"Тоска" В. Сарду, часть первая
Начинаю выкладывать оный опус по частям. Итак, пьеса Викторьена Сарду "Тоска", по которой Джакомо Пуччини позже написал свою знаменитую и самую популярную оперу. Впервые в Интернете на русском языке. Специально для профессиональных редакторов и переводчиков: перевод делался ровно сто лет назад, так что не обессудьте.
Сара Бернар в роли Флории Тоски
Тоска
=Флория Тоска=
Пьеса в 5 д. В. Сарду, перев. для русской сцены Э. Э. Маттерна и И. Ю. Марка, 1909 г.
Действующие лица:
ФЛОРИЯ ТОСКА
МАРИО КАВАРАДОССИ
ЧЕЗАРЕ АНДЖЕЛОТТИ
МАРИЯ-КАРОЛИНА, королева Неаполитанская
БАРОН СКАРПИА, начальник полиции
ЕВСЕВИЙ, ризничий
ДЖЕННАРИНО, слуга Каварадосси
ЛЮЧАНА, служанка Тоски
МАРКИЗ АТТАВАНТИ
КНЯГИНЯ ОРЛОНЬЯ
ВИКОНТ ДЕ ТРЕВИЛЬЯК
КАПРЕОЛА
ТРИВУЛЬЧЕ
СПОЛЕТТА, капитан карабинёров
СКЬЯРРОНЕ, полицейский агент
ЧЕККО, слуга
ПАИЗИЕЛЛО
ДИЕГО НАЗЕЛЛИ, принц Арагонский
КОЛОМЕТТИ
СЕРЖАНТ
ПРОКУРОР
Действие происходит в Риме 17-го июня 1800 года.
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ
(Внутренность иезуитской церкви Сант-Андреа в Риме. Большой зал. Архитектура Бернини: полукруг на широких четырёхугольных столбах из белого мрамора, с украшениями из красного мрамора. Дверь на первом плане справа и также на втором. Дверь в глубине. Вся левая сторона занята подмостками; на них большая рама; в ней полотно с набросками большой картины. На подмостках все принадлежности живописца, скамейка, табурет, кисти, палитра, материи и т. д. На подмостки ведёт небольшая лестница, неокрашенная, деревянная. У лестницы корзина с бутылкою вина, двумя серебряными кубками, хлебом, холодным цыплёнком, винными ягодами и салфеткой. Перед подмостками два табурета.)
1. ДЖЕННАРИНО и ЕВСЕВИЙ.
(Дженнарино спит, растянувшись на подмостках. Евсевий входит из глубины сцены и приближается к нему, гремя связкою ключей над его ухом.)
ЕВСЕВИЙ. Эй, Дженнарино!
ДЖЕН. (испуганно вскакивает) А?... Что такое?
ЕВСЕВ. Ты спишь?
ДЖЕН. (протирая глаза) Да… я немного соснул.
ЕВСЕВ. Лентяй! Впрочем, и я пойду прилягу. Теперь, в полдень, самое время отдохнуть. Пора запереть двери. Где же твой господин?
ДЖЕН. (берёт палитру и чистит её) Он отправился в еврейский квартал покупать материю для картин.
ЕВСЕВ. Сейчас видно, что он француз; бегает по улицам Рима в июне месяце, в самую жару, и заставляет меня его дожидаться.
ДЖЕН. (встав) Синьор Марио Каварадосси не француз, отец Евсевий, он такой же римлянин, как и мы с вами, и к тому же, прошу заметить, древнего патрицианского рода.
ЕВСЕВ. Ну, что же из этого? Я знаю, что говорю… Да, верю - он римлянин по отцу, но он всё-таки скорее француз. Его мать была парижанкой. А вот и доказательство: будь твой господин настоящим итальянцем, разве он работал бы в такие часы, когда всякий уважающий себя римлянин предаётся сну?
ДЖЕН. (приготовляя палитру) А он говорит, что это самый удобный час для работы: в это время двери закрыты, ему никто не мешает работать - ни посетители-англичане, ни их болтливые чичероне, ни пение псалмов, ни звуки органа. В эти часы, говорит, он чувствует себя свободнее, легче вдохновляется и…
ЕВСЕВ. (ворчливо) Да, для того, чтобы принимать у себя знакомую даму.
ДЖЕН. Что вы сказали?
ЕВСЕВ. Ничего… Впрочем, он господин щедрый. Каждый раз, когда уходит отсюда, даёт мне потихоньку три или четыре паоло. Жаль только, Дженнарино, что кавалер Каварадосси не особенно верующий.
ДЖЕН. (подтверждая) Да, это верно… (кладёт палитру, приготовив краски, на эстраду и начинает чистить кисти)
ЕВСЕВ. Я ни разу не видал его на богослужении… он ни разу не исповедовался.
ДЖЕН. Это верно, отец Евсевий.
ЕВСЕВ. Он якобинец, Дженнарино, истинный якобинец. Весь в отца. Его отец слыл уже за философа. Он долгое время жил в Париже, бывал постоянно с проклятым Вольтером, якшался с прочими негодяями из той же шайки. Берегись, Дженнарино! Смотри, попадёшь и ты с ним вместе в ад…
ДЖЕН. (на коленях и зевая) А как по-вашему, отец Евсевий, в аду спят?
ЕВСЕВ. Спят ли в аду?...
ДЖЕН. Да…
ЕВСЕВ. Спят ли, спрашиваешь, в аду? Мой друг, признаться, твой вопрос поставил меня в тупик. Об этом надо будет спросить отца Караффу, настоятеля нашей церкви. Впрочем, я скорее думаю, что в аду не спят, потому что не спать - самое хорошее наказание для людей грешных.
ДЖЕН. (так же) О, да.
ЕВСЕВ. Тебе следовало бы постараться и исправить своего синьора: внуши ему, чтоб пожертвовал для церкви несколько бутылок вина: той марсалы, которую я вижу у тебя в корзине… (берёт корзину)
ДЖЕН. (не оборачиваясь) Это не марсала, это граньяно.
ЕВСЕВ. (вынимая бутылку и рассматривая её) Удивительно, сын мой… Судя по цвету, это марсала. (Раскупоривает бутылку и нюхает.)
ДЖЕН. Не советую, проиграете, отец Евсевий…
ЕВСЕВ. Постой… (наполняя кубок вином) Чтоб совесть была чиста… (разом опорожняет кубок)
ДЖЕН. (спрыгивая вниз) Что вы делаете, отец Евсевий?
ЕВСЕВ. (щёлкает языком) Ты прав, сын мой: это граньяно, и самого высшего сорта.
ДЖЕН. (отнимая у него бутылку и кубок) Дайте сюда! Синьор потом скажет, что это я пил его вино. (Споласкивает кубок водой.)
ЕВСЕВ. Э, полно! Он слишком влюблён; он и внимания на это не обратит. (Смотрит на часы.) Да, наконец, он должен меня хоть этим вознаградить за то, что я теперь не сплю и теряю время, жду его…
ДЖЕН. (убирая бутылку и кубок в корзину) Он, вероятно, смотрит на приготовления к празднеству в палаццо Фарнезе.
ЕВСЕВ. Это празднество не может быть ему приятно: ведь оно устраивается в ознаменование новой победы наших войск над французской армией.
ДЖЕН. Какой победы?
ЕВСЕВ. Боже мой!... Неужели ты не слыхал о сдаче Генуи?
ДЖЕН. Что-то слышал, но смутно.
