговор неминуемо должен был быть оправдательным - ведь ничего другого, кроме как казнить смертью или отпустить с миром, данная схема не подразумевала. Ну а раз такие дела - значит, при благоприятных обстоятельствах виноватого можно было спокойно отпускать с миром, если он предварительно, то есть по ходу следствия, получал хорошую трёпку: ведь таким образом оправдательный приговор можно было вынести по полной справедливости - с учётом того, что подследственный щедро расплатился за свою вину собственной шкурой и выходит на свободу, как говорится, с чистой совестью. Закономерный вывод из вышеизложенного проистекал такой, что следователю есть прямой резон обрабатывать каждого подследственного по максимуму, не жалея ни своих, ни его моральных и физических сил - чтоб или уж тому с чистой совестью помирать, или уж с чистой совестью его отпустить. Другой сколь позитивный, столь и практический вывод из ситуации состоял в том, что если подследственному удавалось бежать, то поймать его снова (за редчайшими исключениями) никто не стремился: подразумевалось, что, раз небесный суд благоприятствовал человеку богоспасаемые комендатурские стены покинуть - то, стало быть, здесь он получил уже достаточно и может двигаться по стезям мироздания дальше.
Ещё один немаловажный для понимания ситуации момент состоит в том, что следователь зачастую оказывался единственным реально доступным врачом в округе, тем более что медицинская помощь населению входила в обязанности следователя прямо и непосредственно. Особенно актуально это было для Севера - на Юге не так уж сложно было обратиться за лечением в ближайший ветхозаветный храм или найти волхвитского врача, хотя, конечно, тут были свои конфессиональные сложности: обратиться за лечением в храм значило просить помощи у исконных врагов христианства, а пойти в табор к волхвам - не только осквернить себя участием в магии, но ещё и подвергнуться риску втягивания во всевозможный разврат и что ещё похлеще (шарлатаны - они ведь шарлатаны и есть!) Так что и для подавляющего большинства северян, и для благочестивых христиан-южан комендатура являлась главным общедоступным медицинским заведением, что в полной мере соответствовало представлению о следовательском служении как о врачевании людских недугов - душевных и телесных.
Всё это в своём роде замечательное патриархальное устройство более-менее сносно функционировало в старые времена, когда, если можно так выразиться, нормой жизни считалась жизнь - и приобрело полностью вывернутый, сугубо инфернальный смысл во времена тотальной войны, когда в качестве нормы жизни стала рассматриваться смерть. Система комендатур перешла в рабочий режим капища недремлющего молоха, слепых лопастей неостановимой мясорубки. Фактически повсеместно распространилось такое положение вещей, при котором "выпавшие" из своей социальной ниши люди по умолчанию становились маргиналами, которых рано или поздно засасывало воронками комендатур, откуда они уже не выходили; более того, в качестве всё более и более само собой разумеющегося воспринималось, что кто вообще в комендатуру попал - тот покинет её только вратами погребения. Это касалось уже не только маргиналов, но буквально каждого первого, невзирая на лица, и бытовала эта тотально-фатальная точка зрения по обе стороны комендатурских стен - и внутри, и снаружи.
Вскоре после окончания войны, на довольно-таки раннем этапе распространения разведдеятельности, мне довелось некоторое время поработать на разгребании кое-каких комендатурских завалов. Своеобразие ситуации состояло в том, что всех понятных и легко вычисляемых покойников уже вычислили и оживили - так что на рабочих списках приглашённых в помощь комендатуре разведчиков оставались только совершенно непонятные, невразумительные, откуда ни на есть взявшиеся и никем не запрошенные доселе лица. Работа по этим спискам произвела на меня сильнейшее впечатление, потому что подавляющее большинство этих "никому не нужных" новооживлённых оказались людьми, которые могли бы составить цвет и гордость любой нации - изобретатели и поэты, реформаторы и странствующие рыцари, учёные и подвижники, всевозможные чудаки не от мира сего… Мир сей - сиречь наше общество - элиминировал их, отторг и отверг - и тем подписал самому себе смертный приговор, который без малого и привёл в исполнение своею же рукой - об этом, впрочем, я уже достаточно сказал во вступлении. Попросту говоря, в последнее военное время с комендатурскими делами была полная беда - да ведь и со всеми прочими делами была беда, и эта общая беда вздымалась клубами погребального дыма в зенит и расстилалась до самого горизонта.
