"Но мне не забыть, как в ту весну я сошёл с ума и любил Сосну…"
Ну, поехали дальше. Вот вам три душераздирающих народных песенки про любовь и смерть. Точнее, три с половиной, а может и все четыре: первые две из них то ли являются разными репликами одного диалога - то ли двумя не связанными между собой монологами.
* * *
Мне будет очень страшно
И холодно, дружок,
Коль белые барашки
Не выйдут на лужок.
Ну как мне веселиться? -
Быть может, ты убит,
И кровь твоя на листьях
Колышется-блестит,
И белая рубашка
Пробита на спине,
И белые барашки
Пасутся в бузине…
Ты приходи скорее
Одной из наших троп,
И я тебя согрею
И поцелую в лоб.
* * *
Мне не бывать в героях,
Уже окончен суд.
Они меня зароют
И даже не сожгут.
А белая ромашка
На кончике стебля
И белая рубашка
Пусть будут у тебя.
* * *
Дружок, я знаю, что раз тут
Меня зароешь ты,
Над серым прахом прорастут
Зелёные цветы.
Зелёные, зелёные, зелёные цветы.
Пусть на бровей моих излёт
И выползет слизняк,
Но в тень от сердца упадёт
Солёная слеза.
Солёная, солёная, солёная слеза.
* * *
Краткое примечание: огненное погребение считается у арийцев традиционным и почётным, погребение в земле - вынужденным и скромным, не то чтобы прямо постыдным, но безусловно достойным сетования. У неарийцев дело обстоит иначе - принято и погребение в земле, и погребение в кронах деревьев специальных священных рощ.
* * *
Дай побыть с тобою немного!
Я боюсь лампад и кадил.
Я пришёл к тебе по дороге,
По которой никто не ходил.
Любовью к тебе ведомый,
Я пришёл - не клади кресты!
Мне и лечь-то некуда дома,
Да и пепел давно остыл.
Только ты одна и поможешь!
Я боюсь и смеха, и слёз.
У меня ни сердца, ни кожи -
А дыхание ветер унёс...
* * *
Отношения между живыми и мёртвыми, между арийцами и неарийцами, между людьми и другими, иноприродными - всё это единая область личных отношений. Не всегда можно понять, к живому или к мёртвому возлюбленному обращается лирический герой песни, не всегда однозначно, о человеческом ли существе речь? - вот, например, как здесь:
* * *
Я был от смерти на волосок,
Когда вошёл в осенний лесок,
И первый выстрел кору рассёк
На золотой сосне.
Я закричал, как сам не свой -
И горестно закивал головой,
И ладонью шрам ножевой
Задвинул, как во сне.
Они стояли вокруг меня
И в мох роняли капли огня,
А я шатался, весь свет кляня,
И гладил её плечо.
Они хотели меня увести,
А я ловил губами листы -
И всё просил у неё "Прости!"
Так жалко и горячо.
Я жил среди их детей и калек,
Пока не сошёл последний снег.
Они устроили мне побег,
И я простился с ней.
Но мне не забыть, как в ту весну
Я сошёл с ума и любил Сосну -
Я это вижу, как усну,
До самых последних дней.
* * *
"Я сошёл с ума" - свидетельствует лирический герой; песня и в самом деле имеет определённый привкус безумия, детали происходящего специфически расплываются. Если вдобавок иметь в виду, что Сосна - довольно распространённое неарийское женское имя, то становится совсем непонятным, речь ли о девушке, о дереве или вообще о какой-то местной локсе. Несмотря на всю эту невразумительность, сюжет и образы песни воспринимаются не как нечто странное, а как нечто характерное, повторяющееся; история, рассказанная здесь, цепляет и ранит не какой-то запредельностью, неотмирностью - а надрывной будничностью, обыденностью.
А вот и ещё одно в своём роде характерное произведение - оно бытует скорее как стихотворение, чем в качестве песни.
* * *
Я цветы для невесты искал,
Но меня охватила тоска:
Я увидел русалку у камня.
Между сосен и скал
Она строила дом из цветов и песка -
И рукой помахала издалека мне,
А потом побежала; следы
Пролегли по границе воды
И песка - между белым и алым…
И я крикнул: "Постой!
Я отдам тебе перстень - он весь золотой,
Он красиво блестит…" - Но русалка пропала.
И сошёл я к воде, как во сне,
И спросил, и спросил я о ней
У воды, и узнал от воды я,
Где русалка живёт, и что с ней
Там разбойники - тридцать парней,
Беззаботные, дикие и молодые.
И пошёл, как во сне, я опять,
Чтоб её отобрать, и отнять,
И отбить… И однажды, плутая,
Её дома достиг,
И с улыбкой разбойники вышли на крик,
А с ними русалочка - вся золотая.
И в безумье я бросился к ней,
И услышал: "Не надо перстней!