ЕВСЕВ. Это только доказывает, что кавалер Каварадосси скрывает от тебя наши успехи. Так знай: французы разбиты на всех пунктах, и генерал Массена, осаждённый в Генуе, вынужден был капитулировать и сдать город войскам Его Императорского Величества.
ДЖЕН. Вот как?
ЕВСЕВ. (садится на один из табуретов и достаёт из кармана газету и очки) Впрочем, что пишут в газете… Послушай-ка! (Дженнарино садится на подмостках, свесив ноги. Евсевий читает.) «Мы получили новые подробности о сдаче Генуи…. Генерал Массена покинул город всего с 8000 солдат, более или менее пострадавших, неспособных выдержать кампанию. Генерал Сульт опасно ранен и взят в плен. Три четверти всех французских генералов, полковников, офицеров взяты в плен вместе с ним, ранены или убиты. Это страшное несчастье для этих недисциплинированных шаек, нагло именующих себя французской армией…» И вот, последствие. (читает.) «Её Неаполитанское Величество, королева Мария-Каролина, августейшая дочь Императрицы Марии-Терезы, сестра злосчастной Марии-Антуанетты, достославная супруга Его Неаполитанского Величества Фердинанда IV, нашего победоносного покровителя, нарочито изволили прибыть из Ливорно, где находились проездом по дороге в Вену, с целью устроить сегодня, 17-го июня, вечером празднество в палаццо Фарнезе в честь одержанной нами победы… Будет концерт, затем бал, иллюминация на площади Фарнезе и там же музыка…»
ДЖЕН. (в восхищении) А! Музыка на площади!...
ЕВСЕВ. (продолжая) Да, и музыка на всех соседних с палаццо улицах. «Можно только пожалеть, что на этом истинно патриотическом торжестве не будет присутствовать Его Величество Фердинанд, которого важные дела удержали в Неаполе: он занят уничтожением последних следов позорной Партенопейской республики. Присовокупляем, что, по последним известиям, Мелас сосредоточил все свои войска в Александрии. Вскоре нам можно будет отпраздновать последнюю решительную победу над французами…» (прячет газету в карман) Господин Мелас победит, в этом можно не сомневаться. Одно только: этот маленький генерал Бонапарт, говорят, находится в Милане. Но неужели, Дженнарино, ты придаёшь значение этому генералу Бонапарту?
ДЖЕН. Я?... Я, право, не знаю, я в этом ничего не понимаю, но вот мой господин говорит…
ЕВСЕВ. Ну, вот опять сказывается якобинец. Я ещё не говорю о прежнем Бонапарте, о настоящем… Но что касается этого лже-Бонапарта…
ДЖЕН. Лже-Бонапарта?
ЕВСЕВ, Конечно. Я знаю из верного источника, что генерал Бонапарт умер в Египте, утонув в Красном море подобно фараону, а что теперешний - не кто иной, как его брат Иосиф, которого выдают за умершего с целью подняь дух во французских войсках, внушить прежнюю веру в Бонапарта…
ДЖЕН. Да что вы?
ЕВСЕВ. Да, сын мой, вот какие дела-то в Париже. Да это ещё не всё. А знаешь ты, что ещё выдумал Иосиф? Он распространяет слух, что перешёл через Альпы со всеми своими пушками… Понимаешь?... Через Альпы!... А?... Нет, ведь умереть со смеху можно…
ДЖЕН. Вот и синьор.
2. Те же и МАРИО КАВАРАДОССИ.
МАРИО (входя справа и неся в руках материю). Прошу извинить меня, отец Евсевий, я несколько опоздал. (Отдаёт шляпу и плащ Дженнарино, затем всходит на подмостки и драпирует материей манекены, продолжая говорить.)
ЕВСЕВ. (складывая свою газету) Я воспользовался вашим отсутствием, ваше сиятельство, и объяснял Дженнарино наши военные операции…
МАРИО. А?...
ЕВСЕВ. Всё заперто… Мне можно удалиться, ваше сиятельство?
МАРИО. Да, да… и ты также можешь уходить, Дженнарино, ты мне не нужен сейчас…
ДЖЕН. Слушаюсь, ваше сиятельство…
ЕВСЕВ. Ваше сиятельство, потрудитесь задвинуть засов за мной… (Толкая Дженнарино.) Ну, проходи вперёд, лентяй. (Они уходят вправо, Евсевий затворяет за собою дверь.)
3. МАРИО и АНДЖЕЛОТТИ.
(Марио, оставшись один, сходит с подмостков посмотреть издали, как легли складки драпировки. Затем, насвистывая мотив, взбирается на подмостки и поправляет складки материи, после чего снимает камзол, ставит табурет и собирается начать работать. В эту минуту появляется справа Анджелотти за решёткой, которую он тихо открывает; Марио его не замечает, стоя к нему спиной. Затем он идёт к дверям и прислушивается. В эту минуту Марио, опустившись на колени, чтобы выбрать краски, замечает его.)
МАРИО (удивлённый, но не изменяя положения). А!... Что вам?...
АНДЖ. (повернувшись) Тсс… Тише, прошу вас… мы тут одни?
МАРИО. Да. Слушайте, кто вы такой, чёрт возьми?... Вы проникли сюда, точно злодей… Такие приёмы…
АНДЖ. Да, я действительно злодей для известных личностей, но не для вас, если поверить тому, что говорили здесь про вас…
МАРИО (сходя с эстрады). Всё это мне не объясняет, кто вы такой…
АНДЖ. (решительно) Ну, будь что будет. Я был заключён и бежал из замка св. Ангела.
МАР. Вы?
АНДЖ. (поспешно) Моё имя, может быть, вам знакомо. В Неаполе я был одним из самых преданных защитников Партенопейской республики, а когда она пала, я бежал в Рим, где меня назначили консулом Римской республики. Она погибла, как и первая. Вы могли видеть на всех проскрипционных листах то имя, которое я ношу: Чезаре…
МАР. (с живостью) Анджелотти?...
АНДЖ. Да.
МАРИО (бежит к дверям и задвигает засов). Зачем вы не сказали мне раньше?
АНДЖ. Слава Богу!... Я не ошибся, рассчитывая на вас…
МАР. О, конечно, нет. Но каким образом вы укрылись здесь, в этом монастыре?
АНДЖ. Я вам всё сейчас расскажу, только, Бога ради, дайте мне несколько капель вина… Со вчерашнего дня я ничего не ел и изнемогаю от усталости и голода. (Садится на скамейку.)
МАР. (поспешно подходит к корзине и наливает ему вина в кубок) Сию минуту… Вот. Пейте. Пейте скорее.
АНДЖ. Благодарю вас. (Пьёт глоток и пожимает левой рукой правую руку Марио. Последний хочет освободить руку, но Анджелотти удерживает его.) Не отнимайте вашей руки… Когда долгое время имеешь общение только с тюремщиками и с палачами, пожать наконец руку честного человека - такое удовольствие. (Выпивает кубок.) Это вино меня оживляет.
МАР. (возвращаясь к корзине) К счастью, я могу предложить вам и чем подкрепиться. (Подносит корзину, вынимая еду, продолжает разговаривать.) Но как вам удалось бежать?
АНДЖ. (собираясь есть) Тут я ни при чём… (оглядываясь) Вы вполне уверены, что нас никто не услышит?
МАР. Здесь никого нет. В нашем распоряжении целых два часа, по крайней мере.
АНДЖ. (ест и разговаривает) Я вам уже говорил, что в моём бегстве я ни при чём: это заслуга принадлежит моей сестре, маркизе Аттаванти. Вы с ней знакомы?