* * *
Из поста
""Общедоступный овердрайв" следовательской практики":
Деление мужчин на военных и штатских, стало быть, почти ничего не означало - зато существенную роль играли другие деления. Наиболее значимых было два: разделение на "боевых и штабных" и разделение на "строевых и следователей". Второе при этом было несравненно более важным, чем первое - поскольку превращение из "штабного" в "боевого" и наоборот если и не было частым явлением, то ничего фантастического собою не представляло, а вот принадлежность к следовательскому сословию полагала между следователями и всеми остальными практически непреодолимую пропасть. Собственно говоря, обозначенное мною разделение "строевые - следователи" не совсем точно - оно всего лишь подчёркивает тот аспект, что служение следователя по сути своей неподотчётно (я ведь уже писал, что каждый следователь определяет свои действия самостоятельно и отвечает прежде всего сам за себя). Правильнее было бы назвать оное разделение "следователи и все остальные" - поскольку граница между этими категориями была границей в своём роде сакральной. "Извне", глазами этих самых "всех остальных", служение следователя виделось как нечто вызывающее священный ужас, в коем трепет благоговения неотделим от содрогания отвращения - нечто такое, незапятнанное касательство к чему могут иметь только особо посвящённые, носящие сугубую благодать и специально приданную силу лица.
Здесь мы возвращаемся к теме поединка, о которой я говорил выше, точнее - к теме сражения вооружённого с безоружным. В обыденной жизни сражение вооружённого с безоружным воспринимается как сражение заведомо нечестное и вызывает у любого нормального арийца безусловный протест, для преодоления которого требуются какие-то особые обоснования. Отношения следователя с подследственным по форме попадают в эту самую категорию и, соответственно, не могут не вызывать протеста - и вместе с тем для всех очевидно, что такие отношения являют собою схватку на совершенно ином уровне, что это - исключительно важный поединок, который может очень много дать - и очень много требует, особенно от самого следователя, потому что власть в этой ситуации принадлежит ему. Тот, кто берёт на себя такое дело - изначально, поступая учиться в Школу, а далее в каждом конкретном случае - берёт на себя огромную ответственность. По ходу обработки происходит встреча человеческого естества с болью и разрушением, которая должна претвориться в таинство духа - своего рода "овердрайв", прохождение через смерть, временное погружение в пучину небытия. Помните, как я рассказывал о том, что путём овердрайва можно форсировать Пролив, преодолеть даже грозную силу Мальстрема, только не каждый капитан решится пройти через это сам и провести с собою свою команду? Так вот, принимающий призвание следователя ручается этим, что он - такой капитан, который может провести судно через Мальстрем, что вожделенный другой берег Пролива непременно будет достигнут, что "малая смерть", в которую капитан ввергает всю команду, а следователь - себя и подследственного, не закончится "смертью полной и окончательной", а приведёт к важным осознаниям, на которых может быть построен следующий этап обновлённой жизни. О том, как оно происходило на практике, я уже говорил - бывало очень по-разному, но всё-таки в более-менее адекватной ситуации подследственный имел крепкие шансы пережить хорошую трёпку, чтобы выйти на волю с разукрашенной шрамами шкурой и безоговорочным "отпущением грехов". Конечно, в последние годы адекватные ситуации складывались всё реже и реже (и про это я тоже уже говорил), однако чтобы правильно представлять себе, что именно люди думали и чувствовали в те времена, мы должны держать перед глазами всю панораму одновременно - и традиционные представления о благе и полезности следовательской практики, и позднейшие переживания инфернальной безнадёжности, онтологической бессмысленности её.
Следует подчеркнуть, что в законной следовательской практике никакого унижения заведомо не предполагается - наоборот, это священнодействие, в котором равно достойными являются обе стороны. В этом плане незаконная практика всегда является своего рода святотатством, кощунством - и посему устойчиво вызывает безусловный ужас и отвращение. Я уже рассказывал о том, что умеющие работать лица могут быть наняты штабом (или кем угодно ещё) в качестве абсолютно бесправных "палачей на ставке", которые не соблюдают Кодекса Чести и вообще делают не то, что должен делать следователь, а просто обслуживают корыстные интересы своих хозяев; такого рода деятельность однозначно ассоциируется с сатанинскими культами, сопряженными с разрушением тела вплоть до убийства и как правило подразумевающими момент унижения, деморализации, лишения достоинства. Разумеется, не любой незаконнопрактикующий является безответным рабом своих господ - бывают всякого рода "вольные мстители", бывают "благородные разбойники", равно как и разбойники "неблагородные", но свободные - однако любого рода незаконная практика подразумевает жёсткую постановку вопроса о святотатстве. Незаконнопрактикующий всегда должен подчёркивать одно из двух: либо что он - всё равно что настоящий следователь, просто обстоятельства сложились так, что он оказался вне закона, и поэтому всё, что он совершает, есть подлинное таинство и исполнение воли небес - либо что он самозванец и кощунник, творит свой или чужой произвол и на том стоит, и поэтому духовные последствия общения с ним могут быть абсолютно какими угодно.