Ты устал, и измученный весь ты,
А я счастлива тут…
Не сердись, уходи поскорей - тебя ждут!"
И ушёл, и нарвал я цветов для невесты.
К оглавлению написанной части "Черты Мира"
* * *
Мне будет очень страшно
И холодно, дружок,
Коль белые барашки
Не выйдут на лужок.
Ну как мне веселиться? -
Быть может, ты убит,
И кровь твоя на листьях
Колышется-блестит,
И белая рубашка
Пробита на спине,
И белые барашки
Пасутся в бузине…
Ты приходи скорее
Одной из наших троп,
И я тебя согрею
И поцелую в лоб.
* * *
Мне не бывать в героях,
Уже окончен суд.
Они меня зароют
И даже не сожгут.
А белая ромашка
На кончике стебля
И белая рубашка
Пусть будут у тебя.
* * *
Дружок, я знаю, что раз тут
Меня зароешь ты,
Над серым прахом прорастут
Зелёные цветы.
Зелёные, зелёные, зелёные цветы.
Пусть на бровей моих излёт
И выползет слизняк,
Но в тень от сердца упадёт
Солёная слеза.
Солёная, солёная, солёная слеза.
* * *
Краткое примечание: огненное погребение считается у арийцев традиционным и почётным, погребение в земле - вынужденным и скромным, не то чтобы прямо постыдным, но безусловно достойным сетования. У неарийцев дело обстоит иначе - принято и погребение в земле, и погребение в кронах деревьев специальных священных рощ.
* * *
Дай побыть с тобою немного!
Я боюсь лампад и кадил.
Я пришёл к тебе по дороге,
По которой никто не ходил.
Любовью к тебе ведомый,
Я пришёл - не клади кресты!
Мне и лечь-то некуда дома,
Да и пепел давно остыл.
Только ты одна и поможешь!
Я боюсь и смеха, и слёз.
У меня ни сердца, ни кожи -
А дыхание ветер унёс...
* * *
Отношения между живыми и мёртвыми, между арийцами и неарийцами, между людьми и другими, иноприродными - всё это единая область личных отношений. Не всегда можно понять, к живому или к мёртвому возлюбленному обращается лирический герой песни, не всегда однозначно, о человеческом ли существе речь? - вот, например, как здесь:
* * *
Я был от смерти на волосок,
Когда вошёл в осенний лесок,
И первый выстрел кору рассёк
На золотой сосне.
Я закричал, как сам не свой -
И горестно закивал головой,
И ладонью шрам ножевой
Задвинул, как во сне.
Они стояли вокруг меня
И в мох роняли капли огня,
А я шатался, весь свет кляня,
И гладил её плечо.
Они хотели меня увести,
А я ловил губами листы -
И всё просил у неё "Прости!"
Так жалко и горячо.
Я жил среди их детей и калек,
Пока не сошёл последний снег.
Они устроили мне побег,
И я простился с ней.
Но мне не забыть, как в ту весну
Я сошёл с ума и любил Сосну -
Я это вижу, как усну,
До самых последних дней.
* * *
"Я сошёл с ума" - свидетельствует лирический герой; песня и в самом деле имеет определённый привкус безумия, детали происходящего специфически расплываются. Если вдобавок иметь в виду, что Сосна - довольно распространённое неарийское женское имя, то становится совсем непонятным, речь ли о девушке, о дереве или вообще о какой-то местной локсе. Несмотря на всю эту невразумительность, сюжет и образы песни воспринимаются не как нечто странное, а как нечто характерное, повторяющееся; история, рассказанная здесь, цепляет и ранит не какой-то запредельностью, неотмирностью - а надрывной будничностью, обыденностью.
А вот и ещё одно в своём роде характерное произведение - оно бытует скорее как стихотворение, чем в качестве песни.
* * *
Я цветы для невесты искал,
Но меня охватила тоска:
Я увидел русалку у камня.
Между сосен и скал
Она строила дом из цветов и песка -
И рукой помахала издалека мне,
А потом побежала; следы
Пролегли по границе воды
И песка - между белым и алым…
И я крикнул: "Постой!
Я отдам тебе перстень - он весь золотой,
Он красиво блестит…" - Но русалка пропала.
И сошёл я к воде, как во сне,
И спросил, и спросил я о ней
У воды, и узнал от воды я,
Где русалка живёт, и что с ней
Там разбойники - тридцать парней,
Беззаботные, дикие и молодые.
И пошёл, как во сне, я опять,
Чтоб её отобрать, и отнять,
И отбить… И однажды, плутая,
Её дома достиг,
И с улыбкой разбойники вышли на крик,
А с ними русалочка - вся золотая.
И в безумье я бросился к ней,
И услышал: "Не надо перстней!
Ты устал, и измученный весь ты,
А я счастлива тут…
Не сердись, уходи поскорей - тебя ждут!"
И ушёл, и нарвал я цветов для невесты.
К оглавлению написанной части "Черты Мира"