МАР. Нет… но я знаю её в лицо.
АНДЖ. Это она всё устроила. Вчера, когда стало смеркаться, тюремщик, которого она подкупила, по имени Требелли, принёс мне эту одежду в камеру, отпер дверь и снял с меня оковы. Сейчас идут работы в замке св. Ангела, потому что он был повреждён при занятии его французами. Мне удалось замешаться в толпу рабочих, которые выходили. Я вышел вместе с рабочими и очутился на свободе. Но в эти часы ворота города заперты. Их запирают в вечерню и отпирают в раннюю обедню. Где мне было скрыться? У сестры - невозможно. Маркиз Аттаванти, её муж, фанатично предан трону и церкви и сам готов выдать меня палачу, не по злобе, но в силу приверженности ко двору, из трусости и в силу сознания долга. Где было найти убежище на ночь? Сестра моя предвидела и этот случай. Мои предки основали этот храм; у них здесь имеется своя капелла, ключ от которой хранится у них одних. Сестра там вчера оставила женское платье, вуаль, плащ, даже веер, чтобы в случае надобности скрыть моё лицо, а также бритву и ножницы. Словом, всё, чтобы мне помочь стать неузнаваемым. Ключ был мне передан Требелли. Мне удалось проникнуть в эту капеллу до закрытия дверей монастыря. И я провёл тут всю ночь; а когда настал день, я обрезал себе волосы, сбрил бороду и ожидал Требелли сегодня утром. Так как он один входил в мою камеру, то моё бегство могло быть обнаружено лишь при обычной проверке заключённых - завтра. Было условлено, что Требелли должен был заехать за мною сюда сегодня утром во время обедни. Я вышел бы с ним, переодетый в женское платье, мы сели бы в карету и отправились бы в Фраскати. Там мы должны были встретиться с сестрой, которая, уехав сегодня утром, приготовила там всё, чтобы я мог покинуть римские владения. Требелли не явился, и я не знал, на что мне решиться, и колебался, дожидаться ли мне его. Я не знаю, как мне теперь поступить…. Между тем как моё дальнейшее пребывание здесь грозит мне большой опасностью. Ведь если о моём бегстве узнают, если Требелли арестован, если он признался во всём…
МАР. Если бы он был арестован, то и вы были бы тоже арестованы, потому что, так или иначе, добровольно или по принуждению, но ему пришлось бы сказать всё… И если бы ваше бегство было открыто, то пушечный выстрел в замке св. Ангела оповестил бы об этом весь город, а по этому сигналу были бы заперты все городские ворота…
АНДЖ. Вот это-то меня и успокаивает, что я до сих пор не слыхал выстрела. Но что значит, что этого человека всё ещё нет?
МАР. Что-нибудь его задержало… Может быть, пустая случайность… Ничего такого страшного в этом нет. Подождём здесь, пока не начнёт смеркаться… Тут вы в полной безопасности… К тому же вы не можете выйти отсюда в такой одежде: на вас обратят внимание и кумушки, которые сидят на пороге своих дверей и вяжут чулки, и дети, и прохожие на площади. Между тем, как позднее, когда пойдут в церковь, вам будет легко выйти отсюда в главный вход и в толпе набожных женщин никто не обратит внимания на вас. Если к тому времени Требелли ещё не явится, то я сам помогу вам спастись отсюда.
АНДЖ. Вы благородный человек… Как беспокоится, наверное, теперь моя сестра. Она меня ожидает, а между тем…
МАР. К сожалению, её нельзя известить. Теперь мне понятно, почему она была здесь.
АНДЖ. Вы её видели?
МАР. Да, всего несколько минут… но этого было достаточно для того, чтобы запечатлеть на полотне её дивную красоту.
АНДЖ. (бросив взгляд) Да, в самом деле...
МАР. О, это только набросок, эскиз…
АНДЖ. (рассматривая живопись) Да, это её кроткие голубые глаза и золотистые волосы. Дорогая моя Джулия! Как она мне предана... Подумайте, вот уже год как она делает всё, чтобы спасти меня от смерти, но ненависть одной женщины всегда сильнее нежного чувства другой…
МАР. Да, вот что значит?...
АНДЖ. И я сам в этом виноват. Лет двадцать тому назад мне случилось бывать в Лондоне. Меня заботили лишь развлечения… Вечером, в Вокс-Холле, ко мне подошла женщина. Одна из тех созданий, которые гуляют в этих садах и ищут, с кем бы поужинать. Эта женщина была удивительно красива! Наша связь длилась неделю, затем я уехал из Лондона. Через несколько лет мой отец умирает, и я получаю в наследство большое имение в окрестностях Неаполя. В один прекрасный день я приезжаю в Неаполь после долгого отсутствия. Принц Неаполя, у которого я как раз обедал, говорит мне: «Пойдёмте, я хочу вас представить английскому посланнику сэру Гамильтону и его прелестной супруге, которая здесь всем кружит головы.» И представьте себе моё удивление: в леди Гамильтон я узнаю ту женщину, над которой я одержал такую лёгкую победу в тот вечер в Лондоне.
МАР. Да, Эмма Лион была сначала бонной, затем служанкою в трактире, натурщицей, публичной женщиной и т. д. и, наконец, сделалась женой посланника Соединённого Королевства.
АНДЖ. Тщетно старался я скрыть своё изумление. Леди Гамильтон тут же почувствовала, увидела, что я её узнал. За столом мне оказали честь поместить меня по правую сторону от неё. Но ещё одна гостья, ненависть, занимает место между нами. И у меня достало безрассудства ею пренебречь… Тогда леди Гамильтон не была ещё, как теперь, настоящей правительницей Неаполя, благодаря своему влиянию на королеву Марию-Каролину и на своего любовника, адмирала Нельсона, покровителя Неаполитанского королевства. Но она уже и тогда обладала достаточной силой, чтобы влиять на двор и вводить строгие меры против неаполитанцев вроде меня, которых подозревали в соучастии революционным идеям. Возмущённый её враждебным к нам отношением и её жестокостью, я забылся до того, что осмелился однажды сказать публично, где и как я познакомился с этой авантюристкой. Два дня спустя в моём доме был произведён обыск. В моих бумагах ничего не нашли. Но в моей библиотеке оказались два тома Вольтера, подложенных туда чьей-то предательской рукою, о чём я и не знал. Нетрудно догадаться, по чьему приказанию это было сделано. Королевский декрет был строг и категоричен. Каждый, у кого окажется хотя бы одно стихотворение Вольтера, ссылается на три года на галеры.
МАР. И вы тоже были сосланы?
АНДЖ. Да, я пробыл три года в ссылке.
МАР. Боже мой!
АНДЖ. Все мои имения были конфискованы, я был разорён и покинул Неаполь. Я вернулся лишь по стопам Шампьонне. При возвращении королевского войска мне удалось достичь Рима. Между тем, в Неаполе патриотов, моих друзей, четвертовали, их ослепляла, калечила, заживо сжигала неаполитанская сволочь. Она насыщалась их поджаренным мясом, а за городом их травили сан-федисты, которых содержал Фра Дьяволо или Мамон. Это чудовище, которое прокалывало горло своим пленникам и пило их кровь. Но когда французский гарнизон вынужден был уступить Рим неаполитанскому войску, меня арестовали вопреки условиям капитуляции, бросили в тюрьму св. Ангела и забыли там в течение целого года. Благодаря моей сестре принц Арагонский, губернатор Рима, человек не злой, не вспомнил обо мне и не трогал меня в надежде, что при восшествии на престол нового папы я воспользуюсь какой-либо амнистией; но неаполитанский двор назначил сюда недавно начальником полиции сицилийца, человека, слывущего беспощадным поборником закона.