Власть следователя и в самом деле традиционно воспринималась как власть свыше - разумеется, с теми же самыми оговорками насчёт несовершенства земного исполнения небесных законов, которые бытовали относительно ветхозаветного и христианского священства. Я уже упоминал, что на Арийском Западе, в отличие от Восточного государства, христианской культовой жизни и христианского священства почитай что не было, поэтому духовная власть следователей означала для арийцев-христиан практически то же самое, что и руководство со стороны Системы - для верных. Полагаю, что важным был также и момент мистериальности: для освящения бытия верных существовали храмовые таинства, телесное участие в которых знаменовало духовные метаморфозы, для христиан же сакрализующую роль играло само наличие следовательского служения - неотменимо присутствовавшая в рутине будней возможность "овердрайва", преодоления той или иной безысходной житейской ситуации путём одновременно плотского и духовного "прохождения через смерть" - к новой жизни на земле или уж к полному освобождению от тяжкого бремени земных уз.
Несколько слов о Кодексе Чести следователя. По существу дела, Кодекс Чести табуирует именно то, что традиционно табуировано в самόм народном сознании - просто в Кодексе все табуируемые моменты оговариваются жёстко и однозначно, а в обыденной жизни всегда существует своего рода зазор "на случайность". Скажем, следователя спокойно могут дисквалифицировать за нечаянно выбитый подследственному глаз, поскольку глаза и гениталии священны и причинение им ущерба никоим образом недопустимо. В бытовой же ситуации нечаянно выбитый кому-то глаз - конечно же, беда, но само по себе такое событие не накладывает на виноватого печати окончательного падения. Вполне общезначимыми являются также понятия о неприкосновенности женщин, детей и стариков, которые настоящими следователями строго соблюдаются - подразумевается, что участвовать в воинских делах, в том числе подвергаться обработке, могут только полноценные мужчины. На бытовом уровне эти запреты соблюдаются гораздо менее строго, а ежели не соблюдаются вовсе, то остаётся только с болью констатировать разрушение морали - и далее принимать меры по месту и по реальным обстоятельствам, никакой Кодекс Чести тут не поможет.
Очень важный момент, о котором необходимо говорить отдельно - это значение юмора. Юмор в арийской традиции считается непременным условием сохранения достоинства как такового - и личного достоинства отдельного человека, и достойного статуса любого общественного действия, любой значимой ситуации. Формы выражения юмора на Арийском Западе исключительно многообразны; шутка может быть безобидной и жестокой, невинной и циничной, скромной и разнузданно непристойной - в любом случае шутка воспринимается с гораздо бόльшим одобрением, чем её отсутствие. Веселиться можно и нужно при любых обстоятельствах, и чем более затруднительными эти обстоятельства являются, тем острее жажда, которую может утолить лишь животворящая река веселья - огнекипящие воды, полыхающие буруны, всеопаляющая и всеобновляющая стихия смеха. Такое мировосприятие вполне характерно для мистериальной, глубинной, подлинной жизни Системы; надо полагать, что знаменитая любовь приморцев к циничному, ниспровергающему юмору берёт своё начало именно в огнепальных недрах ветхозаветного служения. Торжествующему гимну этого пламени отвечает полная раскатов громового веселья песнь Девяти Великих Духов - бездна бездну призывает, основания земли гудят как струны, голоса сливаются в унисон!.. - и хотя дети разных служений не желают признавать братьями друг друга, все они признают родной эту сокрушающую и обновляющую стихию, все они исповедуют себя причастными ей, на самой грани смерти шутя и смеясь.
Совершенно естественно, что сферы следовательской практики - как зоны "общедоступного овердрайва" - всё вышесказанное касается в первую очередь. Этикет отношений следователя и подследственного подразумевает максимально возможное количество и качество юмора - как говорится, от каждого по способностям, уж кто как может - но стараться должны все. Считается хорошим тоном, чтобы во время обработки следователь и подследственный рассказывали друг другу анекдоты, ибо процесс пытки не может не быть изнурительным для обеих сторон - однако никак не должен быть унылым и занудным, так что развлекать и подбадривать друг друга по ходу этого дела во всех отношениях необходимо. Означенной сфере деятельности соответствует обширный и достаточно разнообразный фольклор; очень вероятно, что всевозможных баек и приколов на "допросную" тему сыщется на Арийском Западе даже больше, чем на тему секса или доброй выпивки - сии, так сказать, три вида пламени вдохновляют народную душу на творчество более чем что-либо иное.