МАР. Барона Скарпиа?
АНДЖ. Да. И этот не забудет обо мне!
МАР. О, это негодяй! Под личиной безукоризненной учтивости и глубокой набожности, с приятной улыбкой и крестясь, он самый низкий, подлый человек, лицемерный и испорченный. Его предательство доведено до виртуозности; он утончён в своих злых делах, кровожаден в своих оргиях. Кто из жён, дочерей или сестёр не заплатил за свои просьбы и ходатайства сатиру своим позором!
АНДЖ. Кому вы это говорите? Моя сестра вынуждена была избегать его и трепетала от страха при встрече с ним. Тут она и задумала план моего бегства. Но Скарпиа стал спешить, и через три дня меня должны были отправить в Неаполь с целью доставить леди Гамильтон удовольствие видеть, как будут вешать её прежнего любовника… Но этого удовольствия она не получит, что бы ни случилось. Вот здесь, в этом кольце, мне дала его сестра, - у меня хранится средство избавить их от расходов на виселицу для меня. (У правой двери глухой стук.)
МАР. Тссс!..
АНДЖ. Стучат… (молчание. Они прислушиваются. Голоса снаружи.)
МАР. (прислушиваясь у двери) Нет. Это шар ударился о дверь. Там играют. Они уходят. Это ничего… (возвращается к Анджелотти.)
АНДЖ. Мне очень неприятно, что я беспокою вас своей тревогой… Но я целый час рассказываю вам о себе и не знаю до сих пор вашего имени.
МАР. Марио Каварадосси.
АНДЖ. Вы сын…
МАР. Николая Каварадосси. Я также римлянин, как и вы.
АНДЖ. Я полагал, что род Каварадосси прекратился.
МАР. Как видите, ещё нет. Но ваше заблуждение понятно. Отец мой провёл большую часть жизни во Франции. Аббат Галиани ввёл его в общество энциклопедистов, и он был весьма дружен с Дидро, д‘Аламбером и другими… Он женился на мадемуазель де Кастрон, моей матери, внучатой племяннице Гельвеция. Я получил образование в Париже. По смерти родителей я прожил там всю революцию, занимался в мастерской Давида, я его ученик…
АНДЖ. И вы в состоянии жить здесь?...
МАР. Это произошло непредвиденно для меня. Я прибыл в Рим, когда французские войска входили в одни ворота, а неаполитанская армия вступала в другие. И я остался здесь, чтоб привести мои дела в порядок…
АНДЖ. Целый год…
МАР. Да, но я не хочу скрывать от вас правды: это было бы нехорошо с моей стороны. Я остался здесь главным образом…
АНДЖ. (улыбаясь) Из-за женщины?
МАР. Да. Вы знаете Тоску?
АНДЖ. Флорию Тоску? Певицу?
МАР. Да.
АНДЖ. Я много слышал про неё. Так это она?
МАР. Да…Это несравненная артистка! А какая это женщина! Какая женщина… Ребёнком она пасла коз. Её приютили из милосердия бенедиктинские монашенки из монастыря в Вероне, научили её читать и молиться. Но она была очень способна. Её первым учителем музыки был монастырский органист. Она так хорошо воспользовалась его уроками, что уже шестнадцати лет заставила о себе говорить. По праздникам приходили её слушать. Чимароза, которого как-то раз привёл туда друг, решил отнять её у монастыря и сделать из неё оперную певицу. Но бенедиктинки не хотели уступать её дьяволу. Тут возникла целая борьба между Чимарозой и монастырём: Чимароза хитрил, монахини интриговали. Весь Рим принял участие в этой борьбе, и в дело вынужден был вмешаться сам покойный папа. Он велел представить себе молодую девушку, выслушал её пение и, восхищённый, сказал ей, похлопав её: «Уходи из монастыря, дочь моя, своим пением ты растрогаешь все сердца, как тронула моё, и заставишь проливать тихие слёзы; а разве это не равносильно молитве?» Четыре годя спустя она дебютировала с огромным успехом в «Нине» и пела затем в Скала, и Сан-Карло, и в Фениче . Моё знакомство с нею началось здесь, в Риме, в театре Арджентина, где она поёт и теперь. Мы сошлись. Это была одна из тех встреч, когда с первого взгляда чувствуешь, что мы созданы друг для друга, что мы принадлежим друг другу, что оба близко знаем друг друга, хотя раньше друг друга никогда не видали. Она горячо любит меня. Один только недостаток есть у неё, который нарушает немного наше счастье: её безумная ревность. К тому же она чересчур набожна; но любовь и набожность довольно хорошо уживаются вместе. И так ради неё я продлил своё пребывание в Риме, хотя оно далеко не безопасно для меня. Вы, конечно, понимаете, что здесь на меня довольно косо смотрят. Правда, я не принимал никакого участия в бывшем у нас восстании, и в этом отношении я не подлежу преследованию, но, помимо того, что мой отец в своё время вызвал своим образом мысли подозрение, одно то, что я ученик члена Конвента, Давида, затем мой образ жизни, моя одежда и, наконец, моё лицо - всё это вместе обращает внимание полиции на меня. Здесь, как в Неаполе, вы это знаете, недружелюбно смотрят на того, кто не носит пудреного парика, коротких штанов, башмаков с пряжками, и одевается и причёсывается по французской моде. Моя причёска по образцу Тита, моя борода, мои сапоги - всё это довольно революционно. И мне бы уже пришлось иметь дело с гнусным Скарпиа, если бы я не прибег к хитрости… не попросил настоятеля этой церкви позволения безвозмездно расписать эту стену.
АНДЖ. И получили на это позволение?
МАР. Ну конечно… Такой благочестивый поступок устранил опасность, угрожавшую мне, и, может быть, я буду иметь теперь возможность пробыть здесь безопасно до вплоть до отъезда Флории в Венецию, куда она приглашена на следующий сезон. Там, по крайней мере, мы будем любить друг друга без всяких опасений.
АНДЖ. И, без сомнения, более свободно…
МАР. О, мы не делаем тайны из нашей любви. Она бывает у меня в палаццо Каварадосси, и я у неё. Иногда она заходит ко мне даже сюда. Я и сегодня её ждал, но, вероятно, её задержали на репетиции сегодняшнего концерта… Впрочем, это хорошо.
АНДЖ. Почему?
МАР. Её присутствие расстроило бы наши планы.
АНДЖ. Вы бы ей сказали, кто я такой, и она…
МАР. О, нет… Я не люблю вмешивать женщин в подобные истории. А тем более её… Она будет недовольна тем, что я покровительствую такому злодею, как вы, потому что для неё, роялистки, вы несомненный злодей. И затем, допустим, что вам не удастся бежать из Рима, что вам придётся продлить ваше пребывание здесь - одно неосторожное слово может вас погубить. К тому же она набожна, а хуже, чем исповедальня, нет места для хранения тайн. Единственная женщина, на чьё молчание действительно можно положиться, - та, что ничего не знает. (Стук снаружи.)
ФЛОРИЯ (за кулисой). Марио!
МАР. Это она. (Громко.) Сейчас! Сейчас! (к Анджелотти) Спрячьтесь!... Я постараюсь поскорее удалить её отсюда.
ФЛОРИЯ (продолжая стучать). Марио! Отвори же!
МАР. (берёт палитру и кисти) Подожди… сейчас… Иду… иду. (отодвигает засов и открывает дверь.)
Сара Бернар в роли Флории Тоски
Тоска
=Флория Тоска=
Пьеса в 5 д. В. Сарду, перев. для русской сцены Э. Э. Маттерна и И. Ю. Марка, 1909 г.
Действующие лица:
ФЛОРИЯ ТОСКА
МАРИО КАВАРАДОССИ
ЧЕЗАРЕ АНДЖЕЛОТТИ
МАРИЯ-КАРОЛИНА, королева Неаполитанская
БАРОН СКАРПИА, начальник полиции
ЕВСЕВИЙ, ризничий
ДЖЕННАРИНО, слуга Каварадосси
ЛЮЧАНА, служанка Тоски
МАРКИЗ АТТАВАНТИ
КНЯГИНЯ ОРЛОНЬЯ
ВИКОНТ ДЕ ТРЕВИЛЬЯК
КАПРЕОЛА
ТРИВУЛЬЧЕ
СПОЛЕТТА, капитан карабинёров
СКЬЯРРОНЕ, полицейский агент
ЧЕККО, слуга
ПАИЗИЕЛЛО
ДИЕГО НАЗЕЛЛИ, принц Арагонский
КОЛОМЕТТИ
СЕРЖАНТ
ПРОКУРОР
Действие происходит в Риме 17-го июня 1800 года.
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ
(Внутренность иезуитской церкви Сант-Андреа в Риме. Большой зал. Архитектура Бернини: полукруг на широких четырёхугольных столбах из белого мрамора, с украшениями из красного мрамора. Дверь на первом плане справа и также на втором. Дверь в глубине. Вся левая сторона занята подмостками; на них большая рама; в ней полотно с набросками большой картины. На подмостках все принадлежности живописца, скамейка, табурет, кисти, палитра, материи и т. д. На подмостки ведёт небольшая лестница, неокрашенная, деревянная. У лестницы корзина с бутылкою вина, двумя серебряными кубками, хлебом, холодным цыплёнком, винными ягодами и салфеткой. Перед подмостками два табурета.)
1. ДЖЕННАРИНО и ЕВСЕВИЙ.
(Дженнарино спит, растянувшись на подмостках. Евсевий входит из глубины сцены и приближается к нему, гремя связкою ключей над его ухом.)
ЕВСЕВИЙ. Эй, Дженнарино!
ДЖЕН. (испуганно вскакивает) А?... Что такое?
ЕВСЕВ. Ты спишь?
ДЖЕН. (протирая глаза) Да… я немного соснул.
ЕВСЕВ. Лентяй! Впрочем, и я пойду прилягу. Теперь, в полдень, самое время отдохнуть. Пора запереть двери. Где же твой господин?
ДЖЕН. (берёт палитру и чистит её) Он отправился в еврейский квартал покупать материю для картин.
ЕВСЕВ. Сейчас видно, что он француз; бегает по улицам Рима в июне месяце, в самую жару, и заставляет меня его дожидаться.
ДЖЕН. (встав) Синьор Марио Каварадосси не француз, отец Евсевий, он такой же римлянин, как и мы с вами, и к тому же, прошу заметить, древнего патрицианского рода.
ЕВСЕВ. Ну, что же из этого? Я знаю, что говорю… Да, верю - он римлянин по отцу, но он всё-таки скорее француз. Его мать была парижанкой. А вот и доказательство: будь твой господин настоящим итальянцем, разве он работал бы в такие часы, когда всякий уважающий себя римлянин предаётся сну?
ДЖЕН. (приготовляя палитру) А он говорит, что это самый удобный час для работы: в это время двери закрыты, ему никто не мешает работать - ни посетители-англичане, ни их болтливые чичероне, ни пение псалмов, ни звуки органа. В эти часы, говорит, он чувствует себя свободнее, легче вдохновляется и…
ЕВСЕВ. (ворчливо) Да, для того, чтобы принимать у себя знакомую даму.
ДЖЕН. Что вы сказали?
ЕВСЕВ. Ничего… Впрочем, он господин щедрый. Каждый раз, когда уходит отсюда, даёт мне потихоньку три или четыре паоло. Жаль только, Дженнарино, что кавалер Каварадосси не особенно верующий.
ДЖЕН. (подтверждая) Да, это верно… (кладёт палитру, приготовив краски, на эстраду и начинает чистить кисти)
ЕВСЕВ. Я ни разу не видал его на богослужении… он ни разу не исповедовался.
ДЖЕН. Это верно, отец Евсевий.
ЕВСЕВ. Он якобинец, Дженнарино, истинный якобинец. Весь в отца. Его отец слыл уже за философа. Он долгое время жил в Париже, бывал постоянно с проклятым Вольтером, якшался с прочими негодяями из той же шайки. Берегись, Дженнарино! Смотри, попадёшь и ты с ним вместе в ад…
ДЖЕН. (на коленях и зевая) А как по-вашему, отец Евсевий, в аду спят?
ЕВСЕВ. Спят ли в аду?...
ДЖЕН. Да…
ЕВСЕВ. Спят ли, спрашиваешь, в аду? Мой друг, признаться, твой вопрос поставил меня в тупик. Об этом надо будет спросить отца Караффу, настоятеля нашей церкви. Впрочем, я скорее думаю, что в аду не спят, потому что не спать - самое хорошее наказание для людей грешных.
ДЖЕН. (так же) О, да.
ЕВСЕВ. Тебе следовало бы постараться и исправить своего синьора: внуши ему, чтоб пожертвовал для церкви несколько бутылок вина: той марсалы, которую я вижу у тебя в корзине… (берёт корзину)
ДЖЕН. (не оборачиваясь) Это не марсала, это граньяно.
ЕВСЕВ. (вынимая бутылку и рассматривая её) Удивительно, сын мой… Судя по цвету, это марсала. (Раскупоривает бутылку и нюхает.)
ДЖЕН. Не советую, проиграете, отец Евсевий…
ЕВСЕВ. Постой… (наполняя кубок вином) Чтоб совесть была чиста… (разом опорожняет кубок)
ДЖЕН. (спрыгивая вниз) Что вы делаете, отец Евсевий?
ЕВСЕВ. (щёлкает языком) Ты прав, сын мой: это граньяно, и самого высшего сорта.
ДЖЕН. (отнимая у него бутылку и кубок) Дайте сюда! Синьор потом скажет, что это я пил его вино. (Споласкивает кубок водой.)
ЕВСЕВ. Э, полно! Он слишком влюблён; он и внимания на это не обратит. (Смотрит на часы.) Да, наконец, он должен меня хоть этим вознаградить за то, что я теперь не сплю и теряю время, жду его…
ДЖЕН. (убирая бутылку и кубок в корзину) Он, вероятно, смотрит на приготовления к празднеству в палаццо Фарнезе.
ЕВСЕВ. Это празднество не может быть ему приятно: ведь оно устраивается в ознаменование новой победы наших войск над французской армией.
ДЖЕН. Какой победы?
ЕВСЕВ. Боже мой!... Неужели ты не слыхал о сдаче Генуи?
ДЖЕН. Что-то слышал, но смутно.
ЕВСЕВ. Это только доказывает, что кавалер Каварадосси скрывает от тебя наши успехи. Так знай: французы разбиты на всех пунктах, и генерал Массена, осаждённый в Генуе, вынужден был капитулировать и сдать город войскам Его Императорского Величества.