* * *
Из поста
" Житьё-бытьё типично армейского образца":
Как охранник Ханс был подследственным
Как-то раз в одном форту ждали приезда ревизора из Школы. А местечко тихое, мирное - в комендатуре уже давно ни одного подследственного, да и следователь вообще-то в длительном отсутствии. Что делать?.. - обратились к охраннику Хансу: "ты, мол, у нас парень безотказный, много лет при комендатуре - выручи, побудь разок за подследственного, чтоб нам всем фортом не опозориться!.. " Ладно, чего там - Ханс помочь всегда согласен.
Прибывает наконец долгожданный ревизор, да не один, а с товарищем. Встретили гостей чин чинарём - угостились все вместе дома у начштаба, притом не как попало, а прямо-таки от всей души. С утра у ревизора голова трещит, руки дрожат - а спутнику его вроде как полегче, он то ли здоровьем покрепче, то ли не так сильно перебрал. Ревизор ему и говорит: "Выручи, мол! Была не была, смухлюем с тобой разок - пойди вместо меня, ты в принципе-то работать умеешь, да скорее всего там и не понадобится ничего - наверняка тут комендатура как есть пустая!" Ну что, друга ведь надо выручать - нечего делать, тот пошёл.
Проводили его в комендатуру, а тут на тебе! - оказывается, у них подследственный имеется, ну то есть охранник Ханс. Оставили лже-ревизора наедине со лже-подследственным; оба, конечно, чувствуют себя неловко. Ханс волнуется, как бы родной форт не посрамить, однако дело своё знает: рубашку снял, улёгся на кушетку носом вниз и ждёт. Новоявленный ревизор понимает, что отступать некуда, надо за работу браться - тем более подследственный-то вон какой страшный: суровый, молчаливый!.. Спрашивает Ханса, не зная с чего начать: "Вам по какой - по первой, второй, третьей или четвёртой?" - разумея степени допроса. А Ханс, хотя и всю жизнь при комендатуре, в следовательских тонкостях не шибко разбирается; думает про себя: ух ты, мол, каков - столичная штучка! У них там, у знатоков, видать, все части тела пронумерованы!.. - и отвечает стеснительно: "Мне бы по пяткам и по спине". А ревизору от волнения другое слышится: "Мне бы, мол, по пятой, и посильней!" Ну, думает ревизор, подследственный-то наверняка выдающийся злодей - ишь как глумится над следовательским ремеслом, пятую степень выдумал! Никак нельзя ему спуску давать, не то одолеет меня вовсе! - собрался с духом и взялся за Ханса, а сам себе под нос приговаривает: "По третьей, и не спорьте!" А Хансу слышится: "Портретик бы не испортить!" Ух ты, - думает Ханс, - Ну, мастак, сразу видно мастак! А ну как и правда он до моей морды доберётся, раскровенит ещё всю - как я с таким портретиком на смену-то пойду? - и говорит тихонечко: "Да уж, с рожей-то поаккуратнее!" А бедному лже-следователю слышится: "Да уж, строже бывает только в курятнике!" - ну, думает, беда, циничный какой злодей попался, надо попытаться как-то его осадить! - и цедит сквозь зубы со значением: "Хамства не терплю!" Ханс и это по-своему понимает: Ханса не терплю, мол!.. Обиделся Ханс - ни фига себе, думает, у нас при комендатуре охранников-то всего двое, а этот, мол, ещё и выбирает, которого ему в подследственные дадут! - и говорит вежливо так, но уже как бы и с возмущением: "Что ж - Хильберта вам?!" А тому от страха чудится: "Что, гибельно вам?!" Сдали нервы у лже-следователя совсем - ну его, думает, вовсе нафиг! - убрал нож, вымыл руки, бросил Хансу через плечо: "Убирайтесь, мол, и чтобы через пять минут духу вашего тут не было!" - и вышел вон. Поднялся Ханс с кушетки, кряхтя. Ну, думает, убираться-прибираться - оно, конечно, дело нехитрое, комендатурские охранники спокон веков полы после допросов моют; но чтобы уха моего тут через пять минут не было? - плохо дело, думает Ханс, значит ухо он мне всё ж таки оттяпал, ирод, да поди уронил, надо найти его поскорее! - и полез по всем углам с мокрой тряпкой шарить. Пять минут проходит - возвращается горе-ревизор. Ханс перепугался, что уха найти ещё не успел, высунулся из-под кушетки и кричит: "Ухо ищу! Ухо ищу!" - а тому от ужаса мерещится залихватское: "Ух, ещё! Ух, ещё!.." Заорал он тут как резаный и задал стрекача.
***************************
Продолжение - в следующем посте.