ДЖЕН. Вот как?
ЕВСЕВ. (садится на один из табуретов и достаёт из кармана газету и очки) Впрочем, что пишут в газете… Послушай-ка! (Дженнарино садится на подмостках, свесив ноги. Евсевий читает.) «Мы получили новые подробности о сдаче Генуи…. Генерал Массена покинул город всего с 8000 солдат, более или менее пострадавших, неспособных выдержать кампанию. Генерал Сульт опасно ранен и взят в плен. Три четверти всех французских генералов, полковников, офицеров взяты в плен вместе с ним, ранены или убиты. Это страшное несчастье для этих недисциплинированных шаек, нагло именующих себя французской армией…» И вот, последствие. (читает.) «Её Неаполитанское Величество, королева Мария-Каролина, августейшая дочь Императрицы Марии-Терезы, сестра злосчастной Марии-Антуанетты, достославная супруга Его Неаполитанского Величества Фердинанда IV, нашего победоносного покровителя, нарочито изволили прибыть из Ливорно, где находились проездом по дороге в Вену, с целью устроить сегодня, 17-го июня, вечером празднество в палаццо Фарнезе в честь одержанной нами победы… Будет концерт, затем бал, иллюминация на площади Фарнезе и там же музыка…»
ДЖЕН. (в восхищении) А! Музыка на площади!...
ЕВСЕВ. (продолжая) Да, и музыка на всех соседних с палаццо улицах. «Можно только пожалеть, что на этом истинно патриотическом торжестве не будет присутствовать Его Величество Фердинанд, которого важные дела удержали в Неаполе: он занят уничтожением последних следов позорной Партенопейской республики. Присовокупляем, что, по последним известиям, Мелас сосредоточил все свои войска в Александрии. Вскоре нам можно будет отпраздновать последнюю решительную победу над французами…» (прячет газету в карман) Господин Мелас победит, в этом можно не сомневаться. Одно только: этот маленький генерал Бонапарт, говорят, находится в Милане. Но неужели, Дженнарино, ты придаёшь значение этому генералу Бонапарту?
ДЖЕН. Я?... Я, право, не знаю, я в этом ничего не понимаю, но вот мой господин говорит…
ЕВСЕВ. Ну, вот опять сказывается якобинец. Я ещё не говорю о прежнем Бонапарте, о настоящем… Но что касается этого лже-Бонапарта…
ДЖЕН. Лже-Бонапарта?
ЕВСЕВ, Конечно. Я знаю из верного источника, что генерал Бонапарт умер в Египте, утонув в Красном море подобно фараону, а что теперешний - не кто иной, как его брат Иосиф, которого выдают за умершего с целью подняь дух во французских войсках, внушить прежнюю веру в Бонапарта…
ДЖЕН. Да что вы?
ЕВСЕВ. Да, сын мой, вот какие дела-то в Париже. Да это ещё не всё. А знаешь ты, что ещё выдумал Иосиф? Он распространяет слух, что перешёл через Альпы со всеми своими пушками… Понимаешь?... Через Альпы!... А?... Нет, ведь умереть со смеху можно…
ДЖЕН. Вот и синьор.
2. Те же и МАРИО КАВАРАДОССИ.
МАРИО (входя справа и неся в руках материю). Прошу извинить меня, отец Евсевий, я несколько опоздал. (Отдаёт шляпу и плащ Дженнарино, затем всходит на подмостки и драпирует материей манекены, продолжая говорить.)
ЕВСЕВ. (складывая свою газету) Я воспользовался вашим отсутствием, ваше сиятельство, и объяснял Дженнарино наши военные операции…
МАРИО. А?...
ЕВСЕВ. Всё заперто… Мне можно удалиться, ваше сиятельство?
МАРИО. Да, да… и ты также можешь уходить, Дженнарино, ты мне не нужен сейчас…
ДЖЕН. Слушаюсь, ваше сиятельство…
ЕВСЕВ. Ваше сиятельство, потрудитесь задвинуть засов за мной… (Толкая Дженнарино.) Ну, проходи вперёд, лентяй. (Они уходят вправо, Евсевий затворяет за собою дверь.)
3. МАРИО и АНДЖЕЛОТТИ.
(Марио, оставшись один, сходит с подмостков посмотреть издали, как легли складки драпировки. Затем, насвистывая мотив, взбирается на подмостки и поправляет складки материи, после чего снимает камзол, ставит табурет и собирается начать работать. В эту минуту появляется справа Анджелотти за решёткой, которую он тихо открывает; Марио его не замечает, стоя к нему спиной. Затем он идёт к дверям и прислушивается. В эту минуту Марио, опустившись на колени, чтобы выбрать краски, замечает его.)
МАРИО (удивлённый, но не изменяя положения). А!... Что вам?...
АНДЖ. (повернувшись) Тсс… Тише, прошу вас… мы тут одни?
МАРИО. Да. Слушайте, кто вы такой, чёрт возьми?... Вы проникли сюда, точно злодей… Такие приёмы…
АНДЖ. Да, я действительно злодей для известных личностей, но не для вас, если поверить тому, что говорили здесь про вас…
МАРИО (сходя с эстрады). Всё это мне не объясняет, кто вы такой…
АНДЖ. (решительно) Ну, будь что будет. Я был заключён и бежал из замка св. Ангела.
МАР. Вы?
АНДЖ. (поспешно) Моё имя, может быть, вам знакомо. В Неаполе я был одним из самых преданных защитников Партенопейской республики, а когда она пала, я бежал в Рим, где меня назначили консулом Римской республики. Она погибла, как и первая. Вы могли видеть на всех проскрипционных листах то имя, которое я ношу: Чезаре…
МАР. (с живостью) Анджелотти?...
АНДЖ. Да.
МАРИО (бежит к дверям и задвигает засов). Зачем вы не сказали мне раньше?
АНДЖ. Слава Богу!... Я не ошибся, рассчитывая на вас…
МАР. О, конечно, нет. Но каким образом вы укрылись здесь, в этом монастыре?
АНДЖ. Я вам всё сейчас расскажу, только, Бога ради, дайте мне несколько капель вина… Со вчерашнего дня я ничего не ел и изнемогаю от усталости и голода. (Садится на скамейку.)
МАР. (поспешно подходит к корзине и наливает ему вина в кубок) Сию минуту… Вот. Пейте. Пейте скорее.
АНДЖ. Благодарю вас. (Пьёт глоток и пожимает левой рукой правую руку Марио. Последний хочет освободить руку, но Анджелотти удерживает его.) Не отнимайте вашей руки… Когда долгое время имеешь общение только с тюремщиками и с палачами, пожать наконец руку честного человека - такое удовольствие. (Выпивает кубок.) Это вино меня оживляет.
МАР. (возвращаясь к корзине) К счастью, я могу предложить вам и чем подкрепиться. (Подносит корзину, вынимая еду, продолжает разговаривать.) Но как вам удалось бежать?
АНДЖ. (собираясь есть) Тут я ни при чём… (оглядываясь) Вы вполне уверены, что нас никто не услышит?
МАР. Здесь никого нет. В нашем распоряжении целых два часа, по крайней мере.
АНДЖ. (ест и разговаривает) Я вам уже говорил, что в моём бегстве я ни при чём: это заслуга принадлежит моей сестре, маркизе Аттаванти. Вы с ней знакомы?
МАР. Нет… но я знаю её в лицо.
АНДЖ. Это она всё устроила. Вчера, когда стало смеркаться, тюремщик, которого она подкупила, по имени Требелли, принёс мне эту одежду в камеру, отпер дверь и снял с меня оковы. Сейчас идут работы в замке св. Ангела, потому что он был повреждён при занятии его французами. Мне удалось замешаться в толпу рабочих, которые выходили. Я вышел вместе с рабочими и очутился на свободе. Но в эти часы ворота города заперты. Их запирают в вечерню и отпирают в раннюю обедню. Где мне было скрыться? У сестры - невозможно. Маркиз Аттаванти, её муж, фанатично предан трону и церкви и сам готов выдать меня палачу, не по злобе, но в силу приверженности ко двору, из трусости и в силу сознания долга. Где было найти убежище на ночь? Сестра моя предвидела и этот случай. Мои предки основали этот храм; у них здесь имеется своя капелла, ключ от которой хранится у них одних. Сестра там вчера оставила женское платье, вуаль, плащ, даже веер, чтобы в случае надобности скрыть моё лицо, а также бритву и ножницы. Словом, всё, чтобы мне помочь стать неузнаваемым. Ключ был мне передан Требелли. Мне удалось проникнуть в эту капеллу до закрытия дверей монастыря. И я провёл тут всю ночь; а когда настал день, я обрезал себе волосы, сбрил бороду и ожидал Требелли сегодня утром. Так как он один входил в мою камеру, то моё бегство могло быть обнаружено лишь при обычной проверке заключённых - завтра. Было условлено, что Требелли должен был заехать за мною сюда сегодня утром во время обедни. Я вышел бы с ним, переодетый в женское платье, мы сели бы в карету и отправились бы в Фраскати. Там мы должны были встретиться с сестрой, которая, уехав сегодня утром, приготовила там всё, чтобы я мог покинуть римские владения. Требелли не явился, и я не знал, на что мне решиться, и колебался, дожидаться ли мне его. Я не знаю, как мне теперь поступить…. Между тем как моё дальнейшее пребывание здесь грозит мне большой опасностью. Ведь если о моём бегстве узнают, если Требелли арестован, если он признался во всём…
МАР. Если бы он был арестован, то и вы были бы тоже арестованы, потому что, так или иначе, добровольно или по принуждению, но ему пришлось бы сказать всё… И если бы ваше бегство было открыто, то пушечный выстрел в замке св. Ангела оповестил бы об этом весь город, а по этому сигналу были бы заперты все городские ворота…
АНДЖ. Вот это-то меня и успокаивает, что я до сих пор не слыхал выстрела. Но что значит, что этого человека всё ещё нет?
МАР. Что-нибудь его задержало… Может быть, пустая случайность… Ничего такого страшного в этом нет. Подождём здесь, пока не начнёт смеркаться… Тут вы в полной безопасности… К тому же вы не можете выйти отсюда в такой одежде: на вас обратят внимание и кумушки, которые сидят на пороге своих дверей и вяжут чулки, и дети, и прохожие на площади. Между тем, как позднее, когда пойдут в церковь, вам будет легко выйти отсюда в главный вход и в толпе набожных женщин никто не обратит внимания на вас. Если к тому времени Требелли ещё не явится, то я сам помогу вам спастись отсюда.
АНДЖ. Вы благородный человек… Как беспокоится, наверное, теперь моя сестра. Она меня ожидает, а между тем…
МАР. К сожалению, её нельзя известить. Теперь мне понятно, почему она была здесь.
АНДЖ. Вы её видели?
МАР. Да, всего несколько минут… но этого было достаточно для того, чтобы запечатлеть на полотне её дивную красоту.
АНДЖ. (бросив взгляд) Да, в самом деле...
МАР. О, это только набросок, эскиз…
АНДЖ. (рассматривая живопись) Да, это её кроткие голубые глаза и золотистые волосы. Дорогая моя Джулия! Как она мне предана... Подумайте, вот уже год как она делает всё, чтобы спасти меня от смерти, но ненависть одной женщины всегда сильнее нежного чувства другой…
МАР. Да, вот что значит?...
АНДЖ. И я сам в этом виноват. Лет двадцать тому назад мне случилось бывать в Лондоне. Меня заботили лишь развлечения… Вечером, в Вокс-Холле, ко мне подошла женщина. Одна из тех созданий, которые гуляют в этих садах и ищут, с кем бы поужинать. Эта женщина была удивительно красива! Наша связь длилась неделю, затем я уехал из Лондона. Через несколько лет мой отец умирает, и я получаю в наследство большое имение в окрестностях Неаполя. В один прекрасный день я приезжаю в Неаполь после долгого отсутствия. Принц Неаполя, у которого я как раз обедал, говорит мне: «Пойдёмте, я хочу вас представить английскому посланнику сэру Гамильтону и его прелестной супруге, которая здесь всем кружит головы.» И представьте себе моё удивление: в леди Гамильтон я узнаю ту женщину, над которой я одержал такую лёгкую победу в тот вечер в Лондоне.
МАР. Да, Эмма Лион была сначала бонной, затем служанкою в трактире, натурщицей, публичной женщиной и т. д. и, наконец, сделалась женой посланника Соединённого Королевства.
АНДЖ. Тщетно старался я скрыть своё изумление. Леди Гамильтон тут же почувствовала, увидела, что я её узнал. За столом мне оказали честь поместить меня по правую сторону от неё. Но ещё одна гостья, ненависть, занимает место между нами. И у меня достало безрассудства ею пренебречь… Тогда леди Гамильтон не была ещё, как теперь, настоящей правительницей Неаполя, благодаря своему влиянию на королеву Марию-Каролину и на своего любовника, адмирала Нельсона, покровителя Неаполитанского королевства. Но она уже и тогда обладала достаточной силой, чтобы влиять на двор и вводить строгие меры против неаполитанцев вроде меня, которых подозревали в соучастии революционным идеям. Возмущённый её враждебным к нам отношением и её жестокостью, я забылся до того, что осмелился однажды сказать публично, где и как я познакомился с этой авантюристкой. Два дня спустя в моём доме был произведён обыск. В моих бумагах ничего не нашли. Но в моей библиотеке оказались два тома Вольтера, подложенных туда чьей-то предательской рукою, о чём я и не знал. Нетрудно догадаться, по чьему приказанию это было сделано. Королевский декрет был строг и категоричен. Каждый, у кого окажется хотя бы одно стихотворение Вольтера, ссылается на три года на галеры.
МАР. И вы тоже были сосланы?
АНДЖ. Да, я пробыл три года в ссылке.
МАР. Боже мой!
АНДЖ. Все мои имения были конфискованы, я был разорён и покинул Неаполь. Я вернулся лишь по стопам Шампьонне. При возвращении королевского войска мне удалось достичь Рима. Между тем, в Неаполе патриотов, моих друзей, четвертовали, их ослепляла, калечила, заживо сжигала неаполитанская сволочь. Она насыщалась их поджаренным мясом, а за городом их травили сан-федисты, которых содержал Фра Дьяволо или Мамон. Это чудовище, которое прокалывало горло своим пленникам и пило их кровь. Но когда французский гарнизон вынужден был уступить Рим неаполитанскому войску, меня арестовали вопреки условиям капитуляции, бросили в тюрьму св. Ангела и забыли там в течение целого года. Благодаря моей сестре принц Арагонский, губернатор Рима, человек не злой, не вспомнил обо мне и не трогал меня в надежде, что при восшествии на престол нового папы я воспользуюсь какой-либо амнистией; но неаполитанский двор назначил сюда недавно начальником полиции сицилийца, человека, слывущего беспощадным поборником закона.
МАР. Барона Скарпиа?
АНДЖ. Да. И этот не забудет обо мне!
МАР. О, это негодяй! Под личиной безукоризненной учтивости и глубокой набожности, с приятной улыбкой и крестясь, он самый низкий, подлый человек, лицемерный и испорченный. Его предательство доведено до виртуозности; он утончён в своих злых делах, кровожаден в своих оргиях. Кто из жён, дочерей или сестёр не заплатил за свои просьбы и ходатайства сатиру своим позором!
АНДЖ. Кому вы это говорите? Моя сестра вынуждена была избегать его и трепетала от страха при встрече с ним. Тут она и задумала план моего бегства. Но Скарпиа стал спешить, и через три дня меня должны были отправить в Неаполь с целью доставить леди Гамильтон удовольствие видеть, как будут вешать её прежнего любовника… Но этого удовольствия она не получит, что бы ни случилось. Вот здесь, в этом кольце, мне дала его сестра, - у меня хранится средство избавить их от расходов на виселицу для меня. (У правой двери глухой стук.)
МАР. Тссс!..
АНДЖ. Стучат… (молчание. Они прислушиваются. Голоса снаружи.)
МАР. (прислушиваясь у двери) Нет. Это шар ударился о дверь. Там играют. Они уходят. Это ничего… (возвращается к Анджелотти.)
АНДЖ. Мне очень неприятно, что я беспокою вас своей тревогой… Но я целый час рассказываю вам о себе и не знаю до сих пор вашего имени.
МАР. Марио Каварадосси.
АНДЖ. Вы сын…
МАР. Николая Каварадосси. Я также римлянин, как и вы.
АНДЖ. Я полагал, что род Каварадосси прекратился.
МАР. Как видите, ещё нет. Но ваше заблуждение понятно. Отец мой провёл большую часть жизни во Франции. Аббат Галиани ввёл его в общество энциклопедистов, и он был весьма дружен с Дидро, д‘Аламбером и другими… Он женился на мадемуазель де Кастрон, моей матери, внучатой племяннице Гельвеция. Я получил образование в Париже. По смерти родителей я прожил там всю революцию, занимался в мастерской Давида, я его ученик…
АНДЖ. И вы в состоянии жить здесь?...
МАР. Это произошло непредвиденно для меня. Я прибыл в Рим, когда французские войска входили в одни ворота, а неаполитанская армия вступала в другие. И я остался здесь, чтоб привести мои дела в порядок…
АНДЖ. Целый год…
МАР. Да, но я не хочу скрывать от вас правды: это было бы нехорошо с моей стороны. Я остался здесь главным образом…
АНДЖ. (улыбаясь) Из-за женщины?
МАР. Да. Вы знаете Тоску?
АНДЖ. Флорию Тоску? Певицу?
МАР. Да.
АНДЖ. Я много слышал про неё. Так это она?
МАР. Да…Это несравненная артистка! А какая это женщина! Какая женщина… Ребёнком она пасла коз. Её приютили из милосердия бенедиктинские монашенки из монастыря в Вероне, научили её читать и молиться. Но она была очень способна. Её первым учителем музыки был монастырский органист. Она так хорошо воспользовалась его уроками, что уже шестнадцати лет заставила о себе говорить. По праздникам приходили её слушать. Чимароза, которого как-то раз привёл туда друг, решил отнять её у монастыря и сделать из неё оперную певицу. Но бенедиктинки не хотели уступать её дьяволу. Тут возникла целая борьба между Чимарозой и монастырём: Чимароза хитрил, монахини интриговали. Весь Рим принял участие в этой борьбе, и в дело вынужден был вмешаться сам покойный папа. Он велел представить себе молодую девушку, выслушал её пение и, восхищённый, сказал ей, похлопав её: «Уходи из монастыря, дочь моя, своим пением ты растрогаешь все сердца, как тронула моё, и заставишь проливать тихие слёзы; а разве это не равносильно молитве?» Четыре годя спустя она дебютировала с огромным успехом в «Нине» и пела затем в Скала, и Сан-Карло, и в Фениче . Моё знакомство с нею началось здесь, в Риме, в театре Арджентина, где она поёт и теперь. Мы сошлись. Это была одна из тех встреч, когда с первого взгляда чувствуешь, что мы созданы друг для друга, что мы принадлежим друг другу, что оба близко знаем друг друга, хотя раньше друг друга никогда не видали. Она горячо любит меня. Один только недостаток есть у неё, который нарушает немного наше счастье: её безумная ревность. К тому же она чересчур набожна; но любовь и набожность довольно хорошо уживаются вместе. И так ради неё я продлил своё пребывание в Риме, хотя оно далеко не безопасно для меня. Вы, конечно, понимаете, что здесь на меня довольно косо смотрят. Правда, я не принимал никакого участия в бывшем у нас восстании, и в этом отношении я не подлежу преследованию, но, помимо того, что мой отец в своё время вызвал своим образом мысли подозрение, одно то, что я ученик члена Конвента, Давида, затем мой образ жизни, моя одежда и, наконец, моё лицо - всё это вместе обращает внимание полиции на меня. Здесь, как в Неаполе, вы это знаете, недружелюбно смотрят на того, кто не носит пудреного парика, коротких штанов, башмаков с пряжками, и одевается и причёсывается по французской моде. Моя причёска по образцу Тита, моя борода, мои сапоги - всё это довольно революционно. И мне бы уже пришлось иметь дело с гнусным Скарпиа, если бы я не прибег к хитрости… не попросил настоятеля этой церкви позволения безвозмездно расписать эту стену.
АНДЖ. И получили на это позволение?
МАР. Ну конечно… Такой благочестивый поступок устранил опасность, угрожавшую мне, и, может быть, я буду иметь теперь возможность пробыть здесь безопасно до вплоть до отъезда Флории в Венецию, куда она приглашена на следующий сезон. Там, по крайней мере, мы будем любить друг друга без всяких опасений.
АНДЖ. И, без сомнения, более свободно…
МАР. О, мы не делаем тайны из нашей любви. Она бывает у меня в палаццо Каварадосси, и я у неё. Иногда она заходит ко мне даже сюда. Я и сегодня её ждал, но, вероятно, её задержали на репетиции сегодняшнего концерта… Впрочем, это хорошо.
АНДЖ. Почему?
МАР. Её присутствие расстроило бы наши планы.
АНДЖ. Вы бы ей сказали, кто я такой, и она…
МАР. О, нет… Я не люблю вмешивать женщин в подобные истории. А тем более её… Она будет недовольна тем, что я покровительствую такому злодею, как вы, потому что для неё, роялистки, вы несомненный злодей. И затем, допустим, что вам не удастся бежать из Рима, что вам придётся продлить ваше пребывание здесь - одно неосторожное слово может вас погубить. К тому же она набожна, а хуже, чем исповедальня, нет места для хранения тайн. Единственная женщина, на чьё молчание действительно можно положиться, - та, что ничего не знает. (Стук снаружи.)
ФЛОРИЯ (за кулисой). Марио!
МАР. Это она. (Громко.) Сейчас! Сейчас! (к Анджелотти) Спрячьтесь!... Я постараюсь поскорее удалить её отсюда.
ФЛОРИЯ (продолжая стучать). Марио! Отвори же!
МАР. (берёт палитру и кисти) Подожди… сейчас… Иду… иду. (отодвигает засов и открывает дверь.)